[115] для гуляния вдоль реки, помимо всяких искусно сработанных балконов. Эти купальни устроены в небольшой лощине, над которой господствуют склоны высоких, но тем не менее в большинстве своем плодородных и возделанных гор[116]. Для питья здешняя вода кажется немного увядшей и невкусной, будто многократно перелитой из сосуда в сосуд, а что касается ее вкуса, то она отдает серой и в ней есть какая-то непонятная солоноватость, которая словно пощипывает язык. Местные используют ее в основном для купаний, во время которых ставят себе банки и отворяют кровь, да так обильно, что две общественные купальни, куда я заглянул, порой казались наполненными чистой кровью. Те, что привыкли пить, выпивают самое большее стакан-другой. Они останавливаются здесь обычно на пять-шесть недель и почти в течение всего лета навещают друг друга. Ни в какой другой нации нет такой взаимопомощи, как в немецкой (или гораздо меньше), но они приезжают сюда довольно большими толпами. Так издревле повелось, об этом обычае упоминал еще Тацит[117]. Он [то есть г-н де Монтень] пытался отыскать коренной источник и не мог ничего понять, но казалось, что они все тут расположены весьма низко, почти на уровне реки. Вода в ней не такая чистая, как в других, которые мы видели прежде, и туда стекаются воды из других жил, помельче, совсем незначительных. В ней нет тех крошечных искорок, которые поблескивают в других сернистых водах, когда наливаешь их в стакан, в Спа, например, по словам г-на Мальдоната.
На следующий день после нашего приезда, в понедельник утром, г-н де Монтень выпил семь маленьких стаканчиков, что равнялось большой бутылке из дома[118]; на следующий день – пять больших стаканов, которые равнялись десяти маленьким и могли составить пинту. В тот же вторник, в девять часов утра, пока другие завтракали, он пошел в купальню, а выйдя оттуда и перебравшись в постель, весьма сильно потел. Это прекратилось только через полчаса, поскольку местные, хоть и проводят в купальнях весь день за игрой или питьем, но сидят в воде только по пояс, а он лежал в своей купели, погрузившись по шею[119].
И в этот день с вод уехал некий швейцарский сеньор, весьма хорошо служивший нашей короне, который весь предыдущий день весьма долго занимал г-на де Монтеня беседой о делах Швейцарского государства и показал ему письмо, которое посол Франции, сын председателя Арлé, написал ему из Солёра, где сейчас находится, рекомендуя послужить королю во время его отсутствия, поскольку королева попросила его встретиться с ним в Лионе и воспрепятствовать планам Испании и Савойи[120]. Недавно скончавшийся герцог Савойский заключил год или два назад союз с некоторыми кантонами, чему король открыто воспротивился, ссылаясь на то, что они, будучи связаны с ним обязательствами, не могут брать на себя никаких новых обязательств без учета его интересов[121]; некоторые из кантонов оценили эти доводы, в том числе и при посредстве сказанного швейцарского сеньора, и отказались от этого союза. В самом деле, имя короля во всех этих областях встречают с глубоким почтением и дружбой, а нам расточают всевозможные любезности. Испанцам здесь не по себе. Поезд этого швейцарца состоял из четырех человек на лошадях. На одной ехал его сын, уже получавший, как и его отец, пенсию от короля, на другой слуга; еще высокая и красивая девица на третьей, накрытой суконным чепраком и с подножкой на французский лад[122], с чемоданом на крупе и шляпной вешалкой на ленчике седла, без какой-либо дамы при ней; и однако им оставалось еще два полных дня до собственного дома, находившегося в городе, который сказанный сеньор возглавляет – это уже пожилой человек, ехавший на четвертой.
Обычная одежда здешних женщин мне кажется такой же опрятной, как и у нас, даже их смешной головной убор, который представляет собой шапочку с кокардой, имеющую сзади отворот, а спереди, на лбу, маленький выступ, и все это украшено вокруг шелковыми кисточками или меховым околышем, а их природные свитые волосы ниспадают сзади[123]. Если вы в шутку сдернули с них эту шапочку, поскольку наших это тоже искушает, и их головы становятся видны совсем непокрытыми, они на это не обижаются. Самые молодые вместо шапочки носят на голове только гирлянды. У них нет большой разницы в одежде, чтобы различать их положение. Их приветствуют, целуя [себе] руку[124] и предлагая им коснуться их собственной. Иначе говоря, если, проходя мимо, вы приветствуете их, сняв шляпу, и кланяетесь, большинство из них стоят столбом без всякого движения, и так исстари повелось. Разве что некоторые слегка наклоняют голову, чтобы поприветствовать вас в ответ. Это обычно красивые дамы, высокие и белокожие.
