[115]. Настаивая на том, что закрытие проливов являлось грубым нарушением этого соглашения, Сазонов все же признавал, что «из того, впрочем, вовсе не следует, что международное право требует всякое закрытие проливов с обязательностью признавать нарушением международных обязательств», особенно что касается «ситуаций вынужденной обороны и крайней необходимости». Обращая внимание на то, что последнее, равно как и вопрос каких бы то ни было компенсаций, вовсе никак не прописано в конвенции, Сазонов отмечал, что, быть может, здесь применимы некоторые – впрочем, также весьма общие – положения Гаагской конвенции 1907 года («о законах и обычаях сухопутной войны»). Учитывая указанные лакуны, он отрицал допустимость нарушения прав нейтральных держав всякий раз, когда бы ни случалась война, признавая при этом, что с юридической точки зрения не представляется возможным поразить Турцию в праве закрыть проливы «в случае действительной и непосредственной военной опасности, угрожающей проливам и Константинополю». Данное препятствие Сазонов обходил, возражая не против закрытия как такового, но против неприемлемой его продолжительности. Находя свои доводы вполне резонными и обоснованными, он признавал, что в условиях современной европейской политики России с их помощью будет чрезвычайно тяжко добиться возмещения ущерба, ибо подобного рода претензия обернулась бы одним из двух нежелательных исходов: либо немедленным отказом со стороны европейских держав, либо же передачей дела в Гаагский третейский суд, что, по мнению Сазонова, является недопустимым, когда речь идет о важнейших интересах государства. Он заключает предположением, что скорее следует сперва неофициально обсудить этот вопрос с европейскими дипломатами, чтобы узнать, оправданны ли опасения касательно их позиции.
Что же мы выяснили из этого письма? Если вспомнить ту беседу с О’Берном, когда Сазонов говорил, что не собирается предъявлять конкретных претензий, вкупе с весьма удрученным тоном письма Коковцову и при отсутствии каких-либо свидетельств о последовавших указаниях российским послам навести справки в европейских правительствах, публичная риторика Сазонова о компенсациях представляется скорее бравадой, нацеленной разве что на устрашение Турции, чем серьезной угрозой, – и, коль скоро Турция более проливов не закрывала, вполне может быть, что он в этом несколько преуспел. Также подобные публичные заявления могли быть обращены в качестве утешения к разочарованным русским купцам, чьи горестные жалобы так и не заставили правительство предпринять конкретные шаги.
Куда более примечательно нежелание Сазонова отдать дело на рассмотрение арбитража в Гааге. Данный эпизод стал первым в череде подобных, когда он наотрез отказывался вверить судьбу русских интересов силам, неподконтрольным России. В таком отношении проступает нарастающее недоверие к международным структурам, к всевозможным конференциям и конвенциям, что будет явственно отражаться на принимаемых Сазоновым решениях вплоть до его отставки. Примечательно, что немецкие и австрийские визави были аналогичного мнения: Центральные державы все более скептически относились к дипломатии, мало помогавшей им обеспечивать свои интересы [Stevenson 1996: 276–278, 348; Williamson 1991: 155–156; Berghahn 1993, chap. 10].
С наступлением осени внимание Европы и России переключилось с итало-турецкого конфликта на новый, как полагали, вытекающий из предыдущего, – войну целого ряда государств, объединившихся в Балканский союз с одной стороны против Османской империи – с другой. После своего возвращения в конце 1911 года Сазонов резко сменил внешнеполитический курс России с того, которого придерживались Нератов с Извольским, в целом сбалансированного между Италией и Турцией, на более соответствовавший его видению возможностей и опасностей нового 1912 года. Он надеялся, позволяя Риму и даже побуждая его перейти к решительным действиям за пределами ливийского театра военных действий, вынудить в итоге Турцию признать бессмысленность дальнейшего продолжения войны и подписать с Италией мир до того, как балканские государства смогут воспользоваться ситуацией. Подобно остальным Великим державам, Россия желала предотвратить балканский конфликт, в результате которого, как все опасались, могла запылать вся Европа; и, подобно действиям других держав, действия Сазонова также не помогли предотвратить столкновение на Балканах, хотя вместе с тем ни Первая, ни Вторая Балканские войны не обернулись немедленной более масштабной войной.
Но если Сазонову и не удалось предотвратить новый конфликт, то в ином он все же преуспел: ему удалось отложить вопрос о проливах до тех пор, пока Россия не станет готова к решительным действиям по обеспечению собственных интересов; кроме того, проливы были закрыты лишь однажды и до конца Италотурецкой войны оставались открытыми для торговых судов, невзирая даже на периодически возникавшие опасения относительно ситуации на море. А следом уже маячили новые угрозы – на этот раз с суши.
