.
Доводы министра не убедили генералов и адмиралов, и они продолжили давить на него, добиваясь согласия на решительные меры. Как Янушкевич заявил Сазонову, он по-прежнему считал, что МИДу следовало бы прямо «предупредить турецкое правительство о том, что <…> выход “Гебена” в Черное море может вызвать с нашей стороны военные меры»[449]. Ему вторил и Эбергард, предлагавший предостеречь турок, что Россия не признаёт «Гебен» и «Бреслау» турецкими судами и, следовательно, появление их в Черном море может вылиться в столкновение[450]. Сазонов всячески уклонялся от подобного бряцания оружием, полагая, что таким образом можно лишь приблизить разрыв отношений. Вместе с тем формально он соглашался признать за Эбергардом «полную свободу действий», так как Турция не выполнила пожелания Антанты об удалении немецких экипажей с крейсеров[451]. Кроме того, в свете телеграммы Гирса, где сообщалось о соглашении, по которому Турция, вероятно, в конечном итоге должна была вступить в войну на стороне Германии, 10 сентября Сазонов поручил посланнику объявить великому визирю, что выход «Гебена» и «Бреслау» в Черное море может привести к столкновению между двумя государствами[452].
Стремясь скоординировать взгляды на политику в отношении Турции, Сазонов и прочие высокопоставленные дипломаты 10 сентября провели совещание с офицерами Морского генерального штаба под предводительством вице-адмирала А. И. Русина. Сазонов подчеркнул свое желание не допустить вступления Турции в войну. Повторяя уже изложенное на письме, он указал, что опасается, что силовая реакция Черноморского флота на появление турецко-немецких судов разожжет дальнейший конфликт, хотя, по его мнению, большинство в Турции выступает против подобного развития событий. Позиция его заключалась в том,
что в случае неблагоприятнаго для нашего флота исхода столкновения его с турецким, усиленным как германским судами, так и германским личным составом, возникла бы не только непосредственная опасность для нашего южнаго побережья, почти совершенно лишеннаго войск и для Кавказа, на котором имеется всего лишь один корпус против трех турецких, но неудача наша на море отразилась бы самым тяжелым образом и на общей политической обстановке пока весьма для нас благоприятной, заставив примкнуть к нашим противникам колеблющиеся державы и даже анулировать достигнутые нами военные успехи[453].
Не имея уверенности в победе русского флота, Сазонов полагал себя не вправе взять «моральную ответственность» за отправление его на бой. Он считал, что если турецкий флот войдет в Черное море, то русскому лучше будет оставаться в Севастопольском порту[454].
Русин встретил предложение в штыки: по его мнению, с учетом множества разных факторов морские силы обеих империй были примерно равны. Адмирал и офицеры штаба утверждали, что укрытие флота в тихой гавани, пока враг спокойно бороздит открытое море, нанесет жесточайший удар по боевому духу моряков и со стороны будет воспринято сродни поражению, даже если в итоге стороны так ни разу и не сойдутся в бою. С учетом же того, что Порта была предупреждена против отправки кораблей, а также того, что немцы выведут их в Черное море исключительно ради возможности вступить в решающую схватку с русским флотом, Эбергард должен обладать свободой в принятии необходимых мер, включая в случае необходимости и приказ к атаке. Офицеры Морского штаба далее предложили Сазонову уведомить Эбергарда о политической ситуации и преследуемых правительством целях, чтобы тот мог действовать соответствующим образом. Итак, если бы вышедший в Черное море турецкий флот оставался в своих территориальных водах, то и русский Черноморский флот мог оставить его появление без последствий; если же турки и немцы двинутся к русскому берегу, то Эбергард был бы волен принять надлежащие контрмеры.
События же развивались следующим образом. 11 сентября Сазонов сообщил Эбергарду, что ситуация в османской столице и на Балканах неопределенная, и, признавая за адмиралом «полную свободу действий, как скоро “Гебен” выйдет в Черное море», он призвал также «иметь в виду роковые последствия, которые имела бы для [России] неудача»[455]. Спустя несколько дней после этой телеграммы Эбергард получил от Русина письмо с подробным описанием межведомственного совещания от 10 сентября и разъяснением, что начать боевые действия можно будет лишь в том случае, если турецкий флот покинет свои территориальные воды[456]. Всю следующую неделю посланники Антанты предупреждали свои столицы о скором выходе турецких кораблей в Черное море. Наконец 20 сентября «Бреслау» вошел в акваторию и, совершив ряд маневров, в тот же день вернулся в порт, в то время как «Гебен» и вовсе не снимался с якоря. Русский флот не предпринял никаких ответных действий, но Гире и британский посол в Константинополе Луи Маллет заявили Порте резкий протест [Miller 1997: 312–313][457].
