Мачты мы оставили во рту у него за тем, чтоб предупредить на будущее время других от этой ужасной бездны. Первым нашим вопросом было: «в какой части света мы находимся? После разных наблюдений, я решил, что мы плавали среди Каспийского моря; оно было известно мне лучше, чем другим. Как мы попали в него — это непостижимо, потому что оно не имеет сообщений с другими водами. Впрочем один из обитателей Сырного Острова доказал мне, что животное провело нас сюда подземными ходом. Как только я вышел на берег, на меня бросился молодой медвежонок; но я, не дав ему распустить когтей, схватил его руками и так сжал, что он заревел отчаянно и испустил дух. Вы, пожалуй, улыбнетесь над этим подвигом, но это таки было, и я не могу изменить факта.
Отсюда я опять отправился в Петербург. Здесь все изменилось, в несколько лет, как будто я попал в другой город и к другому народу. Поразведав у разумных людей, что значит эта перемена, я узнал, что старый царь умер, а новый сел на престол. Первый был угрюмый чудак, правивший народом не столько по правилам головы и сердца, сколько по правилам своего расстроенного желудка. И так как желудок его страдал постоянными припадками, в особенности дурным пищеварением, то каждый симптом царского брюха был истинным несчастьем для народа. Напротив, другой властитель пользовался полным здоровьем, и в империи его все было весело и в порядке. Чтоб понять этот странный темперамент России, надо знать, что в ней только один царь живет, думает и говорит, а все прочие только смотрят на него и передразнивают. Кто любит фарсы и комедии, тому я советую съездить в Россию и познакомиться с Зимним дворцом. Это превосходнейший балаган фигляров в целом мире.
На этот раз я в Петербурге ничего не сделал, кроме посещения академии наук. Представьте, что здесь рассуждают ногами, а ходят головами. Впрочем, ученое общество очень малое. Оно состоит большею частью из нашей кочующей братии, продажных немцев.
Возвратившись в Англию я был представлен Роберту Пилю; он, как первый министр, ввел меня во дворец королевы, где я рассказал все свои похождения, в присутствии пятидесяти лордов, и за то получил орден подвязки. Вот где истина не пропадает даром!
Глава XXIПрогулка на орле по земному шару
Возник у меня фамильный спор с одним дальним родственником, спор очень важный, и я должен был посетить его на острове Танете. Ожидая окончания процесса, я в то же время пользовался прекрасной погодой и предпринимал утренние прогулки. Заметив однажды черный предмет на вершине высокой горы, я решился подойти к нему, и увидел развалины древнего храма. Они сильно подстрекнули мое любопытство: следы величия и роскошной архитектуры явно показывали, что здесь некогда кипела широкая жизнь. Пораздумав о разрушительной силе времени, я не мог удержаться от слез над этими бренными остатками. Рассуждая о мимолетной гибели всего существующего под луной, я обошел несколько раз вокруг эти развалины. На восточной стороне их уцелели остатки высокой башни, отененной плющом, с плоской кровлей и около сорока футов высоты. Осмотрев ее внимательно, я захотел взлезть на ее вершину, предполагая, что вид с нее будет самый восхитительный. Одушевленный этим желанием я, цепляясь за нити плюща, достиг цели, хоть и не во всем безопасно. Платформа была покрыта свежей зеленью, а посредине виднелась пропасть. Насладившись грандиозной сценой окружающей природы, ясной, живописной и разнообразной, у меня родилось новое желание спуститься вниз, чтоб измерить глубину бездны, которая, вероятно, соединялась с каким-нибудь подземным проходом; но не имея веревки, я не знал, как сойти туда. Перебрав в голове все возможный средства, я бросил камень вниз и стал прислушиваться к эху. Звук долго раздавался, переливаясь в тысячи различных тонов. Слушая его, я вдруг увидел огромного орла, вылетевшего оттуда с необычайной быстротой; не знаю как, но я мгновенно очутился на его спине, и он, расправив свои чудовищные крылья, понес меня на воздух. Ухватившись за его шею, я находил путешествие безопасным и даже приятным. Пролетая мимо горы Моргата, мы встретились с охотником; он выстрелил в орла, и отбил мне пятку у сапога, но не ранил. Отсюда орел полетел на Гибралтарскую скалу, и только что хотел присесть на вершине ее, как раздался залп ружейных ударов: пули свистели над моей головой и градом сыпались из-под перьев птицы: но и здесь мы остались невредимы. Поднявшись немедленно, орел пустился по атлантическому океану, и, поровнявшись с Венсенскими лесами во Франции, быстро упал вниз. Здесь я рисковал перевернуться через его голову и ушибиться до смерти. К счастью, орел сел на высокое дерево, и я имел время оправиться. Не желая подвергаться опасности, я решился освободиться от него, при более удобном случае, когда он поднимется на Альпийские горы или сядет на равное место. Отдохнув нисколько минут, он облетел кругом леса и так громко закричал, что крик его можно было слышать по ту сторону канала.
Вдруг навстречу ему пролетел другой орел; он взглянул на меня с явным неудовольствием; после обычных приветствий и какого-то немого, но понятного им языка, они помчались по одному направленно.
