Декабрь 1997 года.
Круглолицый румяный Манци полулежит в кресле после операции на сердце, а его хрупкая, тоненькая жена раскладывает по тарелочкам малюсенькие бутерброды. Манци молча следит за ее движениями. Голубизна глаз, румяность щек — он кажется ребенком, сиганувшим с моста в реку по имени «старость».
Я объясняю, что приехала со списком людей, которые читали лекции в Терезине, мне важно узнать о них что-то помимо того, о чем они говорили. Или молчали.
— Честно говоря, мне не хочется туда возвращаться.
Он мне и по телефону сказал, что отказался участвовать в «Шоа», проекте Спилберга. Всю жизнь их никто ни о чем не спрашивал, а тут на старости лет душу перед камерой выворачивай! Я убедила Манци в том, что это не сбор показаний по опроснику Спилберга, и пообещала приехать не только без камеры, но и без магнитофона.
— Как же вам удается узнать, кто и о чем молчал?
— По названиям лекций и их содержанию. Скажем, слово «еврей» упоминается многократно, а такие слова, как «голод» или «смерть», — впрямую ни разу.
— Голодом мы вас морить не собираемся. Давайте список!
Стол накрыт, чай налит, список у Манци в руках. Жéнка подсела к мужу — следить за именами в четыре глаза. Для быстроты дела я пометила галочкой лекторов из Простеёва, откуда родом и Манци, и Женка. В этом маленьком городке была большая еврейская община и огромная синагога. Мауд показывала мне на фотографии, кто на каком месте сидел. Но палец Женки останавливается не на Простеёве.
Йозеф Мануэль, Манци, 1998. Фото С. Макарова.
— Зиги Квасневский! Он был воспитателем немецкоязычных мальчиков и предложил мне обучать их земледелию. Мы ж готовились к жизни в Палестине, правда, местность была скорее заболоченная, нежели пустынная, но базовые навыки можно приобрести на любой почве. Еще мы научились красть, у нас были вшивные карманы, был даже патент на брюки с подкладкой, куда можно спрятать огурец или помидор. У нас есть фотография Зиги, сейчас принесу. Вот он, симпатяга! Дети, правда, его доводили… Кстати, у Зиги в Терезине была жена. Как-то мы гостили в Канаде у друзей, тоже из Терезина, и они говорят, неподалеку живет Труда такая-то, назвали ее фамилию — мы хором закричали: «Это наша Труда!» Те позвонили ей, говорят: Труда, только не падай со стула — и передают мне трубку. Назавтра она приехала к нам, вдова Зиги, живая…
— А можно будет переснять эту фотографию для книги?
— Конечно, мы вам все дадим, правда, Манци? Я оставалась в Терезине до конца, кое-что удалось сохранить.
Манци молча ждал, когда Женка доскажет свою историю. Он что-то обнаружил…
— Смотри, раби Шён[13]! Сколько же он прочел лекций в Терезине…
• Суть еврейства
• Филон Александрийский — грек и еврей
• Евреи и еврейство в Египте
• Пятикнижие
• Пророчество и пророки
• Понятие искупления в иудаизме
• Религиозная жизнь в Терезине
• Социальная идея иудаизма
• Слово Божие в традиции и науке
• Наука и исследование
• Религия и конфессия
• Жизнеутверждающее мировоззрение
• Один день в Иерусалиме
• Исторические места Палестины
• Еврейский юмор
• Из лаборатории старого еврейского сказочника
• Саббатианство и хасидизм
• Афины, Рим и Иерусалим
• Еврейские секты
• Моисей и Магомет
• Моисей и Павел
• Моисей и Будда
• Традиция и наука
• Евреи и иудаизм в Египте
• Песах: практика и обычай
• Оптимизм в иудаизме
— Откуда все это?
Объясняю: один источник — отчеты отдела досуга о проведенных в гетто культурных мероприятиях, списки посылались в комендатуру на утверждение, другой — упоминания о лекциях в дневниках и подпольных журналах, третий — письменные и устные воспоминания послевоенного времени.
— Посмотришь на такой список и задумаешься: а были ли мы вообще в Терезине? Я ни одной лекции там не слышал, вообще ни о каких лекциях не знал. Но что мы с Женкой знаем наверняка, что нас поженил раби Шён!
— Это наш раввин из Простеёва. Он был убежденным сионистом, преподавал нам иврит. Он влюбился в меня и попросил раби Иосифа Гольца, моего дядю, главу общины, засватать меня. Я стала смеяться: нет, раби, ты очень хороший, но у меня есть Манци.
Раввин Альберт Шён, 1939. Архив Е. Макаровой.
Женка приносит альбом с фотографиями.
— Смотри, вот он, Альберт Шён, по-немецки, — красавец. Он и правда был хорош собой. Бедняга, — вздыхает Женка, глядя на отверженного жениха.
— Материала у нас много, — говорит Манци. — Одних только вещей оттуда… Но не сегодня. Я еще не отошел после операции… А если мы будем входить в подробности… Я вижу, тебе все интересно… Выходит так: бросаем камень — от него расходятся круги… Давай держаться какой-то линии. Вернемся к раби Шёну. В Простеёве он занял место покойного доктора Гольдшмидта. Ему было двадцать три года, и он уже получил раввинский сан. При том что был сионистом левого толка и состоял в организации «Тхелет Лаван». Мы с Женкой тоже туда вступили. Мы увивались за ним. Юноша — и духовный наставник. Нет, мне нельзя много говорить.
