Гольбейн, Амброзиус
В манере, характерной для раннего периода творчества Ганса, исполнен “Портрет неизвестного” — редчайшее произведение брата Ганса Амброзиуса († 1518?).
Амброзиус Гольбейн. Портрет молодого человека. 1518. Дерево, масло. 44х32,5. Инв. 685
В то же время этот портрет вообще очень характерен для раннего немецкого Ренессанса. Но и из других художников лишь немногие имеются в Эрмитаже, разделенные вдобавок между собой огромными перерывами. Единственно, что поэтому остается сделать посетителю — это обратиться к изучению отдельных картин, без связи между ними, лишь помня связь их с теми явлениями истории искусства, с которыми мы познакомились при рассмотрении других школ.
Кранах, Лукас старший
Больше всего посчастливилось Эрмитажу с Лукасом Кранахом, современником Дюрера, пережившим его на многие годы и бывшим любимым художником саксонских герцогов, а также одним из первых адептов Лютера. Наше собрание обладает шестью картинами этого разностороннего, странного мастера, который соединил в себе все достоинства и недостатки искусства своей родины: трогательную поэзию, большую искренность и в то же время какую-то грубость, склонность к карикатуре, а часто и небрежный дилетантизм. Кранах писал очень много и в то же время управлял аптекарским делом, исполнял свои придворные обязанности, а в два приема был даже бюргермейстером Виттемберга. Такая разбросанная и усиленная деятельность, вдали от главных культурных центров Германии (в Нюрнберге он был лишь в молодых годах, а всю жизнь провел в Саксонии), не могла не сказаться в дурном смысле на его творчестве.
К счастью, все картины Кранаха в Эрмитаже принадлежат к эпохе его расцвета. Во главе их стоит восхитительная Мадонна, странный, некрасивый и в то же время пленительный тип которой принадлежит всецело художнику.
Лукас Кранах Старший. Мадонна с младенцем под яблоней. Холст, масло, переведена с дерева. 87х59. Инв. 684
На этой довольно еще “готической” по манерному изяществу картине Кранах сочинил и прелестный, ему лишь свойственный аккорд красок. Резкое сопоставление зеленовато-синего и красно-желтого тона в одежде Богоматери смягчено серыми полутонами на лицах и на тельце Младенца, нежным румянцем Мадонны и рыжим цветом ее волос с их золотистыми рефлексами. Прелестен также пейзаж позади Мадонны, на котором так красиво выделяется листва и “улыбающиеся”, крепкие, зардевшие яблочки. В этом наивном и милом приеме так же, как в хитро придуманном эффекте резко темнеющего кверху неба (вследствие чего дали кажутся более прозрачными и сияющими), есть что-то северное. Да и от всей картины веет романтикой холодного северного лета, и сказочность настроения подчеркивается вычурным замком на горе.
В ином несколько роде “Мадонна в винограднике”, странную композицию которой нужно, кажется, объяснить тем, что перед нами лишь вырезок из большой картины. В фасовом повороте Мадонны, в изысканной правильности ее черт как будто сказались итальянские впечатления. Но если это и так, то, во всяком случае, немец, “готик”, здесь опять-таки обнаружился вполне, как в угловатости поз и жестов, так и во всем зеленом ясном тоне, наконец, в чудесном пейзаже с его неприступной скалой и прозрачным студеным озером, обсаженным низенькими деревьями.
Курьезная борьба между Ренессансом и средневековьем сказывается в “Венере”, помеченной 1509 годом.
Лукас Кранах Старший. Венера и Амур. 1509. Холст, масло, переведена с дерева. 213х102. Инв. 680. Из собр. Брюля, Дрезден, 1769
Подобно Боттичелли, произведения которого Лукас мог видеть во время своей поездки по Италии, немецкий художник поставил богиню любви на черный гладкий фон, очевидно, из желания дать ей бóльшую статуарность, рельефность. Ведь языческие “кумиры” стали именно тогда входить в моду, даже в Германии. Но еще менее, нежели у итальянцев, мы не найдем у немца ничего античного. Их идеал женской прелести повергает даже нас, прошедших школу академизма, в некоторое недоумение. Однако в то же время в этих картинах, во всей цельности, во всей откровенности отразилась не только личная чувственность обоих художников, но и мечта о плотском грехе всего средневековья, и когда вникнешь в эту мечту, то она начинает казаться менее странной и непонятной. Угловатость в жестах, промахи анатомии легко поставить на счет малого знакомства художников с нагим человеческим телом, и, во всяком случае, эти недочеты не мешают проявиться силе соблазна Венериных чар. Тангейзер должен был находиться именно в объятиях Кранаховой Венеры (и отнюдь не в объятиях Праксителевой Венеры), и ласки этой неуклюжей, пухлой богини с китайским лицом могли обладать, быть может, большей силой дурманящего прельщения, нежели прелесть “правильной”, холодной красавицы.
