– Нельзя. У нее было помрачение сознания.
– Это она вам так сказала? Поглядим… Да. “И тень спящего бога накрыла мой разум, как будто морок пал на тихий рыбацкий город”. И вы ей поверили?
– Не было поводов не верить. Она была потрясена и подавлена гибелью своих работ. Повторяла, что никогда не сможет повторить свой успех.
– Мне знакомо это чувство. После моих первых театральных постановок, свершивших перестройку в сознании советской элиты, я пребывал в растерянности и глубокой депрессии. Доведется ли мне повторить тот триумф воли? Как видите, довелось…
– Как видим. Пациентке вот не довелось. Год она не притрагивалась ни к глине, ни к мрамору, ни к гипсу. Раз в два-три месяца ей снился “гомон толпы на площадях подводного города” и “крики безумного араба”. Кататонического ступора после пробуждения больше не наблюдалось, но сны приходили все чаще. Лекарственная терапия не смогла замедлить нарастание недуга, но облегчила эмоциональные страдания пациентки.
– Надо полагать, резкая смена декораций произошла, когда Кл. попыталась вернуться к творчеству?
– Именно так. Она с ужасом убедилась в своих самых мрачных догадках. Мрамор ее больше не слушался. Вместо греческих богинь и героинь японских мультфильмов из-под резца выходили низкорослые мужланы с глазами на выкате, одутловатыми уродливыми лицами и складками на шее, похожими на жаберные щели. Она панически боялась своих новых порождений, уничтожала их, в кровь сбивая костяшки пальцев. Пыталась снова. С каждым разом творения выходили все уродливее и примитивнее. Когда у пациентки появились первые признаки нервной анорексии, я настоял на повторной госпитализации.
– Озерская неоднократно отзывалась о вас как о лучшем психиатре. На меня вы производите прямо противоположное впечатление. Вы идете на поводу у пациентки, беспомощно наблюдая за нарастанием негативной симптоматики.
– Я никогда не позиционировал себя как психиатра, – холодно ответил Игнатий. – Я гипнотерапевт, пусть и с ординатурой профессора Кибица за плечами. Не вижу ничего зазорного в том, чтобы прислушиваться к пациентам. Только они и знают путь, ведущий из лабиринта безумия. Но по разным причинам почти никогда не пользуются своим знанием. То, что нам кажется тюрьмой с минотаврами, для некоторых служит последним рубежом обороны.
– Давайте обойдемся без вашей лирики. Вы не врач, а философ. Вместо того, чтобы сражаться с безумием, вы стремитесь сдаться ему в плен.
– Иногда из меня получается неплохой коллаборант.
– А в этом случае?
– И в этом тоже. Я разрешил пациентке работать с глиной. Под моим присмотром, разумеется. Она ослабла настолько, что могла лепить только самые примитивные изделия. Поначалу я принял это за признак дальнейшего психического распада. Но оказалось, что так пациентка пыталась опредметить свой панический ужас, навеянный еще первым сновидением. Она сумела изготовить несколько глиняных свистулек и положила их на сквозняк. Свист ветра, по ее утверждению, был похож на звуки из сна. Мелодия действительно жутко звучала.
– Действительно жутко то, что ваша подопечная подхватила воспаление легких из-за сквозняка. Вот это действительно жутко, Аннушкин.
– Не спорю. Однако психические страдания пациентки пошли на убыль. Она не отказывалась от пищи, много спала, кошмары ее не тревожили. Дозу лекарств мы начали постепенно снижать.
– Так что вы от меня, в таком случае, хотите?
– Мне нужно с ней пообщаться. Она говорила, что глиняные свистки не могут передать фактору звука должным образом. Это недовольство может стать очагом нового рецидива. Я хочу выяснить, можно ли оцифровать мелодию из ее сна и довести до “совершенства”, используя стандартный аудио-редактор. На конечный результат рассчитывать было бы наивно, но сам процесс работы со звуковой дорожкой может стать ценным ресурсом для истощенной психики. Можно заказать у наших коллег планшет с усиленным тактильным откликом…
– Можно-можно. Все можно, – главврач небрежно пролистал историю болезни до последней страницы. – Но на аудиенцию вам придется прорываться самостоятельно.
– В каком смысле “прорываться”?
– В таком, – в лицо Игнатию ткнули печатью с костыльным крестом. – Ее перевели в Ховринскую больницу.
– Это шутка?!
– Никаких шуток. Ховринская психиатрическая больница является лечебно-исследовательским центром мирового уровня, оснащенным современным оборудованием, с целым штатом квалифицированных сотрудников.
– На бумаге?
– На бумаге.
– И пациентку туда перевели тоже на бумаге?
– Ну почему же? У нас ее физически забрали.
– Кто?
– Как бы это выразиться… Заведующий… Нет. Внештатный сотрудник… Тоже нет. В общем, хозяин Ховринки и забрал.
– Кто?!
– Ой, Аннушкин, не забивайте себе мозги. И мне голову не морочьте. По нашим документам перспективную пациентку перевели в передовой центр, оснащенный по последнему слову техники, с замечательными врачами. Что еще нужно? Если хотите погулять по заброшенным объектам – вперед. Не втягивайте меня в свои приключения. Только учтите, что “заброшенный” не значит “необитаемый”.
