22-го [июля] на рассвете три турецких корсара[749] пристали к соседнему берегу и увезли пленниками пятнадцать – двадцать рыбаков и бедных пастухов.
25-го я ходил к знаменитому Корнаккино, пизанскому врачу и лектору, чтобы повидаться с ним. Этот человек живет на свой лад, в манере, которая весьма противоречит правилам его искусства. Он спит сразу после обеда, пьет по сотне раз на дню и т. п. Он показывал мне стихи собственного сочинения на крестьянском наречии, довольно приятные. И он не слишком высоко ценит водолечебницы, которые имеются по соседству с Пизой, хотя хорошо отзывается о водах Баньаквы, которая отсюда на расстоянии шестнадцати миль[750]. Эти воды, по его мнению, превосходны для болезней печени (и он весьма охотно рассказал об их чудесах), а также для камней и для колик; но, прежде чем пользоваться ими, он советует попить воды́ Виллы. Решительно, сказал он мне, за исключением кровопускания, медицина – ничто в сравнении с водолечением для того, кто его правильно использует. Он мне сказал также, что на водах Баньаквы жилье очень хорошее, там можно устроиться удобно и по своему вкусу.
26-го утром у меня вышла мутная моча, гораздо более черная, чем у меня когда-либо, вместе с маленьким камешком, но боль, которую я чувствовал на протяжении примерно двадцати часов выше пупка и в члене, вовсе не утихла; тем не менее она была терпима, не затрагивая ни почки, ни бок. Через некоторое время у меня вышел еще один маленький камень, и боль утихла.
В четверг, 27-го [июля], рано утром мы уехали из Пизы; я, в частности, был весьма доволен учтивостью и любезностью, которых удостоился от г-д Винтавинти, Лоренцо Конти, Сан Миньято (этот последний снимает жилье у г-на кавалера Камилло Гаэтани и предложил мне своего брата, чтобы тот сопроводил меня во Францию), Борро и других, как ремесленников, так и купцов, с которыми я свел знакомство. Я уверился, что у меня не было бы недостатка в деньгах, если бы они мне понадобились, хотя этот город считается неучтивым, а его жители спесивыми; однако, как бы то ни было, учтивые люди искупают недостатки остальных.
Здесь имеются в изобилии голуби, орехи, грибы. Мы долго ехали по равнине и встретили у подножия одной горки то, что называют Пизанскими водами. Их тут много, с одной надписью на мраморе, которую я не смог как следует прочитать: это рифмованные латинские стихи, которые призывают верить в достоинства этих вод. Она датируется 1300 годом, насколько я смог догадаться[751].
Самый большой и самый порядочный из этих водоемов квадратный и очень хорошо расположен; одна из его сторон обращена наружу, с мраморными ступенями. Длина каждой стороны – тридцать шагов, и в одном из углов видно, где бьет источник.
Я испил оттуда, чтобы иметь возможность судить о воде, и нашел ее безвкусной, без всякого запаха. Я почувствовал только немного едкости на языке: она была в меру горячей и пилась легко.
Я заметил в источнике такие же белые то ли корпускулы, то ли атомы, которые мне не понравились еще в баденских водах, и я тогда решил, что это какие-то нечистоты, попавшие сюда снаружи. Теперь же я думаю, что они происходят из какого-то качества самих скважин, тем более что частиц больше всего рядом с самим ключом, где бьет вода и где, следовательно, она должна быть чище всего, как я это доказал своим четким экспериментом. Впрочем, это место пустынно, а жилье плохое. Источники почти заброшены, а те, кто ими более-менее пользуются, приезжают сюда утром из Пизы, до которой всего четыре мили, и в тот же день возвращаются домой.
Большая купальня – открытая, и она единственная, которая несет на себе приметы древности; ее тоже называют купальней Нерона. Распространено мнение, что этот император велел провести эту воду прямо в своей дворец в Пизе с помощью многих акведуков[752].
Есть другая купальня, закрытая, среднего убранства, которой пользуется простой народ: вода в ней очень чистая. Говорят, что она хороша для печени и помогает от гнойников, которые случаются от жара во внутренностях. Пьют такое же количество воды, что и в других водолечебницах; прогуливаются, после того как выпили, удовлетворяют нужды природы, как ей угодно, выпуская из себя влагу либо через потение, либо другими путями.
Как только я поднялся на эту гору, мы насладились одним из самых красивых видов в мире, любуясь этой широкой гладью моря, островами, Ливорно и Пизой. Потом, спустившись, снова вернулись на равнину, на которой расположена
ЛУККА, десять миль. Этим утром у меня вышел другой камень, гораздо большего размера, но казалось, что он, видимо, отделился от другого тела, более значительного: одному Богу ведомо, что это такое. Да свершится по воле Его.
