Рывком открыв дверь, Фелицата с порога завопила: – Презренный обманщик!
В кабинете воцарилась тишина, а три пары мужских глаз удивленно устремились на нее.
В его же глазах, она прочла такое негодование и ярость, которое по силе могло затмить даже ее злость. Словно придя в сознание, Фелицата поняла, как неподобающе выглядит ее вторжение и эти крики, словно из дешевой уличной пьесы. Краска позора залила ее лицо, а губы скривилось от горького чувства стыда и обиды на саму себя. В погоне за славой, она сама, своими руками навлекла на себя бесславие.
– Я… прошу… прощения, – прошептала она, с трудом выговаривая слова, и даже согнулась в странном ни на что не похожем реверансе, по всей видимости, выражающем крайнюю степень стыда.
– Фелицата Александровна, подождите меня в редакции. Я через несколько минут освобожусь, – сказал он холодно, но галантно.
– Господа, – обратился он к мужчинам. – Прошу прощение за сей конфуз. Писатели, они, знаете ли, народ эмоциональный, а уж писательницы…, – и он многозначительно закатил глаза к небу.
Фелицата вспыхнула, но теперь снова от гнева, вот только на этот раз она смолчала и предусмотрительно скрылась за дверью, толи, опасаясь его, толи, боясь не совладать с собой.
К счастью, ждать пришлось не долго. Вскоре господа покинули кабинет, попутно кидая в ее сторону, кто удивленные, а кто откровенно осуждающие взоры, от чего даже Фелицата, не отличающаяся ни скромностью, ни стеснительностью, стыдливо опустила глаза. Теперь то она понимала, что стыд, который она испытывала, когда родители журили ее, не шел ни в какое сравнение, с тем жгучим, как красный перец чувством, которое она испытывала сейчас.
Она не предприняла попытку вновь прорваться в кабинет силой, даже ей было понятно, что следует дождаться приглашения, а иначе, расстановка сил грозит измениться, и из оскорбленной жертвы она превратиться в обидчика, а женская интуиция подсказывала, что выиграть в бою с мужчиной легче тогда, когда тот уверен в полной своей виновности, и не дай Бог дать ему повод усомнится в этом.
Словом, к тому времени, когда дверь открылась, а он вкрадчиво попросил ее зайти, она обрела уверенность в себе и посмотрела на Капитанова со всей силой уничижения, на какую только была способна и шагом полным достоинства горделиво вплыла внутрь, будто бы это не она минуту назад ломилась в дверь, а прорвавшись, была бесцеремонно выставлена. Теперь все выглядело так, словно вот уже битый час он просит ее зайти, а она делает ему одолжения лишь милосердия ради, воистину, то был великий женский дар.
– Присаживайтесь, – сухо продолжил Капитанов, указывая на стоящее подле его письменного стола кресло.
– Да нет уж, я постою, – ответила Фелицата, и отвернулась, не делая попыток начать разговор.
Минуту, три, пять. Тишина.
– Вы, кажется, только что едва не выбили дверь, словно пьяница в кабаке, а теперь молчите, и даже взором меня не удостаиваете, – не выдержал и прервал молчание Капитанов, – ежели вы так торопились, что не могли и минуты обождать, тем странно ваше молчание.
И опять тишина.
– Ей Богу, я вас женщин, не пойму, бесновались, кричали, будто кошка дикая, верно сказать, что-то хотели. А пусти вас подобру, молчите. Ну, хорошо, – продолжил он, не дожидаясь ответа. – Смею предположить, Вы догадались, что я и есть тот самый презренный издатель по фамилии Матросов, а та самая ржавая бригантина и есть мое издательство «Товарищество Скоропечатни А.В. Капитанова», а простите, запамятовал А.В. Матросова! Но я не это желал сказать, в общем, приношу Вам свои извинения. Не хотел начинать знакомство со лжи, но вы так были удручены, и так злы в первую нашу встречу, впрочем, во вторую не меньше, – засмеялся он, но быстро прекратил, увидев, что шутка, едва ли пришлась ей по вкусу. – Скажу по чести, не посмел я в тот вечер, признаться Вам кто я. Не посмел.
И опять в ответ ни слова.
– Конечно же, это было не правильно, и ничто меня не оправдывает, но право слово, уж не четвертовать же меня за это. Бывают в жизни и куда худшие прегрешения, а грехи во имя добра, это знаете ли и не грехи вовсе. Но опять же, прошу меня простить. Не следовало так поступать, не следовало.
– Мне до вашего фарса, нет дела! – отрезала Фелицата, и вновь отвернулась от него, будто он был так ужасен и уродлив, что она боялась ослепнуть или превратиться в камень от одного лишь его вида.
– Позвольте же, ежели, Вам до этого нет дела, тогда и вовсе нам спорить не о чем, – удивленно пожал он плечами. – Примите извинения, и дело с концом.
– Вы, пользуясь своим служебным положением, желаете напечатать мой роман, отнюдь не из чистых соображений! Вы верно желаете получить мое расположение, таким бесчестным способом! Презренный!!!! – вскрикнула она, испепеляя его взглядом. О, если бы взгляд мог убивать, то он тотчас бы умер, вот здесь, как есть, на этом самом месте.