3. Балканские войны: меж балканскими государствами и проливами1912–1913[116]
Нападения государств Балканского союза на Турцию 8 и 17 октября 1912 года вынудили Порту пойти на мир с итальянцами, а это означало, что российские интересы в регионе вновь оказывались под угрозой. Наибольшую опасность представляло чрезвычайно удачно продвигавшееся болгарское наземное наступление на Константинополь и побережье проливов. Россия также опасалась, что Греция – по недавнему примеру Италии – предпримет морскую операцию в проливах, спровоцировав новое их закрытие. Кроме того, российское правительство все более тревожило наращивание турками военно-морских сил, и с осени 1912 до осени следующего 1913 года Сазонов и остальные русские министры всеми доступными средствами старались сохранить статус-кво на Черном море. С учетом критической значимости вопроса о проливах весьма удивительным представляется невнимание исторических исследований к его роли в русской политике времен Балканских войн: в фокусе преимущественно оказывались действия России по защите сербских интересов и ее реакция на «систему балканских альянсов», тогда как тема проливов в известной мере оставалась за рамками[117].
Реакция русской дипломатии на эти события была, так сказать, «обоюдоострой»: с одной стороны, Россия продолжала выступать против включения вопроса о проливах в официальную повестку переговоров Великих держав, а с другой – стремилась не допустить продвижение болгарских сил к береговой линии проливов. В конце концов Турции удалось отстоять свой территориальный суверенитет, но проводимая Россией политика в очередной раз обернулась непредвиденными негативными последствиями, ставящими под сомнение изначальную целесообразность принятых решений.
Перед войной: уклонение от дискуссии
Летом 1912 года Великие державы все настоятельнее требовали завершения Итало-турецкой войны, чтобы Турция была менее уязвима перед государствами Балканского союза. Сазонов, также внесший свою лепту в этот процесс, преследовал три главные цели и на протяжении июля, августа и сентября вел постоянные переговоры с иностранными лидерами. Прежде всего он стремился не допустить пересмотра режима проливов. Он подчеркивал, что Россия не желает никаких изменений в соглашении по проливам, чтобы избежать новых, необходимых в подобном случае обсуждений. Вместе с тем он опровергал любые предположения касательно незаинтересованности России в судьбе турецких владений.
Первой встречей на высшем уровне стало прошедшее с 3 по 5 июля 1912 года «свидание [русского и германского] императоров в Балтийском порте»[118]. Известие о готовящейся встрече всерьез обеспокоило французское правительство во главе с Раймоном Пуанкаре, занимавшим тогда одновременно пост премьер-министра и министра иностранных дел[119]. Франция опасалась, что Германия постарается отдалить Россию от Антанты или же по меньшей мере что две державы придут к некоему обоюдному соглашению по каким-либо актуальным проблемам в ущерб французским и британским интересам. Пусть Петербург и заверял Париж с Лондоном, что «свидание» не несет никакой политической значимости, но уже то, что во встрече должны были принять участие немецкий канцлер фон Бетман-Гольвег, Коковцов и Сазонов, чрезвычайно тревожило Пуанкаре[120]. Так что, отстаивая французские интересы, он добивался гарантий от России, что на встрече не будут обсуждаться вопросы ближневосточной – да и вообще какой-либо иной – политики за спиной у Франции[121]. А 7 июня он призвал Тройственную Антанту выступить с совместным заявлением относительно того, что царь с кайзером не будут заключать никаких сепаратных соглашений, ибо союзники уже согласны, что условия какого бы то ни было мирного договора между Италией и Турцией должны ограничиваться строго рамками самого этого конфликта. Отсюда следовало, что Францией, Великобританией и Россией будет подписано «общее обязательство незаинтересованности», к которому, будь на то их воля, могут затем присоединиться и Германия, и иные державы[122].
Обсуждение французского предложения затруднялось плохо налаженной в России внутриправительственной коммуникацией. Сэр Эдуард Грей, глава британского Иностранного ведомства, сразу же оспорил план Пуанкаре, ожидая – и абсолютно справедливо, – что русский министр займет жесткую позицию. Но Сазонов находился тогда не в Петербурге, а в Москве, куда, судя по всему, дошла лишь неполная версия формулы Пуанкаре. Так что, считая, что французы предлагают членам Антанты просто-напросто действовать сообща в вопросе Итало-турецкой войны, 9 июня он д