Лишившись одного из немногих реальных способов прямо влиять на ход событий, Сазонов удвоил усилия на дипломатической арене. Еще прежде, чем узнать, сколь ограниченны теперь его возможности, он предпринял попытку умиротворить болгар, предотвратив их дальнейшее наступление посредством очередной территориальной уступки. Памятуя о недавней беседе с миссией Дмитриева, 27 марта, еще до новой осады Адрианополя, Сазонов уведомил русских посланников в державах, что решил удовлетворить просьбу Софии об изменении ее границы с Турцией: теперь линия Энос – Мидия должна была быть проведена напрямую, не следуя, как прежде, разделяющей их реке Эргене. Сазонов торопил державы и Турцию как можно скорее одобрить план, опасаясь, что «всякое промедление чревато для Константинополя серьезной опасностью»[234], и настаивая при этом, что более уступок Болгарии быть не должно и ни при каких обстоятельствах ей не достанется выхода к морю – ни к Мраморному, ни через проливы[235]. Великие державы не выказали серьезных возражений против предложенной Сазоновым граничной линии, и та была включена в новое мирное соглашение.
Итак, одно из болгарских требований было удовлетворено, но его значимость омрачалась военно-гражданским конфликтом. Несмотря на то что болгарское правительство неоднократно заявляло державам, что после заверений в том, что ими будет гарантирована линия Энос – Мидия, наступление на Константинополь не планируется, все соглашались, что король Фердинанд и армейское руководство страны вскоре нанесут удар [Rossos 1981, chaps. 4, 7]. Даже сам болгарский премьер Иван Гешов всерьез опасался, что если как можно скорее не заключить перемирие, то атаки на Чаталджу уже «будет не избежать»[236]. А 29 марта русский посланник в Софии прямо заявил, что сдержать болгарский пыл можно, лишь возражая на действия короля и его генералов, а вовсе не гражданских властей[237].
Параллельно с попытками смирить Софию Сазонов стремился убедить державы согласовать турецкие контрибуции, затребованные болгарской миссией вместе с пересмотром границы во время того же визита в Санкт-Петербург в середине марта[238]. Он надеялся, что, как только все согласятся с необходимостью компенсаций, Болгария подпишет перемирие и не станет атаковать Константинополь. Однако, если новую границу державы поддержали весьма охотно, то предложение о контрибуциях встретило резкий отпор, и в первую очередь с французской стороны. Франция считала, что подобные изменения в пунктах Лондонской конференции послов обернутся тем, что и Вена выдвинет новые, своекорыстные требования; также, если туркам будет навязана контрибуция, Германия и другие державы несомненно воспользуются ситуацией, чтобы ближе сойтись с Высокой Портой[239]. К тому же французы опасались, что дополнительное финансовое обременение страны может прямо сказаться на их турецких активах[240]: Франция являлась держателем 45 % всех османских долговых обязательств, совершала крупные капиталовложения и потому переживала, что подобные потрясения могут попросту обрушить финансовую систему страны[241]. И как ни бился Сазонов, настаивая на переговорах с болгарами по этому вопросу, французы пошли лишь на то, чтобы уже после окончания войны его изучила Парижская комиссия по обслуживанию Оттоманского долга.
В попытках убедить французов Сазонов дипломатично разыгрывал единственную свою надежную военную карту – десантную экспедицию Черноморского флота в Константинополь и проливы. В отличие от секретных приготовлений сил для оккупации Константинополя, свою готовность задействовать флот Россия изъявила Британии и Франции вполне ясно. Так, 31 марта союзники были проинформированы, что в случае отхода турецкой армии Россия пошлет к Константинополю военно-морскую эскадру. Данный шаг предпринимался не только ради защиты христианского населения столицы, но также и на случай вторжения в столицу болгарских сил – «дабы самим присутствием [мощного русского корпуса в акватории Босфора] оказывать надлежащее воздействие к предотвращению таких решений по вопросам Константинополя и проливов, каковые были бы несообразны интересам России»[242]. Сазонов отметил, что проинформирует прессу о том, что корабли пробудут под Константинополем лишь до подписания мира, однако риторика коммюнике, вкупе с прежними его заявлениями по этому поводу, подразумевала, что русский флот останется в турецких водах вплоть до тех пор, пока судьба Константинополя не разрешится удовлетворительным для России образом.