— Он был примо примиссимо, — продолжила Женка. — Все было при нем, а главное — юмор. Человек столь образованный, и шутник при этом, и молодой при этом — снимите шляпу.
Манци смотрит в список лекций.
— «Один день в Иерусалиме», Женка, помнишь, он ведь и нам рассказывал про поездку в Эрец Исраэль? Так что одну его лекцию мы все-таки слышали. Но в Простеёве. Зачем он вернулся из Палестины?! Сидел бы тут с нами, старенький…
— Он вернулся, чтобы перевезти нас туда, но не успел. И мы не успели. Кстати, на нашей свадьбе пела госпожа Клинке, под аккордеон. Она работала воспитательницей в детском доме, которым руководил Зиги… Я еще думала: в чем выходить замуж? Одна девушка дала юбку, другая кофту — и наряд готов. И только мы вошли туда, под крышу, только приблизились друг к другу — грянул хор, мы так расчувствовались… Потом я всю жизнь пела в хоре, боже, какие это были чувства!
Представь себе, через несколько месяцев Манци получает повестку на транспорт. Я в отчаянии, плачу и плачу. Пошла к Эдельштейну[14], главному еврейскому начальнику. Пусть вычеркнет Манци из списка! Нет. Пошла к эсэсовцу Курзави, я в его огороде работала, — и говорю: «Можно вас о чем-то попросить?» «Проси». Я объяснила, что мы только что поженились и муж получил повестку на транспорт. Пусть он отпустит меня с работы, и я поеду с ним. Он помолчал, потом сказал: «Не стану тебе помогать, когда-нибудь узнаешь почему». Так и сказал. А ведь пойди я с Манци, моих родителей отправили бы с нами. Этот Курзави не только меня, он всю мою бригаду спас от осенних транспортов. Сказал, что без нашей помощи не сможет снять урожай. После войны я так хотела повидать его, сказать ему доброе слово. Но не удалось. Его повесили.
Вилли Гроаг. Свадебное поздравление Женке Мануэль от юных садовников, Терезин, 23.03.1943. Архив Е. Макаровой.
— Человек сам по себе ничто, — Манци сел поудобнее, Женка подложила ему подушку под голову. — Редко нацисты оказывались людьми, но ведь и такое случалось. Но месть не знает пощады. И с парадоксами не считается. А ведь наша жизнь — один сплошной парадокс. Начиная с того, что ты родился, чтоб умереть. Но это парадокс глобальный. А я хочу сказать о локальном. Наш лагерь был рассчитан на смерть и при том хорошо организован для жизни. Нацисты вверили евреям город. Управляйте, составляйте списки, сами решайте, кого в какую очередь убивать. Можно сказать, евреи творили все это своими руками. Но посмотрим иначе — без головы человек ничто. А голова была — фашистская. Она все это выдумала, а мы — тело — действовали. В этом весь абсурд. Я ни в коем случае не хочу принизить Эдельштейна. Да, он стоял во главе самоуправления, но это не он, а нацисты придумали сослать евреев в Терезин. И убойные транспорты из Терезина не Эдельштейн придумал. Эйхман лично заверил его, что из Терезина никто депортирован не будет. Не будем разводить дискуссии на тему доверчивости. Не согласись Эдельштейн принять руководство гетто на себя, его бы убили, поставили вместо него другого, а задачи остались бы те же. Как безголовому телу избежать саморазрушения? Начальник тела Эдельштейн решил задействовать все органы, занять их работой. Выжить, сделать все, чтобы выжить. И тот, кто получал работу (главные позиции в основном оставались за сионистами), был занят до тех пор, пока вражья башка не ликвидировала тело физически.
Евреи были достаточно талантливы и смогли продержаться сравнительно долгое время. Наши профессора, врачи, юристы говорили по-немецки, многие — лучше самих немцев. И они умели преподносить немцам свои «проекты» так умно, что тем ничего не оставалось, как соглашаться. Например, выращивание фруктов и овощей для немцев — это был еврейский проект, благодаря которому подростки могли работать на природе, есть тайком что-то свежее. А сколько молодых людей смогло избежать осенних транспортов! Поспела свекла — ее нужно выкопать. Все было нацелено на то, чтобы сохранить для будущего еврейского государства как можно больше молодых людей.
Манци устал, и я спросила, можно ли будет прийти еще.
— Конечно. Если буду здесь…
Июнь 1998 года. Манци бодр, Женка сдала. Продлевая мужу жизнь, она как-то осунулась, сгорбилась. Мы сидим за большим столом — традиционные бутербродики, тарелки и чашки из того же сервиза.
Теперь они расспрашивают меня, что я успела за эти полгода, кого видела из общих знакомых. Я отчиталась. Наступила пауза.
— Ну, что тебе еще рассказать? Про лекторов тему исчерпали…
— Мне все интересно.
Манци, Елена и Женка, 1998. Фото С. Макарова.
— Про медальоны хочешь?
— Хочу.
— В Терезине была эпидемия медальонов. У нас с Женкой по понятным причинам они тоже были. Мне удалось пронести Женкино лицо через Освенцим, через все лагеря. У меня были добротные сапоги, купил у кого-то с рук. Не помню у кого. Обувь — это все. Без нее — гиблое дело. Я спрятал медальон между языком и внутренней обшивкой. Не помню, мы стояли под душем босиком или нет… Где-то же я прятал медальон!