[484]. Город ничуть не меняется: что в будни, что в праздник – тут все едино. Весь пост проводятся стояния; и в будний день давка не меньше, нежели в любой другой. В такие дни сплошь кареты, прелаты и дамы. Мы вернулись к ночлегу в Рим.
РИМ, пятнадцать миль. 16 марта мне захотелось опробовать римские парильни, и я побывал в тех, которые считаются самыми достойными, они называются по имени святого Марка; меня обслужили довольно посредственно, хотя я был там один, но со всем уважением, на которое были способны. Сюда принято приводить друзей, кто хочет, которых прислужники растирают вместе с вами. Я там узнал, что если негашеную известь и аурпигмент[485] примешать к моющему раствору, две части извести и третья часть аурпигмента, то получится снадобье и мазь для сведения волос, стоит только применить это через четверть часика.
17-го [марта] у меня случилась колика, вполне терпимая, длилась пять-шесть часов, и через некоторое время вышел большой камень, величиной с крупный орешек пинии и такой же формы.
В ту пору у нас в Риме уже были розы и артишоки; но что касается меня, то я не нашел тут никакой небывалой жары, одевался как у себя дома и ходил в шляпе. Здесь меньше рыбы, чем во Франции, особенно здешние щуки совсем никуда не годятся, и их оставляют для простонародья. Морские языки и форели здесь редки, а усачи очень хороши и часто попадаются гораздо более крупные, чем в Бордо, но дорогие. Дорады по высокой цене, а барабульки здесь крупнее, чем наши, и немного жестче. А вот оливковое масло здесь настолько превосходно, что пощипывание в горле, которое я иногда чувствовал во Франции, стоило переесть его, со здешним никогда не случалось. Тут свежий виноград едят круглый год, и вплоть до настоящего времени на шпалерах висят очень хорошие гроздья. Их баранина почти ничего не стоит, и ее мало ценят.
18-го [марта] португальский посол изъявил покорность папе от имени королевства Португалии по воле короля Филиппа. Это тот же посол, который представлял здесь почившего короля и кортесы, воспротивившиеся королю Филиппу[486]. По возвращении из собора Святого Петра я встретил некоего человека, который в шутку сообщил мне две вещи: что португальцы изъявляют свою покорность как раз на Страстной неделе[487], да к тому же торжественную мессу в этот же день служили в церкви Сан Джованни Порта Латина, где несколько лет назад некоторые португальцы вступали в престранное братство. Они там сочетали браком мужчин с мужчинами – служили мессу с теми же обрядами, с какими мы проводим наши венчания, причащались, читали те же места из Евангелия о браке, а потом спали и жили вместе. Римские острословцы говорили, что поелику сие обстоятельство делает законным сочетание мужчины с женщиной в браке, этим умникам показалось, что и другое действо тоже станет таковым, ежели будет освящено церковными обрядами и таинствами. Тогда сожгли восемь-девять португальцев из этой прелестной секты[488].
Я видел кичливую процессию испанцев. В замке Святого Ангела и во дворце палили из пушек, посол проследовал в сопровождении трубачей, барабанщиков и папских латников[489]. Я не стал заходить вовнутрь, чтобы глазеть на церемонию и выслушивать торжественные речи. Посол Московита, стоявший возле разукрашенного окна, откуда наблюдал за всем этим чванством, сказал, что был приглашен полюбоваться на большой съезд, но у него в стране, когда говорят о множестве коней, всегда имеют в виду двадцать пять – тридцать тысяч, и насмехался над этакой напыщенностью – как мне пересказал человек, которого приставили занимать его беседой через толмача.
В Вербное воскресенье во время вечерни я обнаружил в одной церкви мальчугана, сидящего рядом с алтарем на стуле, одетого в просторное новое платье из синей тафты, с венком из оливковых ветвей на непокрытой голове и державшего в руке зажженную свечу белого воска. Это был паренек лет пятнадцати или около того, убивший другого паренька, и по распоряжению папы был в тот день освобожден из тюрьмы.
В [церкви] Святого Иоанна Латеранского можно видеть прозрачный мрамор[490].
На следующий день папа посетил «семь церквей»[491]. На нем были замшевые сапоги, и на каждой ноге крест из более белой кожи. При нем всегда испанский конь, иноходец, мул и носилки, все одинакового убранства; в тот день это был конь. Его конюший держал в руке две-три пары золоченых шпор и ждал у подножия лестницы Святого Петра, но папа от них отказался и потребовал свои носилки, с которых свешивались две красные шляпы почти одного фасона, привязанные к двум гвоздям.