Данный элемент политики Сазонова, конечно, привлек пристальное внимание англичан и в особенности французов, стремившихся ограничить сферу односторонних действий России. 1 апреля Поль Камбон и сэр Эдуард Грей обсудили действия России, обнаружив при этом известное расхождение во взглядах. Как указывает Грей, Камбон тут же заявил, что французское правительство с подозрением относится к намерениям русских, подчеркнув, что «нельзя допустить, чтобы Россия добралась до Константинополя в одиночку»[243]. Грей же парировал, что лучше бы всем державам отправить корабли в район проливов и, когда Порта дозволит их проход, занять Константинополь. Он согласился обдумать предложение Камбона о том, чтобы подобный международный флот доставил на сушу какой-то отряд, который препятствовал бы вторжению в город болгар и поддерживал в нем порядок[244]. Когда же 3 апреля Камбон, Бенкендорф и Грей встретились, чтобы вместе обсудить сложившееся положение, Грей заявил, что, по его мнению, болгарам следует силой пригрозить не предпринимать попыток захватить столицу, а также что его правительство «не готово на большее, нежели предложить державам отправить свои корабли к Константинополю». По его словам, на прямой вопрос Камбона об отправке войск он заявил, что Британия эту идею не поддержит, и, несколько развивая тему, продолжал, что, коль скоро мирные условия приняты, англичане «не смогли бы возражать против державы, действующей как сочтет то подобающим во имя поддержания принятых условий в означенных пределах»[245].
Описывая эту встречу Сазонову, Бенкендорф дает понять, что слова эти явно были адресованы России: произнеся их, Грей повернулся к нему и прибавил, что представляет себе так поступающей отнюдь не любую европейскую державу, но ту, что «наиболее кровно заинтересована в поддержании установленных границ и мира»[246]. Даже больше: когда Бенкендорф, не осведомленный о планах своего правительства послать в Константинополь пятитысячный отряд, повторил, что Россия не намерена отзывать корабли, пока болгарские силы не отступят, Грей заметил, что того может и недостать, чтобы Болгария выполнила взятые на себя обязательства и оставила побережья проливов и Мраморного моря. Тогда Камбон вновь предложил организовать международный экспедиционный корпус, на что, согласно Бенкендорфу, Грей повторил, что Великобритания не станет возражать против действий, каковые сочтет подобающими держава, наиболее в том заинтересованная[247]. И если после такого у России и оставались еще какие-то сомнения насчет британского одобрения ее возможных шагов, то в тот же день, после встречи Бенкендорфа с постоянным помощником британского министра иностранных дел Николсоном, были развеяны и они. Николсон прямо указал, что,
…если Болгария решится на наступление на Константинополь, предотвратить взятие города можно будет лишь силой оружия. Россия же – единственная держава, способная к таковой крайности прибегнуть, и английское правительство не станет возражать, если она сочтет подобные меры – необходимыми ради защиты собственных интересов[248].
Единственное, он предостерег Россию, что о своих намерениях ей надлежит уведомить Болгарию, чтобы не подталкивать ее к Тройственному союзу. Таким образом Британия, как мы видим, сама того не подозревая, потворствовала операции, втайне подготавливаемой Петербургом[249].
Реакция Парижа отличалась кардинально: французы питали неприятные подозрения относительно того, чем обернется де-факто овладение русскими турецкой столицей. И Камбон немедленно заявил протест односторонним действиям, вследствие которых Россия получала бы контроль над Константинополем. Несколько раз на протяжении марта он выдвигал предложение создать международный оккупационный корпус, не желая допустить единоличного присутствия в столице русских войск; о британских же премьере Герберте Генри Асквите и лидере оппозиции Эндрю Бонаре Лоу он отзывался весьма пренебрежительно, считая, что они, вероятно, «совсем запутались в своих воспоминаниях о классической эпохе», раз отвергают его предложения. Свои подозрения французы, в принципе, не очень скрывали: ведь еще в ноябре 1912 года Сазонов жаловался Извольскому, что они склоняют болгар штурмовать город[250].
Масла в огонь французского противления русским планам подливали также и опасения реакции Австрии. В свете недавнего отказа балканских союзников принять предложенные Великими державами условия новый глава французского МИДа Стефан Пишон 7 апреля писал посланнику в Петербурге Теофилю Делькассе, что «представляется очевидным, что эта отправка [русских судов к Константинополю] возымеет немедленные военно-морские последствия в том же регионе со стороны Тройственного союза, и хорошо, по крайней мере, если не в виде прямых военных действий Австро-Венгрии»