– И что же это такое? И что же это, люди добрые, такое?! – вопила она, грудью наскакивая на опешившего татарина. – Это тебе лошадь? Рабочая? Тягловая? Мешок это с навозом! Худое порося! Ион, старый пень, ты чего их слушаешь?!
– Женщина… Глупая! – нестройно загомонили татары, надвигаясь на Розу. Обеспокоившийся Илья с удвоенной силой заработал локтями, пробиваясь к месту событий. А Роза с упоением продолжала лезть не в свое дело, обхватив лошадь за голову и открывая ей пасть.
– Ион, ей же скоро выслуга, как у солдата, будет! Ей же двадцать пять лет! Посмотри на эти зубья! А ты, нечисть, отойди, не то вмажу промеж рог! Посмотри на зубья!
– Молодые зубы, молодые! – оскалился татарин, с ненавистью глядя на Розу.
– Ну да, как же! – Роза большим пальцем щупала у основания лошадиные резцы. – Ты чем их выдолбил, стамеской? А мясо где? Промеж зубьев мясо где? Куда дел?
– Маленький конь, потому и нету!
– У твоего отца… маленький! – Роза, поковыряв между зубами кобылы, выставила почерневший палец на всеобщее обозрение. – Деготь – видишь? Ион, они же мясо у лошадей меж зубьев выбирают и дегтем замазывают, чтоб не видно было! Я их, окаянных, насквозь вижу, еще на Каспии насмотрелась. И бабки у нее по пуду! И копыта битые! А пузо-то, пузо! Ион, да у нее, кажется, кила!!![29]
– Какой кила?! – схватился за голову молодой татарин. Его сородичи плотным, грязным кольцом обступили Розу и Иона, скалили зубы, дико вращали глазами, выкрикивали угрозы. Илья понял, что поневоле придется вмешаться, растолкал татар и схватил Розу за плечо. Она стремительно развернулась уже с кулаком на замахе, но, увидев Илью, опустила руку.
– А, это ты…
– Ты ума лишилась?! – зашипел он по-цыгански. – Что ж ты делаешь? Их тут десять! Бросай лошадь, уходи, и так всю торговлю спортила! Они теперь упрутся, ничего не продадут…
– И пошли они! – убежденно заявила Роза. – Чем таких доходяг продавать, лучше вовсе не продавать! Тьфу! Ион, не вяжись с ними, пошли к цыганам, я тебе хорошую лошадь выберу!
Она резко толкнула загораживающего ей дорогу молодого татарина в грудь, подняла пустую корзину для рыбы и, размахивая ею, пошла к лошадиным рядам. Изрядно перепуганный Ион торопливо зашагал за Розой. Илья сумрачно провожал их глазами и вздрогнул от внезапно раздавшегося рядом злого голоса:
– Ич шэла[30] плати твоя! Ич шэла, и все!
Илья повернулся. Стоящий рядом Малай напрочь лишился своей невозмутимости, его плоское лицо было перекошено от ярости, узкие глаза смотрели вслед удаляющейся Розе, а в руках татарин нервно теребил ременную плеть.
– Постой, Малай, договорились же… – попытался успокоить его Илья. – Ты сам сказал – двести! И они вон слышали! – он кивнул было на татар, но те дружно повернулись к нему спиной.
– Ич шэла, – коротко повторил Малай и зло добавил: – Уходи вместе со своя баба.
Выгодная сделка затрещала по всем швам. Покупать за три сотни двадцать необъезженных неуков было невозможно, это знали и Илья, и Малай. Илья еще раз посмотрел на татарина, получил в ответ полный бешенства взгляд, плюнул и, не оборачиваясь, пошел прочь. Вслед ему понеслась гортанная брань.
Розу Илья нашел полчаса спустя в последнем ряду. Она как раз заканчивала торговаться с высоким и худым, как жердь, кэлдэраром за крепкую и веселую мухортую кобылку. Довольный Ион терся в двух шагах, мял в руках шапку с деньгами, опасливо поглядывал на вертящихся вокруг оборванных мальчишек. Илья не окликнул Розу, но она, словно почувствовав его приближение, повернула голову, взглянула сощуренными глазами, тихо рассмеялась, похлопывая мухортую по шее. И этот смех стал последней каплей.
– Роза! Сука! – сорвался Илья. – Оглобля бесталанная! Дура, мать твою так, эдак и за ногу, ты чего ж наворотила?! Правды ей захотелось! Татарье же теперь подковы ломаной не продаст! Ты цыганка или нет? Кто так делает? Кто в лошадиные дела лезет?!
– Что-о-о-о?! – На негодующий вопль Розы повернул головы весь ряд. А когда она швырнула на землю пустую корзину и воинственно подбоченилась, люди начали подходить ближе. – Что ты мне тычешь, что я цыганка? Не в таборе живем небось! Ты что, ослеп, морэ? Не видел, какую они Иону вшивоту сбывали?
– Видел! И что с того? Нам какое дело?
– Какое дело? Как это какое дело! У Иона одиннадцать мальков по лавкам! Жена с грыжей! Маричку третий год замуж выдать не с чем! Он и так теперь всему поселку должен! И тебе, между прочим!
– Он гаджо, дура!
– Да сам ты, сам ты… кол безголовый! – выпалила Роза. – Забыл, да? Все забыл? Забыл, как прошлогодь, пьяный, в море тонул и Ион с сыном тебя вытаскивали? Забыл, что его Янка у твоей Дашки роды принимала? Забыл, что их бабка Парушоя вашу Цинку от глотошной лечила?
– Это другое. Здесь – кони. Здесь закон!
