К чертам, которые он презирает в иностранцах, относятся агрессивность, наглость, апатия, отсталость, интеллектуальная неполноценность, тупость. Однако в этом есть интересное противоречие: мы уже увидели, что иногда Эйнштейн защищает приверженность традициям, безразличие и лень. Качества, которыми он восхищается в другом, это самобытность, чистота, порядок, утонченность, высокий интеллект и изящество. Противоречивым образом, иногда ему нравятся и приземленность, неряшливость, беспорядок, неопрятность.
Эйнштейн использует однородность другого двумя разными способами. Например, он часто пишет «японец» в единственном числе, говоря о народе в целом. Напротив, он всегда (за одним исключением) говорит о китайцах во множественном числе. Это, кажется, выражает более значительную эмоциональную дистанцию между ним и китайцами. Такую дистанцию можно понять: ведь у него было гораздо больше времени, чтобы узнать японцев. Более того, как мы уже видели, во время своего турне по Японии он все более и более наделяет деталями разных своих хозяев и спутников, по мере того как его отношения с ними эволюционируют.
Типичный способ провести различие между эго и другим – это стереотипировать представителей других наций и наделить их неизменным «национальным характером». Эти национальные характеристики «работают как общие места – выражения, которые звучат знакомо, поскольку часто повторяются». Для верящего в национальный характер привычность и узнаваемость этих стереотипов важнее, чем их эмпирическая истинность. Есть два уровня в том, как используется национальный характер. На поверхностном уровне «дискурс о национальных стереотипах имеет дело прежде всего с психологизмами и приписывает национальностям специфические черты личности». При этом на более глубоком уровне «характер нации […] – это важнейший, центральный набор атрибутов темперамента, который отличает данную нацию от других как таковую и который поддерживает и объясняет специфику ее присутствия и поведения в мире». В процессе приписывания этих важнейших качеств «некоторые черты выделены и выдвинуты на первый план, поскольку типичны» в двух значениях: «они понимаются как представляющие собой весь тип, а также они необычны и заметны»210.
Из нашего подробного анализа восприятия Эйнштейном иноземных наций и этнических групп, которые он встречает на своем пути, кажется более чем ясным, что Эйнштейн очень твердо верил в «национальный характер» и его основополагающую сущность. Он неоднократно использует обобщения и стереотипы, чтобы донести до читателя свои впечатления о членах национальных групп, с которыми он общается. Мы также увидели, с какой скоростью он это делает. Он формирует свое мнение о «японце» в самый первый день на борту океанского лайнера. Он явно верит, что его первые впечатления об очень небольшом числе представителей нации дают ему понимание пресловутого «характера» целой национальной группы. Повторяющиеся встречи только усиливают эти первые впечатления.
Вера Эйнштейна в национальный характер особенно озадачивает по двум причинам. Во-первых, как я уже доказывал, он не был националистом. В своем исследовании об Эйнштейне и сионизме я прихожу к выводу, что он не еврейский националист, а скорее еврейский «этнист», то есть человек, «обладающий позитивно заряженным самосознанием» в том, что касается этнических атрибутов своей этнической группы, но, в отличие от националиста, не поддерживающий идеи политической независимости на их собственной этнической территории211. Во-вторых, поскольку он твердо верил в эмпирическое доказательство в своей науке, его готовность не прибегать к доказательствам в использовании национальных стереотипов довольно-таки поразительна. Поэтому нам представляется справедливым заключить, что его склонность к использованию национальных характеристик основана на глубинных, эмоциональных, личных нуждах.