В Лукке мы устроились в гостинице на той же ноге, что и в Пизе, то есть в день по четыре джулио хозяину и три джулио слуге. 28-го [июля], понуждаемый любезными подношениями г-на Лудовико Пинитези, я снял в его доме нижние покои, весьма прохладные и очень приличные, состоящие из пяти комнат с залом и кухней. Тут была вся необходимая мебель, весьма опрятная и достойная, на итальянский лад, которая во многих отношениях не только равна французской, но даже превосходит ее. Надобно признать, что большое украшение итальянских домов – это высокие своды, широкие и красивые, которые придают входу в дом благородство и привлекательность, потому что весь низ построен таким же образом, с высокими и широкими дверями, и луккские дворяне трапезничают летом под сенью этих своеобразных портиков на виду у всех остальных, кто проходит по улице[753].
По правде сказать, я всегда не только хорошо, но и приятно устраивался везде в Италии, за исключением Флоренции (где даже не выходил из гостиницы, несмотря на неудобства, от которых страдал, особенно когда было жарко) и Венеции, где мы поселились в слишком многолюдном и довольно неопрятном доме, потому что не собирались оставаться там надолго. Моя комната здесь [в Лукке] была отдельной, и мне всего хватало; у меня не было никаких затруднений, никакого рода неудобств. Учтивости ведь тоже могут быть утомительными и порой докучливыми, но местные жители меня редко навещали[754]. Я спал, предавался своим занятиям, когда хотел, а когда мне приходила охота выйти, я повсюду находил общество женщин и мужчин, с кем мог побеседовать и приятно провести несколько часов на дню; да к тому же лавки, церкви, площади и сама перемена места – все это предоставляло мне довольно средств, чтобы удовлетворить мое любопытство.
Среди этих способов разогнать скуку мой дух был настолько спокоен, настолько это допускали мои недуги и старость[755], а вовне представлялось слишком мало поводов, чтобы его смутить. Мне просто немного не хватало общества, такого, какое я пожелал бы сам себе, будучи вынужденным наслаждаться в одиночку и не имея возможности поделиться удовольствиями, которые мне перепадали[756].
Жители Лукки превосходно играют в мяч, и часто можно видеть прекрасные партии[757]. Тут не принято, или же это довольно редко случается среди них, чтобы мужчины ездили по улице верхом, еще реже в карете; женщины ездят на мулах в сопровождении пешего слуги. Чужестранцам очень трудно снять здесь дом, поскольку их сюда приезжает очень мало, а город вообще-то весьма многолюден. С меня запрашивали семьдесят скудо в месяц за обычное жилье с четырьмя меблированными комнатами, залом и кухней. Насладиться обществом жителей Лукки невозможно, потому что тут все вплоть до детей вечно хлопочут о своих делах и наживают добро торговлей. Так что это довольно скучное и не слишком приятное для чужестранцев место.
10 августа мы выехали из города, чтобы прогуляться верхом с некоторыми луккскими дворянами, которые предоставили мне лошадей. Я видел в окрестностях города, в трех-четырех милях от него, весьма красивые загородные дома, с портиками и галереями, которые придают им довольно веселый вид. Среди прочего там имеется большая галерея, вся сводчатая внутри, крытая виноградными лозами и их отростками, которые посажены вокруг и опираются на подпорки. Решетчатые шпалеры – живые и природные.
Иногда головная боль оставляла меня в покое, дней на пять-шесть и больше, но окончательно избавиться от нее я так и не смог.
Мне пришла фантазия изучать флорентийское наречие, причем усердно и старательно; я потратил на это достаточно времени и усилий, но мало чего добился.
Это лето выдалось гораздо жарче, чем обычно.
12-го [августа] я съездил из Лукки посмотреть загородный дом г-на Бенедетто Буонвизи и нашел, что он весьма посредственно красив. Я там любовался среди прочего видом некоторых куп деревьев, посаженных на возвышенных местах[758]. На пространстве примерно пятьдесят шагов они сажают деревья той породы, которые остаются зелеными круглый год. Затем окружают это место маленькими рвами и делают внутри маленькие крытые аллеи. Посреди такой купы деревьев имеется место для охотника, который в некоторые времена года, скажем, примерно в ноябре, снабженный серебряным манком и несколькими дроздами, нарочно взятыми для этой цели, привязав их хорошенько и расположив вокруг приманки с клеем, берет за одно утро сотни две дроздов. Это делается всего в одном кантоне рядом с городом.
В воскресенье я выехал из Лукки, после того как распорядился, чтобы г-ну Лудовико Пинитези вручили пятнадцать скудо за покои, которые он уступил мне в своем доме (то есть по одному скудо в день): и он был этим очень доволен.