– Да подавись своим законом! Надоел хуже чесотки! Ну почему как цыган, так без головы, а? Кто вас такими уродил?
Они стояли посреди пыльной дороги и орали друг на друга по-цыгански, а вокруг собралась такая плотная толпа, что яблоку было некуда упасть. Роза опомнилась первая, бешено осмотрелась, цыкнула на стоящих ближе так, что те шарахнулись, плюнула в пыль, выразительно растерла плевок босой ногой и, не поднимая брошенной корзины, зашагала к выходу с рынка. Оставаться центром внимания в одиночестве Илье не захотелось, и он, крикнув вслед оранжевой кофте еще несколько проклятий, торопливо повернул от лошадиных рядов прочь.
Вскоре Староконный рынок, татары, цыгане, лошади остались позади. Белое солнце палило в спину, каменистая дорога, ведущая в поселок, к морю, слепила глаза. Илья собирался прийти домой и от расстройства завалиться спать до ночи и шел быстро. Время от времени он поглядывал на серое облако пыли, летящее по дороге ему навстречу. Когда облако приблизилось, в нем стало можно разглядеть силуэты двух лошадей и одного всадника. Илья отошел, давая дорогу, сощурился, пытаясь разглядеть лицо сидящего верхом, – и замер от удивления, узнав в одной из запыленных по самые глаза лошадей своего буланого.
– Тпру-у! Стой! Стоять! – Всадник на ходу спрыгнул в пыль, упал, вскочил, бросился к Илье, и тот узнал грязного, вспотевшего, взбудораженного до крайности Митьку.
– Что горит? – полюбопытствовал Илья. – Тебе зачем мой конь занадобился? Смотри, как запарил его, бестолочь!
– Ой, Илья! Ой, слава богу! Я думал – где тебя искать? Думал – куда скакать? Ой! Ой, что, морэ… – Митька махал руками, отплевывался от пыли, вытирал заливавший глаза пот и нес какую-то околесицу – до тех пор, пока Илья не взял его обеими руками за плечи и не встряхнул как следует несколько раз:
– Уйми свой язык! Говори толком!
– Едем, Илья! Сейчас едем!
– Куда?.. – опешил он.
– Н-н-надо! – чуть не застонал Митька, топнув босой ногой о землю и сжав руки на груди. – Ну, скорее, скорее, Илья же! Надо!
– Кому надо?
– Да тебе! ЕДЕМ!!! Я же вот и твоего коня пригнал!
Лицо у Митьки было таким, что Илья, не задавая больше вопросов, молча вскинулся на спину буланого. Спустя несколько минут они карьером летели вдоль берега моря, мимо скалистых утесов. Не остывший еще воздух бил в лицо, покрасневший шар солнца склонялся к западу. Из-под копыт поднимались столбы желтой, долго не садящейся пыли, и, когда Илья оглядывался, он видел за собой словно дымовую завесу. Впереди неслась Кочерыжка с Митькой на спине, Илья видел вздувшуюся пузырем Митькину рубаху, его черные пятки, колотящие в потные бока лошади. Они отмахали уже версты полторы, очертания города позади давно исчезли, и теперь рядом были лишь спускающиеся к морю утесы – справа и выжженная солнцем степь – слева. Несколько раз Илья кричал: «Стой, чаворо!», желая получить хоть какие-нибудь объяснения, но Митька не слушался. На третьей версте Илья потерял терпение, гикнул на буланого, тот легко обошел Кочерыжку, и обе лошади пошли вровень.
– Митька… Куда летим? Клянусь, узнаю, что ерундой тешишься, шкуру спущу!
– Какая ерунда, морэ? – пропыхтел Митька. – По делу едем! Ты мне еще спасибо скажешь!
– Да куда хотя бы?
– К Клешням.
– Это ж еще с версту! – ахнул Илья, но Митька снова ударил пятками свою кобылу, и Кочерыжка вынеслась вперед.
Клешнями в Одессе именовалась небольшая полукруглая бухточка, расположенная в четырех верстах от города. Море в бухте было мелким, его отгораживали от степи две гряды утесов, выходящие из воды и смыкающиеся почти у самой дороги. Зазор между ними был крошечным, и казалось, будто огромный краб высунул из моря свои клешни и охватил ими полукруг песка. В щель между «клешнями» едва мог протиснуться человек, и место это обычно было пустынным: до города было далеко, из-за мелкой воды ставить переметы и сети было нельзя, а подводные камни в десяти саженях от берега не давали подобраться к клешням на шаланде. Илья никак не мог взять в толк, зачем мальчишка потащил его на этот богом забытый берег, но, не доезжая Клешней, Митька вдруг осадил лошадь и спрыгнул на землю. Илья сделал то же самое, вопросительно взглянул на парня.
– Дальше – пешком, – почему-то шепотом сказал тот. – Нож, кнут при тебе?
Илья молча кивнул, уже понимая, что происходит что-то нешуточное. Больше не пытаясь задавать вопросов, он пошел за уверенно топающим к берегу Митькой, ведя в поводу обеих лошадей. Вскоре показались два белесых гребня, спускающиеся к морю, а подойдя ближе, Илья увидел стоящих у дороги шестерых гнедых лошадей. Они не были спутаны, спокойно бродили по поникшей траве, жевали сухие стебли. При виде людей они даже не фыркнули, и лишь большой вороной жеребец с полосой от снятой подпруги под животом шарахнулся в сторону и коротко всхрапнул. Жеребец показался Илье знакомым. Митька, проследив за его взглядом, сощурил глаза:
– Не узнал?
Илья недоумевающе всмотрелся в вороного… и вдруг сморгнул. Провел по лицу. Хрипло сказал:
– Узнал. А… где он сам?