Мы помогаем умирающим в искусстве жить. Понимать, кто мы в действительности, осознавать всеобщую, надличностную жизнь, которая выражает себя через нас, – вот в чем состоит искусство жизни. И мы помогаем умирающим именно в этом искусстве – до самого конца. А может быть и после конца (Остров, 302).
Приемы психологической помощи умирающим, направленные на осознанное вступление покойника в область смерти – Бардо, как я уже говорила, были почерпнуты Хаксли из «Тибетской книги мертвых» и использованы им в 1955 г., когда умирала от рака его первая жена Мария. Вторая жена писателя Лаура Арчера оказала ему такую же помощь, когда он умирал от рака в 1963 г. Лаура читала ему «Первые наставления Бардо», написанные психологами Ричардом Алпертом, Тимоти Лири и Ральфом Мецнером на основе «Тибетской книги мертвых» после предварительного обсуждения с Хаксли[365].
Последний роман Олдоса Хаксли получил весьма противоречивые отклики. Были как хвалебные, так и резко отрицательные отзывы. Так, например, Сирил Конолли писал в Sunday Times об «Острове» как о самом значительном произведении Хаксли после романа «Время должно остановиться». А Фрэнк Кермоуд в Partisan Review, напротив, был очень резок. Его приговор гласил, что Хаксли написал один из худших романов из всех когда-либо написанных.
Но больше всего Хаксли раздражало то, что многие читатели и критики воспринимали его произведение как НФ или просто фантазию, не догадываясь, сколь многое из описанного происходило на самом деле, и как много может быть доступно кому угодно «здесь и сейчас». В самом деле, есть множество доказательств того, что роман соткан из конкретного опыта писателя. Так, например, главный герой «Острова» Уилл Фарнаби, как в свое время и сам Хаксли, слушает во время сеанса мокша-препарата Четвертый Бранденбургский концерт Баха. Однако в этом романе, в отличие от «Дверей восприятия» и «Рая и ада», акцент в описании психоделической «поездки» сделан вовсе не на «лучезарном блаженстве» и «едином потоке». В «Острове» писатель подчеркивает исключительное значение «постижения без знания, хотя и через слой знаков», важность «осознавания без осознающего» (Острову 338). В этих словах – когнитивный и дидактический идеал Хаксли, и ранее говорившего о понимании (осознавании), которое превыше знания. Понимание, с его точки зрения, вовсе не есть результат узнавания и научения. Оно может быть интуитивным, опытным и сверхчувственным. Фразу «понимание без осознающего», очевидно, следует трактовать в контексте предшествующих и сопутствующих написанию романа размышлений Хаксли о структуре сознания и главной цели просветления – освобождения от оков эго. В восприятии Уилла Фарнаби музыка, которую он слушал под воздействием мокши, не была извращена «ни частными событиями его жизни, ни мимолетными наблюдениями, ни застарелой глупостью, по причине которой несчастный недоумок, как и всякая отдельная личность <…> отвергал дары непосредственного опыта» (Остров, 335).
Уилл Фарнаби наблюдает, как книги превращаются в тонкие пластины изумрудов, топазов, рубинов, сапфиров, ляпис-лазури. Нельзя не увидеть здесь сходства с соответствующими описаниями в обоих трактатах Хаксли о психоактивных веществах.
В «Острове» высказывается еще одно соображение, которое, с точки зрения Хаксли, является аргументом в пользу психоделиков. Писатель подчеркивает демократичность мокши – таким образом, он совершает тот же ошибочный популистский шаг, что и Гинзберг, Лири и Уоттс. Известно, что медитации, как и другим духовным практикам, надо специально обучаться. Следовательно, приобщенность к ним, так или иначе, является привилегией избранных. А вот что написано про мокша-препарат в паланезийском трактате, который изучает Фарнаби:
Сто лет изучения мокша-препарата показали, что даже вполне заурядные люди способны иметь видения и переживать опыт полного освобождения. В этом отношении мужчины и женщины, обладающие высокой культурой и создающие культурные ценности, не имеют никаких преимуществ перед малообразованными. <…> Все члены общества, и незаурядные, и заурядные, способны переживать – и переживают – каждый случайный миг, каждое пересечение времени с вечностью (Остров, 220–221).
Мокша-препарат Палы приводит туда же, куда и медитация. Хаксли, наверняка, задавался заключенным в этой ситуации правомерным вопросом: зачем в таком случае медитировать? Писатель проясняет, что разница между этими двумя действиями – приемом препарата и медитацией – такая же, как между пиром и обедом. Он говорит, что благодать, явленная под воздействием психоделиков, это «даровая благодать», а «медитация – это то, как мы употребляем эту даровую благодать» (Остров, 235). Наконец-то мы получаем от Хаксли ясное объяснение: цель медитации состоит в том, чтобы экстатические ощущения длились, становясь постоянными и привычными, приучая подсознание к положительному переживанию, к эмпатии, к приятию богатства жизни, к сочувствию и любви.
