Comas Solá)299.
Влияние приезда Эйнштейна в Испанию было многоуровневым. Визит привел к важным переменам в популярном представлении о науке, которые, впрочем, могли начаться и до визита. Поскольку Эйнштейна воспринимали как «символ престижа науки», интеллектуальная элита стала склонна приветствовать «чистую науку как часть культуры». Научный средний класс намеревался вытеснить старые политические и культурные элиты, которых смущала пресловутая «непостижимость» относительности300. У визита было также и политическое значение. Каталанские националисты в особенности старались использовать знаменитого гостя для своих идеологических нужд301.
Какие общие выводы специалисты по истории науки могли сделать из восприятия относительности в этот период?
Как отмечает Ренн, путешествия Эйнштейна «помогли процессу эмансипации, который уже шел в местных научных организациях, стремящихся отвести более важную роль базовой науке в обществе»302. Глик заключает, что принятие относительности «привело к противостоянию как самих ученых, так и их дисциплин»303. Вследствие чего слава Эйнштейна и его теорий «вызвала размышления о статусе науки и отдельных ее дисциплинах в национальном сообществе, а также о связи между местной и глобальной традициями в науке»304.
Новый подход к вопросу о принятии научных теорий касается природы передачи научного знания. Патиниотис (Patiniotis) и Гавроглу (Gavroglu) предлагают такой подход, который уходит от традиционных исследований рецепции. Вместо того, чтобы сосредоточиться на передаче знания «от центра к периферии», что является моделью исследований рецепции, они фокусируют свое внимание на «присвоении идей и практик периферией»305. Для подобного подхода могла быть полезна уже упомянутая концепция «зон контакта» Мари Луизы Пратт, в которой имеет место «транскультурация» (transculturation). В процессе транскультурации «подчиненные или маргинальные группы избирательно и изобретательно используют материал, переданный им доминантной или столичной культурой». Подробные исследования, которые применили бы концепцию «присвоения» относительности научными сообществами тех стран, которые посетил Эйнштейн в своем турне по Восточной Азии, пока еще не написаны.
Заключение
Какие выводы о личности Эйнштейна, о более общих его взглядах и мнениях, о его манере путешествовать можем мы сделать из его «полукругосветного» путешествия, которое продолжалось полгода?
Мы увидели, что путешествие через океан почти сразу же изменило состояние духа Эйнштейна, и он занялся как анализом своей собственной личности, так и определением отличительных черт разнообразных людей, с которыми он должен был встретиться. Путешествие также заставило его столкнуться с многообразием собственных самоопределений, определить себя этнически как еврея, национально как немца и швейцарца, континентально как европейца и, наконец, говоря о полушарии Земли, как жителя Запада.
Дневник дает понимание того, как Эйнштейн путешествовал за границей. Его поездки по Европе резко отличаются от заокеанских путешествий, в которых он выказывал большую пассивность. Он с большой радостью предоставлял местным организаторам решение практически всех вопросов. Он был готов поступиться своей независимостью – до известного предела – в обмен на больший комфорт. Длительные путешествия также подарили ему новую возможность подольше быть вдали от «действующего на нервы» Берлина.
Стиль его путешествий представляет собой захватывающее противоречие. При том, что они с Эльзой были единственными участниками турне, то есть теоретически должны были бы походить на частных путешественников, их поездки в итоге напоминали пакетные туры для туристов.
Еще один занимательный вопрос: кто извлекал бо`льшую пользу из поездок Эйнштейна, он сам или принимающая сторона? В Японии он был явно связан по рукам и ногам напряженной и утомительной программой, которую для него составило издательство «Кайдзося». Однако в то же время он использовал турне для пропаганды и распространения своих научных теорий. Возможность на долгое время покинуть Берлин, где политическая ситуация была тревожной, также оказалась важным бонусом для Эйнштейна. В Палестине, скорее всего, весы склоняются в пользу организаторов. Для сионистов визит самой известной несионистской еврейской знаменитости стал изумительной рекламной кампанией. Для Эйнштейна этот приезд, прежде всего, был способом удовлетворить свое любопытство и посетить страну, достижения которой он к тому времени поддерживал уже несколько лет. Это также давало ему возможность стать участником одного из решающих моментов для Еврейского университета – еврейского проекта, который был для него самым важным.
Что касается убеждений Эйнштейна, мы можем сделать следующие выводы. Мы увидели множество примеров, в которых Эйнштейн поддерживает географический детерминизм. Когда температура воздуха неуклонно поднимается, он пишет: «Древние греки и евреи жили в менее ленивой атмосфере. Неслучайно область активной интеллектуальной жизни с тех пор сместилась к северу. Настолько удобнее для вегетативного существования»307.
