[499]. Он указывает на решающее экономическое и стратегическое значение проливов, а также на политическую и национальноукрепляющую роль утверждения России в Константинополе, подчеркивая:
…России всегда было ясно действительно жизненное для ее империи значение ее политического положения на Балканском полуострове и в проливах, ведущих от «Царьграда» на восток и на запад. Для ее лучших государственных людей никогда не подлежало сомнению, что турки рано или поздно будут с этой «мировой» позиции согнаны, и их место должна занять власть новой великой восточной империи – государственная власть нашего отечества. Только став прочной ногой на Босфоре и Дарданеллах, Россия действительно сможет выполнить свое историческое призвание, которое заключается в государственном объединении, внутреннем умиротворении и в даровании «европейской» культуры народам всей Восточной Европы и большей части Азии[500].
Вдохновляясь примером Византийской империи, Немитц призвал захватить проливы и Константинополь, как только Центральные державы окажутся на грани разгрома, готовиться к чему следовало начинать уже сейчас. Он считал, что после овладения регионом необходимо будет устроить фортификации по обеим сторонам Босфора, а на Дарданеллах – лишь на европейской, поскольку укрепление азиатской стороны вышло бы чересчур дорогостоящим, а над самим проливом в любом случае господствует противоположный берег. Он полагал, что Россия не нуждается в обширных приобретениях во Фракии, но лишь в территории, достаточной для ведения должной обороны. Большую часть Фракии смело можно было бы передать Болгарии, а азиатскую сторону Дарданелл – Турции, добиваясь, таким образом, расположения болгар и сводя к минимуму противодействие союзников российской экспансии. Что до Константинополя, его Немитц включает в состав Российской империи, но с особым статусом и под управлением наместника или «консула [с громадными полномочиями] <…>, а не просто губернатора». Подобное, «более тонкое», отношение диктуется самим статусом «мирового» города, где переплелись интересы многих и многих народов и религий и «который все равно никогда и ни при каких условиях не станет городом какой-либо одной национальности»[501]. Он полагал, что России достаточно утвердить над территорией свой военный контроль, под сенью которого будет «вольный и нейтральный город, с самоуправляющеюся городскою общиной, организацию которой [можно] предоставить установить европейским державам-победителям]»[502]. Записка Немитца подкрепляла желание Сазонова включить Константинополь в состав Российской империи, предлагая целый ряд различных вариантов управления городом, а также распределения бывших европейских земель Турции сообразно ожидаемой послевоенной дипломатической обстановке.
Вместе с тем о смене взглядов Сазонова на проливы и Константинополь российский МИД впервые дал знать лишь в конце декабря, когда 21 декабря министр сообщил Янушкевичу:
…с точки зрения общегосударственных интересов и огромных жертв, которые мы несем в настоящей европейской войне, я полагаю, что таковая никоим образом не должна закончиться без овладения Россией обоими проливами, т. е. без обеспечения ей верного, свободного выхода к Средиземному морю[503].
Замечая далее, что «турки добровольно не согласятся уйти из Константинополя», Сазонов просил сообщить ему, «к каким военным операциям решено прибегнуть для фактического проникновения к проливам и захвата их вместе с прилегающей областью»[504]. Здесь с очевидностью подразумевалось дальнейшее овладение турецкой столицей. Если прежде Сазонов говорил разве что о размещении вооруженных сил в Константинополе, чтобы иметь влияние на разрешение его дальнейшей судьбы, как было во время Балканских войн, то нынешние его намерения простирались куда дальше. И хотя письмо начальнику штаба Верховного главнокомандующего прямо того и не отражает, приведенные выше аргументы вполне подтверждают такой вывод.
Тем не менее военное командование в Ставке отказалось отвлечь силы от основных операций против немецкой и австровенгерской армий. В письме от 25 декабря Янушкевич отвечал: «…вопрос о выделении особых сил для овладения проливами не может быть поднят ранее достижения нами решительного успеха над нашими западными противниками», заранее предупреждая, что подобная операция обещает быть весьма непростой[505]. В конце декабря вице-директор Дипломатической канцелярии при Ставке «имел несколько бесед» с ее генерал-квартирмейсте-ром Ю. Н. Даниловым, в ходе которых генерал пояснял препятствия, встававшие на пути русской операции в проливах, как то: отмобилизованная турецкая армия, затрудненные коммуникации и недостаточность транспорта, а также невозможность, сражаясь с Центральными державами, выделить от восьми до десяти корпусов, необходимых, по мнению генерала, для десантной операции против турок. Как замечает Базили, он также беседовал и с Немитцем, который, как видно, «вполне присоединился] ко всем вышеуказанным мыслям»[506].