Он громко расхохотался, хотя едва ли искренне, скорее притворно. А в Его глазах, до того смотревших сквозь пальцы на проделки Фелицаты, будто она не более чем разбушевавшегося дитя, начали закипать и гнев и ярость. Аркадий Вениаминович, конечно же, не в пример своему оппоненту, за годы жизни научился управлять гневом, злостью и яростью, будто тройкой лошадей, но, позвольте же, всему есть предел, ее высокомерие и острый язык, грозили разрушить стену самоконтроля, которую он научился возводить вокруг себя от разного рода посягательств.
– Не льстите себе! – выпалил он. – Поверьте мне, и как издателю, и как мужчине, Ваш роман гораздо интереснее, чем Вы сами! И замечу, я неплохо разбираюсь и в том и в этом! Скорее наоборот, я может и потерял чутье в деле издательском, но уж в дамах, поверьте, я знаю толк, – заключил он, самодовольно улыбаясь.
Он ожидал, что его слова заденут ее за живое, и уже приготовился уворачиваться, если дело дойдет до метание в него различных предметов, ибо не исключал, что она может запустить в него чем-нибудь тяжелым, и со страхом подумал, что вот того мраморного коня, не следует держать так близко у двери, где и стоит разъяренная барышня.
Но вместо этого, лицо Фелицаты осветилось, будто у блаженной.
– Вам понравился мой роман???? – выдохнула она.
Вот и пойми этих женщин, – подумал Аркадий Вениаминович, окончательно сбитый с толку, и в недоумении почесал себе затылок, отчего вид приобрел слегка глуповатый.
– Конечно, – просто ответил он.
– И вы поэтому решили его напечатать? – с надеждой в голосе спросила Фелицата, словно не веря свои ушам.
– Конечно, – повторил Капитанов, чей огромный словарный запах истощился буквально за минуту, и среди тысячи слов, он мог вспомнить, только «да» и «конечно», ну может еще «всенепременно». Как дурно, право слово, действует на него эта женщина.
– Тогда простите меня! – запальчиво начала Фелицата, а ее глаза, казалось, увлажнились, и стали напоминать чуть подтаявший лед на глубоком и чистом озере, – я все не так истолковала, я знаете ли вначале делаю, а потом думаю, мне право слово так неудобно, как же я об этом сразу не подумала, да что же это такое то! – и она стыдливо начала заламывать себе руки.
Капитанов окончательно сбитый с толку, почти лишился речи, но с неимоверным усилием взяв себя в руки, смог выдавить из себя. – Конечно. – И больше ни слова.
– Так куда мне пройти для заключения договора? – спросила Фелицата, невинно хлопая ресницами.
– А… а…а…, в редакцию, кабинет 27, аккурат там Спиридон Федотович Вам все объяснит, а так корректура, редактура, ну сами знаете, вы человек уже опытный. В общем, – как жаль, что нельзя вечно говорить слово «Конечно», – подумал Аркадий Вениаминович, так и не обретя красноречие.
– Хорошо, я все поняла, усвоила, учла, все сделаю, буду тише мыши, не слово лишнего, все что будут говорить, буду делать без нареканий и спора, не бойтесь за меня, я хотя и не произвожу впечатление барышни сдержанной, но все таки когда надобно, смогу смолчать, – заключила она, пятясь к двери.
Фелицата уже почти вышла, когда вдруг резко обернулась, и пристально посмотрев на Капитанова, спросила: – Аркадий Вениаминович, не сочтите за дерзость, разрешите спросить, а какой Вам момент в книге понравился больше всего?
Ни минуты не мешкая, он ответил: – Как Карлос Парго, после сокрушительного шторма, и погибельного штиля, измученный и обессиленный, потеряв всякую надежду и веру на спасение, находит свой дом, лишь тогда, когда сдается на милость судьбы и следует за звездами, – и улыбнулся. – Точнее за одной, что светит ярче других.
Дыхание Фелицаты на минуту остановилось, она смело посмотрела в его умные глаза, но тотчас, будто устыдившись своей дерзости, отвела взгляд и скрылась за дверью, оставив его и смущенного и раздосадованного и счастливого одновременно.
Окунувшись в творческий, а по большей части технический процесс Фелицата не заметила как пролетело три недели, вот уже послезавтра рождество, а ей и дело до того нет. Книга, книга, книга, вот чем были заняты все ее мысли.
И сейчас, в столь поздний час, заметив как недовольно и недружелюбно смотрит на нее Афанасий Иванович, она в сотый раз сделала вид, будто этого не замечает и продолжила:
– Как вы считаете, какое следует лучше использовать прилагательное: «фатальный» или «роковой»? – спросила она, скользя пальцами по листу бумаги, сплошь в зачеркиваниях, исправлениях или странных сносках, отчего рукопись, больше походила на карту поле боя, нежели на роман.
Но Афанасий Иванович уже не слушал, он посмотрел на часы, и уже хотел было прервать сумасшедшую девицу, как его опередили.
– Фелицата Александровна, да уймитесь же вы, наконец, несчастный Афанасий Иванович, человек интеллигентный, оттого и терпеливый, но каждому терпению свой срок! – воскликнул Аркадий Вениаминович, входя в кабинет редактора.
Афанасий Иванович тотчас подскочил как ужаленный и начал кланяться: – Аркадий Вениаминович, право слово, не стоит Вам волноваться, я право слово и рад поработать, мне вот, предложи отдохнуть, а я не хочу, да я и не устал.