– Не значит “необитаемый”, – вспомнил Игнатий слова бывшего режиссера, стоя у распахнутой калитки.
На территории заброшенного больничного комплекса теплилась жизнь. Постриженный голос, политые и окученные молодые саженцы, горящие фонари, укрепленный фундамент, разгуливающие по территории сторожевые коты. В том, что коты именно “сторожевые”, Игнатий убедился лично, когда две зверюги, распушив хвосты и угрожающе шипя, не пустили врача за калитку. Аннушкин огляделся в поисках кого-то менее агрессивного и более коммуникабельного.
За забором скинхеды Петя и Вася подметали дорожку – готовились жить в стране без мигрантов.
Беспокоить ребят в берцах и с метлами Игнатий не спешил.
На его счастье, открылась новенькая стальная дверь на старых ржавых петлях, и из северо-западного корпуса вышли двое. Один – угрожающего вида дородный полицейский с рыжими усищами. Второй – небольшого роста мужчина неопределенного возраста, в белом костюме и с зонтиком под мышкой. Он что-то энергично втолковывал силовику. До Игнатия донеслось несколько крепких ругательств на немецком. Страх перед Ховринкой и ее новым хозяином наконец-то вырвался из бессознательного. Аннушкин вспомнил всех своих клиентов, взахлеб пересказывающих приевшуюся сплетню об австрийском демонологе и его зловещей политической работе.
Выходит, все это было правдой. И коли так, то отечественная психиатрия за какие-то полгода тихо перешла под тотальный государственный контроль, превратившись в не менее тотальное орудие этого самого контроля. Беда… Но почему Озерская не предупредила? Она же все знала с самого начала! Или не знала? Или использовала своего “лучшего сотрудника” в темную? Но что ей нужно?
– Что вам нужно? – распрощавшись с майором, человек в белом переключился на непрошенного гостя.
– Я хотел… Мне… – Игнатий быстро взял себя в руки. – Здравствуйте. Игнатий Аннушкин, психотерапевт, сотрудник психологического центра “Озеро”.
– Не скажу, что очень приятно. Но тем не менее. Бэшраил Энгельрот фон Морфинх, демонолог, хозяин Ховринской твердыни. И зачем вас послала озерная ведьма?
– Прошу прощения? Какая ведьма? – но, сложив два и два, не питавший особых иллюзий касательно демонстративного добродушия своей начальницы, Игнатий сообразил. – Нет, я не от Озерской. У меня профессиональный вопрос.
– Боюсь, у нас разные профессии. В вашей области я ничего не смыслю, а о своей области предпочитаю не распространяться.
– У вас моя пациентка. Я хотел бы ее навестить. Или хотя бы узнать о ее состоянии, – поспешно добавил психотерапевт, с опаской покосившись на здание, грозящее в любой момент развалиться или нырнуть поглубже в ненадежный грунт.
– Фамилия.
– Камилла Кл.
– Понял. Специалист по лепке духовых инструментов из подручных материалов. Есть такая.
– А, вы уже в курсе.
– Ну, мы не были в курсе. Это выяснилось случайно. Вы же психиатр, должны знать, что многие пациенты используют свои фекалии для настенной живописи и прочего творчества. Девочка вела себя очень прилично, на людей не бросалась, вены не резала. Поэтому мы особо не ограничивали ее в действиях. И как-то утром у нее на подоконнике обнаружили, что называется, Scheissepfeifchen. Свистульки из дерьма, проще говоря. Она их за ночь наклепала штук семь и разложила сушиться на подоконнике. Еще и бумажечку постелила. Основательная Mädchen.
– Значит, рецидив… А можете вспомнить, что предшествовало этому, кхм, творческому акту дефекации?
– Что предшествовало, что предшествовало, – демонолог задумчиво помахал зонтиком. – У нас на третьем этаже обвалилась стена лифтовой шахты. Ветер свистел на всю больницу. Это крайне встревожило бедную Mädchen. Она пожаловалась на сновидения весьма интересного содержания. Или, лучше сказать, снослышания. Во сне она услышала не то завывания, не то песнопения.
– С этого и началось ее безумие. Я все подробно описал в истории болезни.
– А я все подробно не читал. Этот лысый черт наотрез отказался делиться медицинской бухгалтерией.
– В этом весь Ерванд Оганезович.
– Простите, немного не понимаю особенностей русского языка. В этом – это в чем? В том, из чего Mädchen лепит трубы для органа?
– И в этом тоже… Для органа?!
– Ну да. Она была такая радостная, когда мы подвесили ее сраное творчество на ниточках прямо внутри лифтовой шахты. Теперь у нас шахта не только воет, но и плачет. Жутковатая мелодия, надо признаться. А наша гостья в полном восторге. Говорит, что наконец-то ей удалось найти идеальную акустическую текстуру. Понятия не имею, какой смысл она вкладывает в эти слова.
– Камилла хотела с помощью глины воплотить звуки, которые приходят ей в кошмарах. Раз глина не подошла, то ничего страшного в этом не вижу. Но почему орган?
– Потому что несколькими небольшими свистками Mädchen не ограничилась. У нее теперь цель соорудить в лифтовой шахте целый духовой ансамбль. В остальном она идет на поправку.