Это было со мной в августе 1992 года, когда мне исполнилось 16 лет. Мы поехали с матерью в дом отдыха под городом Клином. В тот год были сильные лесные пожары, с утра сильно пахло гарью, место было пустынное и скучное – в основном пенсионеры и маленькие дети. Единственное мое спасение – там можно было взять напрокат велосипед. Так что я уезжал сразу после завтрака и до ужина (а то и позже) болтался на велосипеде по окрестностям. Полупустые дачные поселки, картофельные поля каких-то московских НИИ, редколесье, пустые, со стертыми белыми метками, шоссе и гравийные проселки… За час поездки хорошо еще, если встретятся человека три. Было жарко, с утра стоял тревожный горький запах гари.
В то время я ничем мистическим не интересовался, алкоголь не пил. Обычно я ехал куда глаза глядят, не выбирая маршрутов.
Однажды я катался днем и вырулил с деревенского проселка на обычное асфальтированное шоссе. Кручу педали. Полдень жаркий, тени короткие, марево над дорогой дрожит, кузнечики «секут» в пожелтевшей траве на обочинах. Ни машин, ни прохожих.
Оглядываюсь и соображаю, что по обеим сторонам дороги – кладбище. Причем большое – ну не до горизонта, но внушительное. Ни деревца. Оградки, надгробия, веночки. Выглядит современным – крестов и старых камней не заметил. Все надгробия типовые: прямоугольные черные и темно-серые зернистые плиты, на них напылением нанесены фотографии. Я сбавил скорость, пригляделся. Несмотря на жару, стало зябко. Потому что на всех надгробиях фотографии практически одинаковые – свадебные. Белое пятно – невеста, черное – жених. Лица вроде разные, но все фотографии свадебные. Видно было четко, кладбище вплотную «обступало» шоссе с двух сторон. Среди могил ни одного посетителя. Только марево это дрожит и звенят кузнечики, да еще слышно, как я сам дышу.
Не могу сказать, что сильно испугался, но ощутил тревогу и тоску, поехал быстрее по шоссе. Ощущение было, как во сне. Вроде налегаешь на педали из последних сил, дорога ровная, ни ухаба, ни взгорка, а ехать тяжело и медленно, будто поднимаешься в гору или колеса вязнут в мазуте. И кладбище все не кончается, как будто одна и та же картинка бесконечно проматывается: голубые оградки и черные надгробия с улыбающимися людьми. Все изображения парные.
Я взмок весь. Мне казалось, что еду уже минут двадцать-тридцать. Было неприятное ощущение, что это место вообще не отпустит меня, так и буду на этом шоссе торчать до скончания века. И чем дальше, тем больше спать хотелось, хотя встал всего-то часа четыре назад, да и сонливостью я не отличаюсь. Очень тянуло остановиться, съехать к обочине и лечь подремать.
Потом на трещине велосипед подпрыгнул, и кладбище резко сменилось пустырем. Как резинку отпустили – сразу ехать легче, как по маслу. Я еще долго по этому шоссе гнал, не оборачиваясь. Наконец остановился, глянул на часы – стоят. Причем как раз на двенадцати дня, хотя часы надежные, еще отцовские («офицерские»), и заводил я их недавно.
Доехал до ближайшего населенного пункта. Там был магазинчик, я зашел туда хлеба и воды купить и спросил у продавщицы про кладбище. Она сказала, что никакого крупного кладбища, кроме маленького сельского в восьми километрах отсюда по другой дороге, нет. И вообще, в той стороне, откуда я приехал, только какие-то «кормовые поля». И все. Страха опять-таки не было, какое-то равнодушие навалилось и тоска.
Вернулся в дом отдыха другой дорогой. Матери не сказал ничего, но на следующий день решил туда опять съездить. Думал, увижу кладбище хоть издали, удостоверюсь, что это правда, – и сразу назад.
Топографическая память у меня хорошая, но этого места я не нашел больше. Магазин тот был, сараи заброшенные были, а большого, как аэродром, кладбища не было. Хотя я в том квадрате потом дня три крутился.
С тех пор прошло много лет, но иногда ту поездку я вижу во сне, очень явственно, в подробностях, будто фильм, закольцованный, крутят. Так до сих пор и не знаю, что это было. Но точно не привиделось.
Поразительным образом влияют не только знакомые символы, но и те, о которых путник не догадывается. Они являются частью обычаев той территории, по которой пролегает путь, но прикоснуться к ним у странника шансов не будет, поскольку он в этих местах проходом, то есть маргинален и чужд. В этих историях становится особенно понятна уязвимость такого путешественника: на него распространяются все местные обычаи, однако его собственная культура, которая может отличаться, в расчет не берется.