Исторические исследования концепций расизма и социологические исследования расизма могут помочь нам понять, каким образом Эйнштейн использует слово «раса» и могут ли его негативные утверждения о других нациях и этнических группах быть расценены как расистские. Несмотря на радикализм своих идей, многие выдающиеся мыслители эпохи Просвещения и первой половины XIX века, как, например, Вольтер, Кант, Гегель и Маркс, не верили в равенство рас212. В конце XIX века концепция расы распространилась как «научная парадигма» среди значительного числа европейских интеллигентов, что привело к появлению «научного расизма»213. К 1880-м годам радикальные правые сторонники «биологического антисемитизма» стали все чаще говорить о якобы «дефектах наследственности» у евреев214. Эти события привели еврейскую интеллигенцию к поискам того, что они определяли как «объективные критерии для определения еврейской национальной принадлежности». Так расовые идеи вошли в интеллектуальный дискурс еврейской принадлежности в Центральной Европе215. В Германии «эссенциалистские вгляды» использовались в основном сионистами, чтобы укрепить свои аргументы и «внушить национальную гордость»216. Однако некоторые умеренные и крайние сторонники ассимиляции среди евреев также увлекались расовыми определениями еврейской национальной принадлежности217. Такие из них, как Отто Вейнингер, Артур Требич и даже Вальтер Ратенау, на самом деле приняли главные аргументы «арийской расовой идеологии»218. Даже некоторые сионистские идеологи мейнстрима, например Макс Нордау, приняли антисемитское утверждение о пресловутых еврейских «чертах вырождения»219. Главными внутренними причинами того, что концепция расы, появившаяся в этот период, стала так важна в определении коллективной еврейской принадлежности, были заметный спад в значении религии среди западных еврейских общин, отсутствие единого языка, неимение отдельной зоны для еврейских поселений. Из-за этого при поддержке якобы «научных» теорий общая родословная, совместное «биологическое» или «расовое» наследие, оказались восприняты как самые яркие характеристики еврейской национальной принадлежности220. Множество немецких сионистов выступали за «чистоту расы» евреев и верили, что она нуждается в «защите», в свете того, что число смешанных браков в немецко-еврейском сообществе росло. Даже такие умеренные лидеры, как Артур Руппин, который поддерживал планы левосторонних сионистов и мирное сосуществование с арабами Палестины, приветствовал идеал еврейской «чистоты расы»221. Некоторые сионисты в Германии также выступали за «расовую инаковость» евреев и считали, что евреи и немцы не могут быть совместимы222. При этом историки немецкого еврейства утверждают, что распространители расовых теорий среди еврейских националистов «никогда не приняли эксплицитно доктрину расового превосходства»223. В то же время это не помешало немецким сионистам в своей пропаганде использовать «утверждения о пресловутом моральном, интеллектуальном и эмоциональном прогрессе евреев»224.
Новое поколение социологов расизма определяет этот феномен на самом базовом уровне как «отрицание человеческой природы […] и способ оправдания неравенства»225. Диалектика эго и другого «найдена в сердцевине любого расизма»226. Процесс дифференциации своей группы от другого (то есть «расовая категоризация») может быть определен как «процесс очерчивания границ группы и размещение индивидуумов внутри этих границ согласно первичной связи с (предположительно) унаследованными и/или биологическими (обычно фенотипическими) характеристиками»227. Майлс и Браун определяют расизм как идеологию, в которой «биологические и/или соматические характеристики» использованы «как критерий, по которому определяются народности. […] эти народности представлены как обладающие естественными, неизменными происхождением и статусом и потому являются по природе своей другими». Целевую группу «нужно снабдить дополнительными (оцененными негативно) характеристиками […] Эти характеристики или последствия могут быть либо биологическими, либо культурными»228. Оцененная негативно группа «идеологически трактуется как угроза». Идеология «может принять форму относительно последовательной теории». Но она также может проявиться «в виде не столь связных стереотипов, образов, атрибуций и объяснений, которые построены и использованы с тем, чтобы преодолевать трудности повседневной жизни»229.
Как Эйнштейн использует термин «раса» до своего путешествия в Восточную Азию? Мы находим первый пример того, как он использует эту концепцию, во время Первой мировой войны. Определяя термин «национальность», он называет ее важными компонентами расу, общество, язык и, «возможно, религию»230. Около двух лет спустя он делает похожее заключение, на этот раз перечисляя расу, темперамент и традиции как важнейшие качества еврейской национальности. В попытке объяснить антисемитизм Эйнштейн утверждает, что ненависть к евреям обусловлена не их уникальными характеристиками, но самим их существованием. Для него чувство презрения к «членам чужой расы» неизбежно231. Два дня спустя в едком письме в центральную организацию сторонников ассимиляции немецких евреев он даже утверждает, что антисемитизм не такой уж вредоносный феномен, так как он, возможно, является причиной того, «что мы выжили как раса»232. Где-то год спустя его взгляды о значении расы в формировании еврейской национальности как будто меняются: «Я не пришел к окончательному мнению в том, насколько нам, евреям, следует относиться к себе как к расе или как к национальности и насколько мы образуем социальное общество исключительно в силу традиций»233. Мы не можем уверенно указать, что вызвало эту перемену в представлениях Эйнштейна, но это может каким-то образом быть связано с тем, что за несколько месяцев до того он встретился с лидерами еврейской общины в США – которыми он не был очарован – и с еврейскими массами в Америке, которые устроили ему восторженный прием и которых он воспринимал очень позитивно