Переговоры вокруг изменений в капитуляционном режиме буксовали все сильнее, и этим еще более укреплялся скепсис Антанты в отношении соблюдения Портой строгого нейтралитета. И Великобритания, и Россия отреагировали на поведение Турции весьма конкретными действиями. Лондон решил усилить давление на турок и послал к Дарданеллам корабли Королевского флота, чтобы заблокировать выход любых судов под турецким флагом, поскольку уверенности в том, что тот или иной корабль не находится под командой немецких офицеров, представляя в таком случае опасность, у британцев не было. 26 сентября турецкий торпедный катер предпринял попытку выйти из Дарданелл и был быстро задержан английскими кораблями. Если до сих пор проливы и оставались открыты для торговой навигации, данный инцидент привел к их немедленному и полному закрытию практически для всех судов. Это, естественно, вызвало бурный протест со стороны Антанты. Великий визирь пытался обвинить во всем англичан, но послы Согласия настаивали на том, что, пока немцы сохраняют влияние в Османской империи, у них нет иного выбора[458]. Когда же затем великий визирь пытался убедить англичан по крайней мере немного отвести корабли от Дарданелл, те ответили отказом: нарочитая выжидательность турок порядком утомила, и их обещаниям веры было немного [Miller 1997: 312–313][459]. По состоянию на 5 октября ситуация, согласно отчету Маллета, сводилась к следующему:
ПРОЛИВЫ ныне фактически закрыты и заминированы, причем точного расположения мин, как говорят, турки [и сами] не знают, так что вопрос об открытии судоходства практическим более не является. Я держусь той линии, что наши интересы в целом затронуты не были, ибо наша торговля прервалась еще прежде ввиду уступок и прочих мер; того же мнения и мои товарищи из Франции и России[460].
Отсюда проясняется столь сдержанная позиция России по нынешнему закрытию – особенно памятуя о том, как правительство реагировало на угрозы закрытия проливов и их реализацию в 1912 году.
Отношение России к этническим меньшинствам, проживающим в восточных областях Османской империи, строилось по схожим лекалам: сперва осторожность, затем – действия. Будучи заступницей и покровительницей армянского меньшинства, Россия десятилетиями заботилась о землях близ ее кавказской границы[461], и многие из местных народов, в особенности армяне, обращались теперь к русским за помощью. Вскоре после начала войны консул России в Восточной Анатолии сообщил, что к нему обратились представители местных народов, предложившие сражаться против турок, если русские снабдят их вооружением[462]. В письме от 15 августа Сазонов проинформировал об этом Сухомлинова, однако же, следуя все тем же принципам, которыми он руководствовался и в иных решениях относительно Турции, заметил, что пока было бы преждевременно поднимать местные народы против турок, поскольку позиция Порты еще неясна. Вооружив их, можно скорее спровоцировать столкновение Турции с Россией. Вместе с тем он предложил заранее заготовить и спланировать распределение оружия и всего необходимого, на случай если подобный сценарий станет желательным[463].6 сентября наместник на Кавказе граф И. И. Воронцов-Дашков сообщил Сазонову о новых подобных обращениях – от курдских, ассирийских и армянских общин, – заметив, впрочем, что также считает, что одобрять их предложение еще рано. Он полагал, что пока следует определить возможных лидеров народных движений, и просил Сазонова обратиться к Сухомлинову, чтобы тот выслал для них вооружение[464].
Сазонов обещал помочь[465]. Продолжая получать все новые донесения о готовности местных народов сражаться бок о бок с русскими, 18 августа он сообщил кавказскому наместнику, что настало время вооружить жителей граничных с Персией областей. При этом он по-прежнему воздерживался от подобных рекомендаций в отношении народов Османской империи. Два дня спустя Воронцов-Дашков доложил Сазонову, что намеревается подготовить армянское восстание, которое вспыхнет, когда Россия сочтет это уместным[466]. Ответ Сазонова был молниеносен и продиктован вышеописанным ухудшением русско-турецких отношений. Министр сообщил кавказскому наместнику опасения Гирса о неминуемом разрыве с Турцией, вследствие чего он делал вывод, что настало время готовить силы к скорым действиям