Дневник также показывает, что генетику он предпочитает окружающей среде. Посещая Гонконг и встречаясь там с еврейской общиной, он поражен сходством между евреями Средней Азии и Европы. Этим высказыванием в пользу генетики дополняется мировоззрение Эйнштейна в области биологии308. Однако убеждение, что природа важнее воспитания, забавным образом противоречит тому, как он защищал географический детерминизм.
Другим интригующим аспектом убеждений Эйнштейна, открывающихся нам в дневнике, является его отношение к респектабельности и нравам. Есть множество примеров, в которых он выражает свое удивление зловонием и грязью (в основном в Китае), но при этом он также глубоко уважает чистоту и безупречные манеры японцев. Если вспомнить презрение Эйнштейна к буржуазной респектабельности, это противоречие невольно притягивает внимание.
Дневник вскрывает удивительные противоречия в личности Эйнштейна. Глубоко презирая национализм, он твердо верил в национальный тип. Несмотря на его сострадание к угнетенным, и даже временами стыдясь того, что невольно участвует в их эксплуатации, он явно придерживался взглядов ориентализма, защищал «просвещенную» форму колониализма, не всегда видел человека в представителе местных народных масс. Даже сочувствуя тяжелой доле некоторых туземцев, которых встречал, он поддерживал некоторые возмутительные расистские убеждения, особенно то, что касается якобы биологически обусловленной интеллектуальной неполноценности японцев и китайцев, наконец, он даже боялся господства китайской расы.
Дневник также помогает нам частично понять, как Эйнштейн воспринимал самого себя. Он часто представляет себя в ситуации, когда ему нужно выдерживать многочисленные атаки от целой рати окружающих его людей. В этом он символически принимает на себя роль героя, который отправляется в поход, – может быть, даже в крестовый поход или в миссионерский, – дабы распространить знание об относительности (то есть, косвенным образом, западную цивилизацию) среди «туземцев», даже сталкиваясь с их нередкими попытками «напасть» на него. Как пишет один из японских организаторов, Эйнштейна приветствовали в Токио «подобно генералу, которой возвращается домой с победой»309. Самопрезентация Эйнштейна как героя хорошо подходит к одной из его любимых цитат из немецкого стихотворения, которую он обычно использовал, чтобы иронически описать себя: «И здесь не дрогнул храбрый шваб»310.
Многочисленные примеры национальных стереотипов и расистские замечания, выраженные в дневнике, вызывают вопрос: как эти убеждения соотносятся с привычным общественным имиджем Эйнштейна-гуманиста? Как они могут сочетаться с его более известными публичными высказываниями и поддержкой прогрессивных идей? Как мог этот «символ гуманистических ценностей»310 вообще иметь такие предубеждения?
Одно из очевидных объяснений – в том, что этот путевой дневник писался не для публикации. Это были или записки для личного пользования, или, как уже говорилось ранее, записи для приемных дочерей, ожидавших его в Берлине. Это могло бы объяснить несоответствие между его более толерантными и осторожными высказываниями на публике и его простодушными и (временами) оскорбительными личными записями. Путевой дневник позволяет Эйнштейну исследовать инстинктивные и иррациональные стороны своего сознания, быть свободнее в выражениях своих личных предубеждений.
Другое объяснение в том, что Эйнштейн выступал за элитарность в том, что касается интеллекта. Его гуманизм заканчивается тогда, когда он думает, что нация интеллектуально слабее312. И, таким образом, можно заявить, что, хотя он публично и выступал за права человека, центром его вселенной была наука, а не человечество.
Еще одно объяснение: публичный имидж Эйнштейна как выдающегося гуманиста (в противоположность тому, как он поддерживал политически прогрессивные и либеральные акции) оформился позднее, чем был написан этот дневник. Этот имидж стал особенно популярен после Второй мировой войны.
Во время путешествия в Восточную Азию одним из главных испытаний для Эйнштейна стала задача узнать себя в другом и черты другого в себе. Мы увидели, что ему не всегда это удавалось. И все же мы не должны быть слишком поверхностны в наших оценках. Нас выбивает из колеи то, что мы видим тревожные тени на этом культурном символе и, соответственно, признаем, что у наших собственных личностей тоже могут быть темные стороны. В сегодняшнем мире, который становится все менее и менее толерантным, узнать себя в другом и найти черты другого в себе по-прежнему остается чрезвычайно трудным испытанием.