Через два часа перед нами открылась снежная вершина горы-гиганта, с великолепными окрестностями. Орлы опустились на вершину, и я скоро догадался, что это был Мон-Блан. День был ясный и тихий, как сон ребенка. Под нами раскидывались села, фермы, реки, цепи гор, долины, озера, дороги, стада и охотники, и все это сливалось в одну стройную и яркую панораму. Вдали на севере виднелся Швейцарский оберланд, с его прелестными деревушками; к югу — Итальянские равнины, роскошные, как Персидские ковры; направо и налево — ряды гранитных скал, обильная растительность и шумные водопады. Женевское озеро, как изумруд в эмали, горело чудным цветом, так что лучше и богаче этой картины я ничего не видел от роду.
Когда я отдохнул и насладился бесподобным видом, орлы собрались в новый путь; они понеслись к Тенерифскому пику. На Мон-Блане я не мог оставить своего возницу, потому что без проводника невозможно было спуститься вниз; здесь тоже не видел никакого средства. Между тем, орлы, видимо утомленные и, под влиянием сильного солнечного жара, заснули; я не замедлил последовать их примеру. Когда солнце закатилось за горизонт и настали прохладные сумерки, я проснулся. Спутники мои уже давно пробудились; взмахнув крыльями и вытянув шеи, они направились к южной Америке. Луна освещала океан, и я любовался зрелищем бесчисленного множества островов, рассеянных по дороге. На рассвете мы достигли твердой земли и спустились на темя очень высокой горы. В ту самую минуту, месяц, прорезав дымчатые облака, скользнул палевым светом, и я увидел род кустарника, покрытого плодами, похожими на ягоды; орлы пожирали их с жадностью. Я старался распознать, где мы находимся, но туманы и облака затеняли все глубоким мраком; и что особенно было неприятно, кругом нас, на самом близком расстоянии, раздавался потрясающий вой диких зверей. С первыми лучами утра, когда сделалось ясно, я подошел к загадочным плодам и, вынув нож, отрезал себе кусочек. И что же? Это был жареный бык, в небольших котлетах; я попробовал и нашел их превосходными. Нарезав нисколько ломтей, я спрятал их в карман, где отыскалась корка хлеба, взятая с Моргата, две или три пули, попавшие сюда на Гибралтарской скале. Завтрак мой был вкусней царского. Затем я отрезал еще два больших куска и, перевязав их ниткой, повесил на шею орла для сбережения.Уложив провизию, я увидел другой плод, вроде надутого пузыря; проколов его ножичком, я заметил влагу, подобную Голландскому джину; она потекла широкой струей, и чудесно утолила мою жажду.
Пока мои орлы отдыхали, я успел сделать очень хорошую прогулку. Недалеко было озеро, окаймленное густым лесом; желая осведомиться, что здесь было интересного, я пошел к его берегу. Воды озера искрились оранжевым цветом; на них плавали растения с огромными листами. Здесь я в первый раз увидел знаменитый цветок-Викторию. Это открытие принадлежит, без сомнения, мне, но я вовсе не думал прославиться, как ботаник, и потому оставил дело без внимания. Между тем, взобравшись на этот цветок, я нашел, что листы его очень тверды; из них я устроил себе зонтик, который уже давно был нужен мне, от дождя и жару.
Возвратившись к орлам, я заметил, что они с нетерпением ожидали меня. Когда я сел на свое место, накрывшись новым зонтиком, они немедленно поднялись, и, кажется, вовсе не заметили прибавленной ноши. В полчаса — не больше — мы миновали Мексиканский оазис и влетели в северную Америку. Еще несколько минут, и перед нами раскинулись белые полярные пустыни, которым я обрадовался, посетив их во второй раз. В стороне я увидел памятник, поставленный мной, если вы помните, во время моего первого путешествия.
Прежде чем, мы достигли ледовитого океана, холод начал беспокоить меня. Вспомнив, что со мной есть крепкий напиток, я глотнул его и совершенно согрелся. Около Гудзонова залива, мы встретили множество кораблей и Индейцев, спешивших с товарами к торговому порту.
В это время я так привык к своему орлу, что сидел на нем, как в креслах, и озирал окрестные предметы с невозмутимым спокойствием. Рукам моим было тепло, потому что я прятал их в перья; если уставал, ложился на шею орла и даже иногда решался вздремнуть в этом положении.
Под 79 градусом орлы стали лететь с особенной быстротой; я думаю затем, чтоб согреться от холоду. Но вот несчастье, о котором я и теперь не могу вспомнить без лихорадочного трепета. Когда уже не было видно ни земли, ни жизни, орлы, разлетавшись очень быстро, ударились головой о прозрачное тело; это было облако, замороженное холодом, и твердое, как камень.
Казалось, мы должны были неминуемо погибнуть. Но чувство опасности и ловкость моего положения дали мне возможность спасти моих спутников; когда они обмерли от ушиба, я ухватился за крылья первого и, распустив их, упал вниз, как будто на веревке. Я был очень доволен тем, что успел расплатиться долгом с обязательной птицей; она, не более как в три дня, пронесла меня по всему земному шару и дала случай видеть много замечательных вещей.