же, а порой и лучше, чем во многих арабских странах. Мы имеем в виду здравоохранение, образование и экономику.
Шло время. Отношения между евреями и «местными» арабами постепенно улучшались, в парламенте появились арабские представители. Забегая вперед, можно предложить заезжему гостю проехать по арабским деревням Галилеи и Вади-Ара — особняки и виллы не только не уступают виллам еврейских поселений, а часто превосходят их. К 1967 году арабское население выросло в два с половиной раза.
Результаты Шестидневной войны привели народ Израиля в состояние эйфории. Мало кто задумывался о возможных результатах неожиданного приобретения не только территорий, но и населения, живущего на этих территориях. Те, кто задумывался — вроде Бен-Гуриона или профессора Лейбовича, — те предлагали территории немедленно покинуть, но голос их никем услышан не был. Да никто его и слушать не желал. Освобождение родимой земли, Иерусалима, Хеврона — мест, неотрывно связанных с национальной мифологией, Гуш-Эциона — связанного с мифологией израильской, — все это было воспринято как чуть ли не Божий промысел, а многими — как раз как Божий промысел.
Евреи принялись лихорадочно заселять землю, которую считали своей по праву человеческому и Божьему. По большей части были это люди верующие, и поскольку их вело Господне повеление, то удержу им не было никакого. Но было бы, конечно, крайне удивительно, если б в Израиле не нашлось тех, кто думал противоположным образом. Тогда и был услышан голос Лейбовича и возникло движение под названием «Мир сегодня». Это тоже были очень милые люди, но в отличие от поселенцев по большей части — светские. Их позиция сводилась к тому, что если объяснить палестинцам, что мы их любим, хотим дружить и вернем все плюс еще немножко, то палестинцы выкинут взрывчатку и полюбят нас с такой же силой, после чего все сольются в братском экстазе двух семитских народов и заживут дружной семьей, намазывая хумус на гефилте фиш. Почему на гефилте фиш? Потому что на девяносто процентов люди «Мира сегодня» были ашкеназийского происхождения. Евреи происхождения восточного, будучи знатоками восточной кухни, питали гораздо меньше иллюзий по поводу своих палестинских кузенов.
Это евреи. А что арабы, за пару дней без всякого на то желания оказавшиеся под еврейской властью? Поначалу они разумно ожидали погромов и всяких других ужасов. К их удивлению, ожидания не оправдались, что заронило в их души не только подозрение в умственной неполноценности евреев, но и принесло облегчение. А потом выяснилось, что жить с евреями можно и даже неплохо. Перед арабским населением открылся изрядный рабочий рынок. Безработица упала аж в четыре раза. Вот простой пример: в 1989 году уровень жизни в Газе был вдвое (а на Западном берегу — втрое) выше, чем в Египте. Можно было выезжать в соседние страны и возвращаться. Евреи создавали школы и университеты. В лагерях никто и никого насильно не держал. У людей появился шанс в этой жизни. В лагерях оставались те, кто хотел пусть плохо, но жить за чужой (ООН) счет.
В общем, поначалу было, как водится, хорошо. Период идиллических отношений, «бархатной оккупации», когда арабские магазины, гаражи и рестораны Западного берега и Газы были переполнены израильтянами, а стройки и плантации Израиля были полны палестинцами, длился двадцать лет. И кончился, когда подросло поколение, родившееся при израильской власти. Выросли люди, сознание которых было в большой степени сформировано не арабской, а израильской реальностью. Люди, которые уже не были готовы довольствоваться исключительно куском хлеба, пусть даже и с маслом. Люди, у которых были новые запросы. Люди, которым был неведом страх по той простой причине, что их не пугали. И тогда стало плохо. Всем.
Победив в Шестидневной войне, Израиль уподобился лягушке, ухватившей слишком большой кусок: проглотить — никак, а выплюнуть — жалко. Проблема, стоявшая перед Израилем, была по сути крайне проста. Всего лишь три варианта. Либо открыто присоединить исконно родимое (по Божьему, историческому, мифологическому, наконец, праву) пространство, а населению дать все положенные человеку права, то есть в первую очередь — гражданство (первый вариант). Либо территории присоединить, а населению вежливо предложить идти куда вздумается: мол, извините, но сами понимаете… (второй вариант). Или, вздохнув, отказаться не только от населения, но и от земли, на которой оно проживает.
Первый вариант по понятным демографическим причинам означал конец Израиля как государства евреев. Второй немедля отпадал потому, что его не приняли бы граждане самого Израиля — уж простите, по чисто моральным соображениям. Третий, как мы уже говорили, даже и не рассматривался. Израиль с вечной надеждой то ли на Бога, то ли на авось выбрал самый непродуктивный: оставить все, как есть. А то, что есть, с большими основаниями можно называть апартеидом (гнусное колониальное название всех ущемлений местного народа).
Да как же так? — обескуражились евреи. — Какой же это апартеид? Нету же у нас ни раздельного транспорта, ни тебе ограничений при поступлении на учебу, лечим мы их в наших больницах, и вообще они во всем равны, вот только что голосовать при выборах в парламент не дано им, пусть голосуют в Иордании.