С середины 1960-х последний роман Хаксли «Остров» стал рассматриваться широкой публикой едва ли не как очередное практическое руководство к жизнестроительству. Буквально все стороны жизни, изображенные в неожиданно дидактическом «Острове», стали идеальными ориентирами эпохи Нью Эйдж: естественность, спонтанность, групповая и индивидуальная гештальт-терапия, тантризм, дзен и махаяна-буддизм, тотальная экологичность и, следовательно, антитехнологичность. Обрела художественную форму и антипсихиатрическая концепция нормы. Особая роль отведена и «мокше» – веществам, расширяющим сознание.
Автор «Острова» не преминул подвергнуть вознесшегося было в мокша-рай героя страшному испытанию, ввергнув его в пучину Вселенского Ужаса. Хаксли весьма красочно описал те кошмары, которые, как ему самому было прекрасно известно, могут поджидать принявшего препарат:
<…> Эти страдания – открылось ему с апокалиптической убедительностью – не были просто бессмысленными: они были повсеместными и бессрочными. Неотвратимо и ужасно было то, что <…> он когда-то умрет. Он умрет, но никогда не исчезнет его страх, его тошнотворное отвращение к жизни, никогда не прекратятся муки раскаяния и ненависть к себе <…>. Темный комочек плоти, называемый «я», способен страдать постоянно – и, несмотря на смерть, вечно. <…> И эту боль нельзя передать – одиночество полное. Осознание существования есть осознание одиночества (Остров, 346).
Очередной раз, как и при чтении двух трактатов Хаксли, возникает вопрос: не задумывался ли писатель о том, чем подобный опыт может обернуться для человека со слабой или нарушенной психикой? Впрочем, рассказы о пережитых кошмарах, как уже говорилось, нисколько не повлияли на решимость профессиональных психиатров продолжать опыты с мескалином и ЛСД при лечении психических расстройств. Прекраснодушие и наивная вера в успех «смелых первопроходцев» ЛСД-терапии, уговаривающих несчастных страдальцев «не падать духом» и помнить, что «Бог есть Любовь», плохо согласуется с заповедью Гиппократа «не навреди». Думается, что побудительной причиной продолжавшихся экспериментов с ЛСД было, скорее всего, не сострадание, а экспериментаторская мания, одержимость, любопытство, удовлетворяемое любой ценой. Впрочем, как это обычно бывает, истинные мотивы могли и не осознаваться.
В «Острове», как уже было отмечено в Главе II, Хаксли неприязненно относившийся к бихевиоризму, тем не менее, обратился к достижениям необихевиоризма, в частности, Б. Ф. Скиннера. По всей видимости, писатель все же нашел здравое зерно в стремлении бихевиористов научно изменить личность. Б. Ф. Скиннер, чья концепция оперантного обусловливания по-прежнему очень влиятельна в Соединенных Штатах, считал, что психология не должна заниматься интроспекцией, ибо не способна исследовать субъективные состояния (чувства и влечения). Вместо этого психологии следует изучать, что и как стимулирует человеческое поведение (reinforcements) и как достичь максимально положительного поведенческого результата. Б. Ф. Скиннер, полагал, что замещение нежелательных поведенческих стереотипов повторяющимися желательными (положительными) реакциями на специфические стимулы является эффективной терапией. Таким способом можно изменить неправильное поведение и сформировать положительные навыки общения. Он надеялся, что таким образом – через обусловливание, связанное с положительными или, напротив, нежелательными последствиями поступков, а также с положительными или отрицательными ожиданиями – будет утверждаться и контролироваться поведенческая этика.
Нет сомнений в том, что Хаксли был осведомлен о теориях Скиннера: он читал главные его работы и говорил о них в эссе и письмах. Хаксли читал скиннеровскую монографию «Наука и поведение человека» (Science and Human Behavior. London: Macmillan, 1953). На нее он ссылается в книге «Возвращение в дивный новый мир». Кроме того, Хаксли была известна публикация в журнале Science дискуссии Скиннера с Карлом Роджерсом на ежегодном заседании Американской психиатрической ассоциации[366]. Карл Роджерс, принадлежавший к гуманистической ветви психотерапии, настаивал на том, что поведенческий выбор может совершаться вне той парадигмы, которая традиционно рассматривается психологией бихевиоризма. По Роджерсу, поведение может определяться субъективной системой ценностей, добровольно избираемой индивидуумом. Что до Скиннера, то основной его тезис вызвал видимое, но не слишком мотивированное раздражение Хаксли: человек – продукт окружающей среды, следовательно, изменив среду, мы изменим поведение человека. Между тем, Хаксли явно не оценил изящество рассуждений психолога. При внимательном и непредвзятом прочтении оказывается, что Скиннер готов принять в свою систему ценностей самоактуализацию, о которой говорит Роджерс, однако Скиннер настаивает на том, что, прежде всего, следует определить,