В результате завоеваний в Южной и Северной Америке испанские территории оказались в соприкосновении с непокорными племенами снаружи (к северу от Мексики и во Флориде, в Чили) и внутри (к юго-востоку от бывшего царства инков, Перу, в современном Парагвае и вокруг него). Для сношения с этими племенами и возможной их христианизации на границы с ними были выдвинуты монашеские миссии — францисканцев и особенно иезуитов. Последние развили большую хозяйственную, просветительскую и организационную деятельность и обратили большие группы лесных индейцев тупи-гуарани в христианскую веру. Правда, как только они теряли связь со своими просветителями, индейцы (как, впрочем, и в других частях Латинской Америки) нередко возвращались к традиционным верованиям.
В середине XVII в. иезуитам удалось создать в Парагвае теократическую республику, которая по своей организованности и уровню жизни заметно превосходила соседей. Но в 1773 г. общество иезуитов было временно распущено, и Парагвайская республика сделалась объектом нападения соседей.
Середина XVII в. ознаменовалась тем, что вся Южная, Центральная Америка, Мексика (включая позже потерянные области), острова Карибского моря и (во всяком случае, формально) Флорида перешли под власть Испании, образовав некую империю. Управлять ею из Мадрида или даже из Мехико при тогдашних средствах сообщения было практически невозможно. Поэтому была создана специальная имперская структура: вся американская территория, находившаяся под властью испанского короля, образовала вице-королевства Новой Испании и Перу; позже эта территория была разделена на четыре вице-королевства: Новую Испанию (включавшую Мексику с Карибскими островами и Центральную Америку), Новую Гранаду (включавшую нынешние Венесуэлу, Панаму, Колумбию и Эквадор), Перу (включавшее также части нынешних Боливии и Чили) и Ла-Плату (включавшую все остальные южноамериканские области, т. е. современные Аргентину, Уругвай, Парагвай и части нынешних Боливии и Чили).
Вице-королевства делились на «королевства» (таково было их официальное название), но они были больше похожи на римские прокураторства; при «короле» состояли исполнительные органы и аудиенсия, орган судебно-административный (идеи Монтескье о разделении властей появились лишь в 1748 г.). В аудиенсию входили оидоры, буквально «слухачи», соединявшие в себе следователей и судей.
Главная задача этих органов заключалась в пресечении попыток «королей» к самостоятельности по типу феодальной. «Король» председательствовал в аудиенсии, выслушивал ее советы, обладал правом патронажа над церковью, ведал всеми делами, связанными с индейцами, а также возглавлял военные силы «королевства».
Вице-короли хотя и стояли над «королями», но жестче, чем они, контролировались Мадридом и собственной аудиенсией.
Более отдаленные регионы подчинялись «генеральным капитанам». Капитаны назначались непосредственно королем Испании, но получали распоряжения из Мадрида через вице-королей.
Кроме капитанств были еще более мелкие «президентства», не имевшие военной власти.
Все аудиенсии обладали широкой судебной властью и, кроме того, правом контроля, в том числе над деятельностью собственных капитанов и вице-королей.
Низшим административным органом была община (кабильдо) — либо «открытая», в которой участвовали все землевладельцы общины, либо более узкая. Практически общины обладали весьма значительными административными и военными возможностями, иной раз выходя из подчинения начальству.
Кроме перечисленных административных органов, существовали институции: висита, включавшие контролеров, которые теоретически могли внезапно обследовать деятельность любого лица, и ресиденсия — постоянный контрольный орган, проводивший публичные заседания.
Существовали земли разных категорий. Во-первых, была земля энкомиенды, заселенная индейцами, «коммендированными» к определенным конкистадорам и их потомству, а те были обязаны обращать их в христианство и приобщать к испанской цивилизации. Нередко конкистадоры принимали на себя власть прежних индейских вождей; «коммендированные» должны были работать на них. Система энкомиенды стала отмирать около 1600 г. Обязанности конкистадоров перешли к «коррехидорам индейцев». Они составляли испанскую колониальную знать.
Во-вторых, осталась собственная земля аборигенных обитателей, имевших своих вождей — касиков.
В-третьих, существовала земля испанских поселков и новых поселков, созданных по испанскому образцу, но заселенная индейцами; последние также возглавлялись «коррехидорами индейцев».
Испанцами в значительной мере были заселены города. Социальные различия между местными жителями и испанцами постепенно сглаживались, особенно в области андской и астекской цивилизаций и после христианизации местной знати — пусть нередко более или менее формальной. Эта знать пользовалась известным уважением, и брак испанского дворянина со знатной астечкой или кечуанкой не только не понижал социальный статус мужа, но, пожалуй, и повышал. Многие индейские крестьяне стали выращивать испанские (и колониальные) культуры, и между ними и осевшими в Америке испанскими крестьянами грани стирались.
Здесь уместно задать вопрос: как оценивать с точки зрения теории фаз исторического процесса события, совершавшиеся в том огромном регионе Земли, который мы называем Латинской Америкой?