Это очень хороший народ, особенно с теми, кто к ним приспосабливается. Г-н де Монтень, желая во всем испробовать разность нравов и манер, повсюду позволял обслуживать себя по обычаям каждого края, с какими бы трудностями он при этом ни сталкивался[125]. И все-таки в Швейцарии он говорил, что ничуть не страдает, имея за столом всего лишь маленький кусок полотна полфута [длиной][126] в качестве салфетки[127], но даже этот кусок полотна швейцарцы разворачивают только во время обеда, да и то, если на столе много соусов и разнообразных похлебок[128]; однако там всегда подают деревянные ложки с серебряной ручкой по числу едоков. И никогда швейцарец не обходится без ножа, с его помощью они берут все и совершенно не прикасаются рукой к кушанью.
Почти во всех их городах над частным городским гербом красуется герб императора и Австрийского дома; хотя большинство из них отпали от герцогства из-за плохих управителей этого самого дома. Они тут говорят, что все, относившиеся к Австрийскому дому (в отличие от тех, что относились к владениям его католического величества), доведены до большой бедности, да и самого императора в Германии мало уважают[129].
От воды, которую г-н де Монтень пил во вторник, он три раза садился на стульчак и до полудня полностью очистился. В среду утром он выпил столько же, что и накануне. Он нашел, что если пропотеет в ванной, то на следующий день у него выходит гораздо меньше мочи и он не выпускает всю воду, которую выпил; то же самое было с ним в Пломбьере. Поскольку вода, которую он пьет, на следующий день выходит из него окрашенной и в весьма малом количестве, он рассудил, что она внезапно претворяется в пищу, и это происходит либо из-за выделения предыдущего пота, либо из-за воздержания от пищи, ведь, принимая ванну, он ест всего один раз; по этой-то причине он и стал принимать ванну только единожды.
В среду его хозяин купил много рыбы; сказанный сеньор [де Монтень]осведомился почему. Тот ему ответил, что бо́льшая часть города Бадена ест рыбу в среду из-за религии; это подтвердило ему то, что он уже слышал: люди, что придерживаются католической религии, более привержены к ней и набожны из-за одного обстоятельства – наличия противоположного мнения. И вот как он рассуждал: когда смута и смешение случаются в одинаковых городах, распространяются в одном полисе, это высвобождает людские пристрастия. Такая смесь дотекает и до отдельных людей, как это случилось в Аугсбурге и имперских городах. Но когда в каком-нибудь городе устанавливается единое устройство (а ведь каждый город в Швейцарии устанавливает свои собственные отдельные законы, свое особое управление, и они в деле своего устроения никак не зависят друг от друга, будучи соединены и связаны только в некоторых общих условиях), города, которые представляют собой отдельное поселение, отдельное гражданское тело со всеми его членами, имеют чем себя укрепить и поддержать; и они, конечно, укрепляются, еще крепче сплачиваясь и сближаясь из-за угрозы заражения от соседей.
Мы сразу привыкли к жару их печек, и никто из наших на это не жаловался. Потому что, если притерпеться к некоторому запаху в воздухе, который настигает вас при входе, в остальном это тепло мягкое и ровное. Г-н де Монтень, который ложился у самой печки, очень ее нахваливал, всю ночь ощущая приятное и умеренное тепло. По крайней мере, мы не обжигали себе ни лицо, ни обувь и забыли о французском дыме[130]. И если мы, вселяясь в гостиницы, надеваем теплые и подбитые мехом халаты, они тут, наоборот, остаются в одних камзолах и держатся возле печи с непокрытой головой, а одеваются потеплее, только чтобы выйти наружу.
В четверг он пил то же самое; вода подействовала и спереди и сзади и вывела песок в небольшом количестве; а главное – он решил, что эти воды более действенны, нежели другие, которые он пробовал, либо из-за силы самой воды, либо же из-за расположенности собственного тела, и хотя он пил ее меньше, чем любую другую, но не возвращал такой же чистой. В этот четверг он говорил с одним пастором из Цюриха, здешним уроженцем, который, приехав сюда, сказал, что у них [в Цюрихе] первоначальной религией было цвинглианство, но, как сказал ему этот пастор, потом они приблизились к кальвинизму, который помягче. А будучи спрошен о предопределении, он ему ответствовал, что у них там нечто среднее между Женевой и Аугустой[131], но что они не обременяют свой народ этими прениями