Та же “готическая venustas” встречается и во всех женских типах Кранаха, в их миндальных, раскосых глазах, в их вспухших к подбородку овалах, в их падающих плечах, в робких жестах рук, в жеманно изогнутых позах. Одна из таких красавиц (коих Лукас написал великое множество) изображена и на нашем, неправильно считающемся герцогиней Сивиллой.
Лукас Кранах Старший. Женский портрет. 1526. Дерево, масло. 88,5х58,5. Инв. 683
В этой картине (относящейся к 1510-м годам) для нас все теперь странно: и мода с блинчатой шляпой, с узлами на узких рукавах, с тяжелым ожерельем на шее, и самый тип с его высоким лбом и китайскими глазками, и скромно сложенные на выступающем животе ручки в раструбных перчатках. И все же можно поддаться женственной прелести этого идеализированного типа, можно понять его тихую таинственность, его юную, нежную хрупкость. [197]
Кульмбах, Ганс Зюс фон
Отсутствие Дюрера в Эрмитаже отчасти вознаграждается приобретенным недавно диптихом [198] его ученика и помощника Ганса Зюса из Кульмбаха, пользовавшегося перед тем, как сойтись с Дюрером, руководством одной из замечательнейших личностей конца XV и начала XVI века венецианца Якопо де Барбари, переселившегося в Германию и кончившего свою жизнь придворным художником при управительнице Нидерландов Маргарите Бургундской (в 1515). Влияние Венеции, впрочем, сказалось, в своеобразной и очень ясной форме, и в творчестве самого Дюрера. Наш диптих, Кульмбаха во всяком случае, может служить чудесной иллюстрацией южно-немецкого стиля живописи в 1510-х годах.
Ханс(Ганс) Зюсс фон Кульмбах. Христос и Мария перед Богом-Отцом. Диптих. Левая и правая половины. Дерево, масло. 142х156. Инв. 696. Из собр. П. В. Жуковского, 1907
Здесь мы видим свойственную немцам вычурность композиции (особенно странными кажутся ангелы, летящие перед Мадонной), изощренность разнообразных форм, вносящую некоторую растерзанность в общий эффект, и при всем этом совершенно зрелое понимание красоты, сказавшееся как во всей чисто орнаментальной стороне, так и в отдельных деталях, а также в мастерской широкой живописи и богатом светлом колорите. Поразительно широко, по-современному написан пейзаж внизу, и красивый вымысел обнаружил Кульмбах в изображении трона Бога Отца, уставленного поющими ангелами, — мотив, известный в школе Мантеньи.
Амбергер, Христоф
Отсутствие Гольбейна в Эрмитаже отчасти вознаграждается двумя великолепными, скромными и живыми портретами, считающимися, по определению Тчуди, работами аугсбургского мастера Христофа Амбергера (1500? — 1562?). Их сочная живопись и горячий “рембрандтовский” тон делают, однако, эту атрибуцию сомнительной, что, во всяком случае, оставляет за ними значение первоклассных образчиков живописи “гольбейновского поколения”. Весь их стиль (судя по костюмам, они написаны в 1540-х годах) обладает уже вполне тем благородным спокойствием, которое ввели в портретную живопись итальянские мастера и которое полнее всего среди немцев передавал Гольбейн. [199]
Роттенгаммер, Иоганн
После работ Амбергера в Эрмитаже огромный перерыв в 60 с лишком лет, и мы, потому, сразу должны подойти к лучшим из “итальянизировавших” немцев Иоганну Роттенгаммеру (1564 — 1624) и к его знаменитому другу Адаму Эльсгеймеру (1572 — 1620?). Таким образом, мы пропускаем все развитие и весь постепенный упадок национального искусства, представителями которого были Бегам, Ганс Балдунг Грин, “красавец” Бургмайер, поэтичный Альтдорфер, основатели “чистого пейзажа” Лаутензак и Гиршфогель, гениальный Матиас Гринвальд, наконец, великие иллюстраторы Иост Амман и Тобиас Штиммер. С Роттенгаммером мы уже застаем явление, параллельное Спрангеру и Яну Брейгелю в Нидерландах. Роттенгаммер был гибкий, умелый мастер, иногда до обмана подделывавшийся под Тинторетто и Пальму-младшего, обыкновенно же остававшийся в пределах мелкого прециозного творчества, предназначенного для кабинетов редкостей. В Роттенгаммере уже иссякли совершенно чисто германские особенности, и его круглые формы, его мастерская, но несколько холодная композиция указывают на полное и совершенное заимствование искусства эпигонов итальянского Ренессанса. Таким он и представляется в своих четырех картинах Эрмитажа, из которых самая пышная “Пир богов” писана в Венеции и помечена 1600 годом. [200]
Эльсгеймер, Адам
Иным художником представляется Эльсгеймер. О влиянии этого франкфуртского уроженца, поселившегося в Риме, на развитие Клода Лоррена, целого ряда других пейзажистов и, косвенным образом, даже на Рубенса и Рембрандта мы говорили в своих местах. Но и вне этого воспитательного значения Эльсгеймер, как творец, представляет из себя нечто совершенно особенное и пленительное.
Адам Эльсхеймер (Эльсгеймер).