В Америке XVI—XVIII вв. своеобразие событий выразилось в том, что новая популяция, относившаяся к пятой фазе и жившая на грани пятой и шестой, заняла территорию, ранее обжитую популяциями, находившимися в третьей, второй и первой фазах. Что должно было произойти в результате? Могли ли пятая и шестая фазы как бы подтянуть к себе вторую и третью, имея при этом в виду, что сама местная популяция, несмотря на понесенные тяжелые потери, все же в основном сохранилась, хотя и была христианизирована (довольно поверхностно) и постепенно переходила на разговорный испанский? Предположить такое «подтягивание» значило бы, пожалуй, переоценить роль внешних завоеваний для хода исторического процесса в целом. Мы уже встречались с обратным явлением, когда монголы или тюрки, стоявшие на уровне второй или в лучшем случае третьей фазы, вторгались на территории популяций пятой фазы. Правда, они задерживали ход процесса, но не выводили завоеванное население из той фазы, в которой оно уже ранее находилось. Это касается и чисто военных вторжений, не поддержанных ни новым альтернативным социально-психологическим побуждением, ни преимуществом в оружии. Это же относится и к таким вторжениям, которые были поддержаны альтернативной идеологией, но не преимуществом в оружии (ислам). В Америке же, казалось бы, произошло нечто обратное: вторжение сил, обладавших и большим преимуществом в оружии (кони, стальные мечи, латы и какое ни есть огнестрельное оружие), и альтернативной идеологией — христианством. Однако это вовсе не означает, что результатом вторжения должен был явиться переход от грани второй и третьей фаз непосредственно к началу шестой (хотя переход от третьей к пятой фазе мы наблюдали в Скандинавии, на Руси и т. п.).
На самом деле тут имелось критически важное отличие. В только что упомянутых случаях альтернативная социально-психологическая установка снимала застарелый дискомфорт. В Латинской же Америке не наблюдалось дискомфорта, нуждавшегося в социально-психологической революции и тем более в прозелитической и этико-догматической религии, которая (во всяком случае, в течение первых поколений) сама ощущалась как бремя, как дискомфорт. Введение новой обязательной религии сопровождалось превращением «верующих» из числа местного населения, т. е. свободных членов племени (или граждан государств ранней древности), в рабов или, в лучшем случае, в илотов. Местные племена, конечно, испытывали всяческий дискомфорт, но не имели ни собственной цельной социально-психологической альтернативы, ни оружия, чтобы отстоять себя.
То, что рабовладельческие производственные отношения в Латинской Америке поначалу явно преобладали над илотскими (энкомиендой), находит простое объяснение в том, что, опережая аборигенов на две-три фазы, конкистадоры имели настолько более мощное вооружение, что могли себе позволить более жестокую эксплуатацию. Тем не менее отсутствие снижающей дискомфорт альтернативной социальной психологии и общая для всех фаз истории низкая производительность рабского труда привели и в Латинской Америке к переводу индейцев из рабства в энкомиенду, или, иначе говоря, в илотство или колонат. Поэтому «государства» отдельных конкистадоров, слагавшиеся в первой половине XVI в. в Латинской Америке, — Кортеса, Писарро, Вальдивии и всех других — следует уверенно отнести не к пятой, средневековой фазе, а к особого типа третьей, общинно-рабовладельческой (ср. институт кабильдо). Напомним, что большинство населения завоеванного континента прежде жило в первой и второй фазе, а.третья только начиналась у инков, у майя, может быть, у астеков. Поэтому период иноземного владычества в XVI в. можно и нужно расценивать как продолжение и расцвет третьей фазы[105].
Зато общественное и государственное устройство Новой Испании XVII—XVIII вв. очень близко совпадает с формами четвертой фазы (имперской древности) в Европе: та же всеобъемлющая гигантская империя, как бы уравнивающая всех, переданная во власть проконсулов, пропреторов, прокураторов — сиречь вице-королей, «королей», капитанов. При них существовали не вполне правомочные советы знати (аудиенсии) и урезанные в правах городские и поселковые советы (кабильдо). Наблюдается то же юридическое неравенство пришельцев (соответствующих римским гражданам) и аборигенов, управляемых пришельцами (коррехидорами и капитанами индейцев). И мы видим здесь те же маломощные племенные группы, пытающиеся сохранить самоуправление внутри империи.
Вся империя имела общий официальный язык и язык взаимопонимания — испанский.
Если так, то из этого вытекает, что «освободительная война» Латинской Америки начала XIX в., хотя и проходила под лозунгами, формально заимствованными у Французской революции и Наполеона, на самом деле утверждала всего лишь пятую фазу исторического процесса. Высокие французские освободительные идеи, безусловно, искренне вдохновляли Боливара и его соратников (а также и соперников), но это не значит, что результат в Латинской Америке был тот же, что и в Европе: на новом континенте сложившиеся после Боливара порядки так соотносились с его идеями, как политик