Сазонов подобными ответами не удовлетворился, возможно все еще питая распространенные довоенные надежды, что конфликт будет недолгим. Он вновь запросил Янушкевича о предоставлении ему более конкретной информации о том, смогут ли армия и флот провести операцию в проливах, поскольку МИД может заранее подготовить дипломатическую почву с прочими черноморскими государствами. Если же их содействие в обозримом будущем не потребуется, то ему бы не хотелось преждевременно поднимать этот вопрос в общении с ними[507]. Великий князь Николай Николаевич, Верховный главнокомандующий русскими войсками, отвечал, что с определенностью сказать что-либо не представляется возможным, ибо слишком многое пока остается неясным как в военном, так и в политическом отношении. Однако ему было ясно одно: «ни под каким видом» Россия не сумеет захватить проливы в одиночку. Он почитал за лучшее, чтобы дальнейшие переговоры с союзниками по проливам и Константинополю носили чисто военный характер, а политика до поры была оставлена в стороне[508]. Но и эта попытка прекратить неустанные запросы Сазонова об отвлечении каких-то сил для экспедиции на Босфор успехом не увенчалась: как мы увидим далее, противодействие военных властей лишь подстегнуло настойчивость министра [Емец 1977: 126][509].
Развитие и последствия Дарданелльской операции
Настроение в Ставке царило подавленное: русская армия терпела поражения и несла потери[510]. Командование было столь обеспокоено складывающейся ситуацией на Западном и Кавказском фронтах, что Николай Николаевич решился обратиться за помощью к союзникам. 30 декабря он попросил британское правительство организовать диверсию в Османской империи, что ослабило бы давление на русские силы на Кавказе. Определение характера операции он оставил на усмотрение союзников, заверив, что «если [они] считают, <…> что в интересах общего дела безопасно оставить турок использовать свою победу на Кавказе, то пусть не предпринимают ничего» – Россия как-то разберется сама[511]. Никакой конкретной операции главнокомандующий не предлагал, равно как никоим образом не пытался привлечь внимание союзников к проливам.
Британия к тому времени и сама уже изучала возможности альтернативных ударов по Центральным державам, чтобы частично ослабить давление на своем, Западном фронте. Секретарь Комитета обороны империи Морис Хэнки предложил операцию в Дарданеллах, рассчитывая проникнуть в Мраморное море, принудить турок сложить оружие и возобновить судоходство по важнейшему водному пути. Первый лорд Адмиралтейства Уинстон Черчилль сам подумывал о нападении на Балтийское побережье Германии, но предложенный Хэнки план произвел на него впечатление, и Черчилль сделался его крупнейшим апологетом. Наиболее всего англичан тогда интересовал экономический фактор: закрытые проливы означали, что русское зерно невозможно поставить ни Великобритании, ни Франции, а цены уже начали резкий подъем по причине сокращения поставок. Ко времени получения русского сообщения британское правительство уже прорабатывало возможные действия против турок, но еще не знало, как следует известить русских о своем намерении. Так что обращение великого князя пришлось кстати, предлагая, как выразился по этому поводу сэр Эдуард Грей, «шпильку, при помощи которой мы и повесим наше сообщение»[512].
Как только британский Кабинет принял решение одобрить операцию в Дарданеллах, Черчилль известил русских: из полученной 20 января записки следовало, что в ответ на запрос великого князя Николая Николаевича британское правительство предпримет в конце февраля не просто военную демонстрацию, но полноценную операцию с вторжением в Дарданеллы и по возможности «уничтожением] турецко-германского флота, в случае если атакующий флот достигнет Мраморного моря». Черчилль выразил надежду, что вслед за разрушением внешних фортов на Дарданеллах Черноморский флот «окажет мощное содействие» наступлению союзников, развернув морскую операцию у устья Босфора, при этом «имея наготове войска, чтобы использовать всякий достигнутый успех»[513].
Сазонов отреагировал без особого восторга, вспоминая впоследствии, что известие произвело на него «неприятное впечатление» [Сазонов 1927: 314]. Н