– Иордания от них отказалась, — ответили евреям. — Они теперь сами по себе и, между прочим, под вашей юрисдикцией. Поэтому или давайте им все права, положенные гражданам, или как вы ни крутите, а все равно апартеид.
Палестинский гнойник, который зрел и зрел, вдруг резко лопнул в 1987 году объявленной евреям интифадой.
Нельзя сказать, что все палестинцы были так уж рады этой пугачевщине, поскольку все ими нажитое и достигнутое полетело к чертям собачьим. В нашем районе подвизался один джентльмен из Вифлеема, который монопольно держал в своих руках весь бизнес установления на окна решеток. Крайне опечаленный очевидным концом своего цветущего дела, он однажды горько заметил нам:
– Ничего у вас, израильтян, не выйдет, не жить вам на Ближнем Востоке.
– Почему? — заинтересовались мы.
– А потому, — сказал он, — что начнись такое в любой арабской стране, то выставили бы на улицы пару пулеметов и на том бы все и кончилось, а вы…
И он безнадежно махнул рукой.
Действительно. Израильтяне, как всегда, пытались и рыбку съесть, и… ну, вы сами знаете, что еще сделать. И гуманистами они хотели быть, и своего не упустить.
После долгих и безнадежных попыток справиться с тем, что было объявлено народным восстанием, израильские власти решили с палестинцами мириться. В свою очередь, и палестинцы видели, что своим восстанием никакого толку они добиться никак не могут. Так проистекли соглашения в Осло в 1993 году, где Организация Освобождения Палестины (как бы представлявшая интересы палестинцев) и израильтяне договорились все вопросы решать по-хорошему, то бишь не морду бить друг другу при встрече, а учтиво справляться о самочувствии и дружно ковать мир во всем мире. Более или менее для всех было очевидно, что речь идет о создании Палестинского государства на более или менее Западном берегу Иордана и в секторе Газа. Понятное дело, что это «более или менее» израильтяне и палестинцы понимали по-разному.
Понятное дело, что и среди израильтян, и среди палестинцев были изрядные группы населения, воспринявшие договор как подлое предательство национальных интересов.
Не успели отгреметь праздничные речи и, как говорится, высохнуть чернила на бумаге, как то ли для ускорения мирного процесса, то ли по привычке палестинцы вернулись к любимому делу: по всему Израилю стали взрываться автобусы, гореть автомобили, гибнуть люди. Ни фига себе мирный процесс! — удивились израильтяне, и общественное мнение стало резко клониться в сторону, противоположную курсу правительства. Им тогда командовал Ицхак Рабин, бывший начальник Генерального штаба армии в 1967 году. Потом доктор Гольдштейн взял ружье, пошел в мечеть (она же синагога) в Хевроне (ту самую, где похоронены праотцы) и пострелял там двадцать девять арабов. Видя, как успешно развивается мирный процесс, Нобелевский комитет присудил Арафату, Рабину и Пересу, чтобы они не огорчались, Нобелевскую премию мира.
США и Европа, свято веря, что если людям живется хорошо, то они стрелять не будут, стали перекачивать палестинцам огромные суммы денег. Но жить лучше палестинцам не стало. Дело в том, что палестинское руководство уже давным-давно догадалось, что хорошая жизнь и деньги тесно связаны, и, таким образом, до самого народа деньги не доходили, а уж куда они девались… Куда надо, туда и девались.
Итак, несмотря на премию и деньги, ситуация ничуть не просветлялась. И тут отчаянной попытке Рабина призвать народ к поддержке своих иллюзий настал конец. Убил Рабина религиозный еврей Игаль Амир прямо на митинге. Спасал таким образом страну от премьера-предателя. В шоке были все: и в голову здесь никому не приходило, что дело может дойти до политического убийства. С выстрелом Амира навсегда исчез старый патриархальный Израиль, где, несмотря на несогласия и расхождения, все откликались на пароль: мы одной крови — ты и я.
Место, где произошло убийство, находится на улице Ибн-Гвироль в Тель-Авиве у здания муниципалитета.
К власти пришли правые во главе с Нетаниягу, но ничего не изменилось. А затем к власти пришли левые во главе с генералом Бараком. Бравый военный (и заядлый шахматист), Барак решился на чисто игровую попытку: я, сказал он, сделаю Арафату предложение, от которого он не в силах будет отказаться, даже Восточный Иерусалим я предложу, а если он откажется, весь мир увидит, что Арафат — мерзавец, а мы — наоборот. Сказал и… как бы это повежливее выразиться — оконфузился. Во-первых, потому что лауреат премии мира Ясир Арафат решительно отказался, а во-вторых, потому что виноватыми все равно остались израильтяне.
Такая оплошность блестящего тактика объясняется, на наш взгляд, исключительно происхождением Барака. Будучи уроженцем страны, он с детства впитал в себя ощущение, что израильтянин — это обычный, не более того, человек, как все другие люди: ежели в чем виноват, то виноват, а не виноват, так нет. А родись он за границей, так бы знал, что еврей виноват всегда и в любом случае. А то, что к девяностым годам XX века Израиль стал коллективным евреем, на котором можно было отвести душу, — этого он просто не смекнул. Кресло свое Барак потерял, интифада продолжалась, а к в