Представьте, что вы путник, ищущий дом зимой, чтобы переночевать. В России всегда это было проще – знаменитое русское гостеприимство. Добродушные деревенские люди не чураются случайно забредших путников. Итак, вы заходите в обычный дом, одиноко стоящий в лесу. Вы очень устали и буквально валитесь с ног. Вы уже посетили сотни домов, где вам был оказан лучший прием, да и простота в отношениях с незнакомцами всегда сопутствует путнику. Зайдя в этот дом и заметив что-то похожее на кровать, вы валитесь на нее, засыпая сладким сном. Проснувшись посреди ночи, вы осознаете, что с вами, на деревянной кровати кто-то лежит. Хозяин дома или кто еще не имеет значения. Если он спит рядом с вами значит, он не желает вам зла. Проснувшись рано утром, вы замечаете, что в доме нет окон. Слабый свет, пробивающийся через щели в стенах, помогает вам ориентироваться в пространстве. Вы замечаете, что весь дом уставлен кроватями и койками. Вы даже видите, что кто-то спит на полу. Вы еще не можете ясно смыслить. Вы ждете, пока хозяева проснутся, чтобы подкрепиться и дальше отправиться в путь, но они все спят и спят. В доме ни звука. Даже не слышно ни вдохов, ни выдохов. Вы решаетесь разбудить кого-нибудь из спящих в доме. В темноте вы подходите к человеку и начинаете легко трясти его, потом сильнее, сильнее. Он не двигается. Вы наклоняете голову к его груди, чтобы послушать стук сердца, но оно молчит. Вы понимаете, что он мертв. Ничего особенного: обычная смерть во сне. Вы подходите к тому, кто спал с вами на одной кровати, начинаете его будить, но все тщетно. Вы открываете дверь, чтобы впустить хоть какой-то свет в комнату, и вам открывается вся картина: ряды тел, трупов. Тела на кроватях, под ними. Все они укрыты белыми одеялами, белыми простынями, на их лицах коровья безмятежность. От мысли, что вы только что провели ночь среди трупов, вас тянет блевать. Вы бежите как можно дальше от этого места.
Они называют это божетки, или божеты. В любом случае бабушка называет их так. Зимой, когда в селах погибают люди, а в старые времена они дохли как мухи, тела не закапывают в землю. Земля слишком твердая для этого. Тела кидают в сани, кутают в белые простыни или что угодно, лишь бы белое, и везут туда. Помните картину Перова «Проводы покойника»? Как вы думаете, куда везут тело бывшего кормильца семьи? Правильно.
Под божетки раньше использовали любой дом. Иногда строили новый, но тогда особенных усилий не прикладывали. Это были простые сооружения без окон, с одной дверью. Главное, чтобы трупы сохранились в холоде до весны, когда родственники смогли бы спокойно забрать тело и закопать там, где им угодно. Можно сказать, что это было прототипом морга. Только без персонала, обслуживающего его. Если сейчас трупы в морге хранятся в специальных морозильных камерах, то раньше была природная морозильная камера – зима.
Конечно, зимы бывали разными. Настолько разными, что в некоторые из них гибли целые деревни. Сначала трупов свозили в эти самые божетки, а весной, когда после ужасных холодов и крайне холодной зимы забирать эти тела было некому, такие божетки просто забывались. Представьте, сколько таких «мини-моргов» разбросано по лесам.
Бабушка знает много историй, рассказанных еще ее бабушке, как кто-то из путников натыкался на такие дома. Это не очень забавно, но такое «труположство» не было редкостью. Бабушка говорит, что, зайдя в такие дома, от увиденного и испуга люди нередко сами падали замертво, пополняя копилку подобных затерянных «мини-моргов».
Зачастую путешествия описываются таким образом, что их просто спутать с событиями из снов. Гоголь в «Мертвых душах» описывал путешествие в бричке как постоянную дремоту. Роднит эти понятия то обстоятельство, что, как и во сне, во время путешествия может произойти почти все что угодно, и после этого не останется никаких доказательств, кроме слов того, с кем это случилось. Это идеальное описание крипипасты (и возможно поэтому мы так часто читаем их перед сном).
Электричка, кошмар и связанность мира. Почему транспорт – это универсальная метафора
В предыдущей части я дал несколько рассуждений о пути как таковом. Однако там рассказывается об историях, главным мотивом которых является странствие, путешествие ради пути. Сейчас такой способ передвижения можно встретить довольно редко. В основном все наши перемещения институционализированы в виде транспорта. С определенной точки зрения, транспорт – это сборище путешественников. Но зачастую люди, которые куда-то едут в поезде или в автобусе, не думают о своем перемещении как о путешествии.
Однажды зимой я ехал в электричке во Владимирской области. В вагоне было много народу, все они ехали в основном в Подмосковье.
Когда поезд остановился на очередной станции, в электричку вошел контролер. Тогда почти все, кто был в моем вагоне, вышли на платформу, чтобы избежать встречи с ним. Интересно, что они оставили на сиденьях свои шапки. Оказалось, это было нужно для того, чтобы не потерять место. Когда контролер ушел, все вернулись на свои места, к своим шапкам. Вся эта операция была проведена с очень обыденными скучными лицами, как будто (а скорее всего это так и есть) этот перформанс – ежедневный обязательный обряд. Опытному исследователю повадки людей в общественном транспорте расскажут больше, чем иное интервью. Один из моих соцфаковских преподавателей говорил, что, если мы хотим хоть немного приблизиться к пониманию того, что такое социальная структура, мы должны проехаться с любого вокзала на последней электричке из Москвы.