[20 марта] В этот день вечером мне были возвращены мои «Опыты», подвергнутые каре согласно мнению ученых монахов. Maestro del sacro palazzo[492], совершенно не понимая нашего языка, смог судить о книге только со слов какого-то французского братца[493] и удовлетворился множеством извинений, которыми я рассыпался на каждом пункте «порицаний», которые ему оставил этот француз, так что он предоставил моей собственной совести исправить те места дурного вкуса[494], которые я сам там найду. Я же, наоборот, умолял его, чтобы он следовал мнению того, кто об этом судил; и кое в чем признаваясь, как то: в использовании слова фортуна[495], в упоминании поэтов-еретиков, в том, что я извинял Юлиана Отступника и строго увещевал молящегося, говоря, что тот должен быть свободен от порочной склонности к сему веку; item признавал жестокостью все, что выходит за пределы простой смерти; item что ребенка надо воспитывать, приучая его делать все, и другие подобные вещи[496], которые я написал, поскольку так думал, не предполагая, что это ошибочно; но утверждал, что в других высказываниях корректор неверно понял мою мысль. Сказанный Maestro, ловкий человек, сильно меня извинял и хотел дать мне почувствовать, что сам он не слишком настаивает насчет переделки, и весьма хитроумно защищал меня в моем присутствии от своего сотоварища, тоже итальянца, который со мной спорил. Они еще приплели сюда книгу «Швейцарских историй», переведенную на французский, и то лишь потому, что переводчик – еретик[497], хотя его имя там не значилось; но это диво, скольких людей из наших краев они знают, в том числе Себона; это они мне сказали, что его «Предисловие» было осуждено[498].
В тот же день в церкви Святого Иоанна Латеранского вместо обычных исповедников, которые исполняют эту должность в большинстве церквей, там присутствовал монсеньор кардинал Сан Систо, сидя в углу и возлагая благословение длинной палочкой, которую держал в руке, на головы проходящих, и дам тоже, но улыбаясь и выражая бóльшую любезность на лице в зависимости от их знатности и красоты[499].
В среду Святой недели я посетил до обеда «семь церквей»[500] с г-ном де Фуа[501], положив на это примерно пять часов. Я не знаю, почему никто не возмущается, видя, как свободно обвиняют в грехе некоего общеизвестного прелата, поскольку в тот день в [церкви] Святого Иоанна Латеранского и в церкви Святого Иерусалимского Креста видел на очень заметном месте подробно написанную историю папы Сильвестра II – самую оскорбительную, какую только можно себе вообразить[502].
Я неоднократно объезжал город; по сухопутной стороне, от ворот дель Пополо до ворот Сан Паоло, это можно сделать за три-четыре добрых часа, пустив лошадь шагом, а заречную часть – самое большее за полтора часа[503].
Среди прочих удовольствий, которые Рим доставлял мне во время поста, были проповеди. Тут имеются превосходные проповедники, как тот раввин [отступник], который проповедует перед евреями в субботу после обеда в [церкви] Троицы. Там всегда присутствуют шестьдесят евреев, приходящих туда[504]. Это весьма знаменитый среди них ученый, и он побеждает их веру их же собственными доводами, а также доводами их раввинов и текстом Библии. В этой науке и в языках, которые этому служат, он превосходен. Был еще один проповедник, который проповедовал папе и кардиналам, называемый падре Толедо[505] [по глубине познаний, по убедительности и способностям это редчайший человек]; другой – очень красноречивый и привлекающий многих слушателей, проповедует у иезуитов; однако этот при своем превосходном владении языком не лишен изрядного самодовольства; двое последних – иезуиты.
Просто поразительно, какое значение эта организация приобрела в христианском мире; и я полагаю, что никогда не было среди нас братства или корпорации, достигших таких высот; и какое влияние, наконец, приобретут они здесь, если их замыслы будут осуществляться и далее. Они и так владеют почти всем христианским миром: это питомник выдающихся людей всякой величины. Это тот из наших членов, который более всего угрожает еретикам нашего времени[506].
Одному здешнему проповеднику принадлежит острота: дескать, мы превращаем наши кареты в астролябии