[66]. Деятельность Гартвига привлекла такое внимание, что дипломаты прочих держав в Белграде сетовали на него своим правительствам, а те, в свою очередь, обращались к Сазонову[67]. Последний неоднократно ставил на вид Гартвигу, что вести себя так не подобает, однако всякий раз без ощутимого эффекта. Русский посол в Сербии сменился лишь со смертью Гартвига. Логично было бы ожидать, что вместо столь ретивого подчиненного Сазонов назначит кого-то более покорного, лояльного его курсу; однако ничего подобного он так и не предпринял. Так что и впредь некоторые высокопоставленные посольские и министерские чиновники порой позволяли себе самостоятельные решения, весьма редко оборачивавшиеся их отставкой[68]. Если учитывать подобное отношение, отстранение Чарыкова представляется для тогдашнего министерства событием необычайным, корни которого, похоже, гнездятся куда глубже.
Скорее, пожалуй, следует заметить, что зима 1911–1912 годов была совершенно неподходящим временем для постановки – Чарыковым или кем бы то ни было еще – российских вопросов по проливам. Слишком уж много событий происходило на дипломатической сцене, и Сазонову было важно укрепить поддержку со стороны держав Антанты. Отношения с Великобританией, с одной стороны, то и дело омрачались проблемами в Персии, которые министр подробнейшим образом обсуждал в Париже, едва оправившись от болезни[69]. Вследствие встреч с Сазоновым и Бенкендорфом Извольский опасался за будущее Антанты, предостерегая Нератова от дальнейшего ухудшения персидской ситуации, чреватого разрывом с Англией[70]. Учитывая невнятную позицию англичан, Сазонов отнюдь не желал следовать пути, ведущему к какому-либо из двух опасных сценариев: во-первых, связанное с Персией охлаждение между Лондоном и Петербургом сказалось бы в том случае, если бы агрессивная политика в отношении Османской империи обернулась для России войной, в которой Лондон не слишком спешил бы предоставить союзной державе необходимую помощь; во-вторых, даже если бы Турция с Россией мирно договорились по смене режима проливов, не было никаких гарантий, что англичане такой договор одобрят или хотя бы молчаливо его примут. Глава британского МИДа сэр Эдуард Грей неоднократно подчеркивал, что в целом поддерживает российские интересы в регионе, настаивая при этом, что это самое большее, на что он способен, – он подразумевал, что для окончательного принятия подобных перемен в режиме проливов потребуется конференция европейских держав, поскольку и прежнее соглашение по проливам заключалось не двумя, а целым рядом государств. Для успешного исхода подобной конференции России было бы необходимо заручиться британской поддержкой, чему весьма помешали бы разногласия в Персии.
С другой стороны, франко-русские союзные отношения были далеко не столь взаимовыгодны, как ожидалось. Франция и Германия до сих пор пытались уладить последствия недавнего марокканского конфликта, разгоревшегося весной – летом 1911 года и известного как Агадирский кризис[71]. Опасения французов приводили к тому, что они неохотно поддерживали любые силовые меры, чреватые войной с немцами; к тому же вялая поддержка со стороны российских дипломатов ничуть не способствовала появлению у французов желания отстаивать интересы русских союзников. Ни словом не обмолвившись в своих воспоминаниях о Чарыкове, Сазонов тщательно описывает франко-немецкие отношения, с очевидностью демонстрируя, что ситуация в Марокко занимала его куда более Чарыкова.
Словом, учитывая явное недовольство французов, требовать от них теперь поддержки столь радикальных дипломатических маневров, чреватых новыми осложнениями в отношениях с Центральными державами, было просто бессмысленным.
Еще более подобное отношение Сазонова усугублялось его прекрасным пониманием того, что русская армия до сих пор не готова к большой войне. И опять же, судя по всему, он уже тогда опасался, что военный конфликт с Турцией вызовет цепную реакцию со стороны прочих держав. Пусть доподлинно не известно, какими сведениями располагал Сазонов относительно состояния армии, находясь за границей, но трудно представить, чтобы он вдруг позабыл, как всего год назад в правительстве обсуждали, что понадобится еще хотя бы несколько лет на необходимое укрепление армии. Вышеперечисленные факторы вкупе с непрерывными спорами касательно финансирования и строительства железных дорог в Северо-Восточной Анатолии, не говоря уже о разногласиях среди Великих держав по финансовым вопросам в Китае и турецко-персидской границе, – все это лишь подтверждало мнение Сазонова, что Россия пока не может военным путем обеспечить удовлетворение своих интересов. Путь же более безопасный, который и был Сазоновым избран, предполагал просто отложить вопрос о проливах до более благоприятной поры.
Атака на Дарданеллы
Итак, во время Итало-турецкой войны Россия темы проливов не касалась, не желая ни подвергать риску поддержку своих партнеров по Антанте, ни ввязываться в вооруженное противостояние. Согласно выработанному Сазоновым курсу укрепление отношений с новоявленными итальянскими партнерами не только не мешало российским интересам в проливах, но даже напротив: помогая Риму, Сазонов как раз и надеялся в дальнейшем усилить дипломатические позиции России.
Русско-итальянские отношения Сазонов рассматривал отчасти в свете последних эпизодов их взаимных реляций. Важной вехой в этих отношениях стало соглашение, подписанное русским и итальянским иностранными министрами 24 октября 1909 года в Раккониджи. С 1882 года Италия являлась членом Тройственного союза, вместе с Германией и Австро-Венгрией образуя оборонительный альянс. Несмотря на это, именно Австро-Венгрия являлась главной препоной, мешавшей окончательному триумфу Рисорджименто – возрождения единой Италии, – поскольку Вена контролировала Триест, Истрию, часть Далмации вдоль побережья Адриатического моря и прочие земли, которые Рим считал исконно итальянскими владениями [Bosworth 1983: 54–57]. Австрийская экспансия на Балканах угрожала итальянским интересам в Восточной Адриатике, так что Рим и Санкт-Петербург легко нашли взаимопонимание в вопросе сдерживания австрийской активности. Согласно подписанному в замке Раккониджи соглашению, стороны поддерживали статус-кво Балкан и признавали русские и итальянские интересы в проливах и Ливии соответственно; таким образом, обе державы несколько усиливали свои дипломатические позиции по важным для них вопросам[72]. Ко времени Итало-турецкой войны российский МИД возобновлял попытки вовлечь балканские государства в союз под эгидой России, призванный противостоять австрийской экспансии, и Италия являлась важной составляющей плана Сазонова по ограничению венского влияния на полуострове. Однако отсутствие твердого внешнеполитического курса во время его болезни в 1911 году серьезно пошатнуло русско-итальянские отношения[73].
Следовательно, чтобы сохранить и укрепить поддержку со стороны Италии, Сазонов выступал против попыток других Великих держав ограничить ее действия в Ливии или завершить конфликт без достижения поставленных Италией целей. Вскоре по возвращении в Россию, в конце декабря 1911 года, он предложил великим европейским державам совместно вмешаться в конфликт и убедить Порту признать итальянскую аннексию Триполи[74]. Это первое формальное предложение было принято не слишком радушно как Великими державами и турками, так и самими итальянцами[75], так что Сазонов решил действовать иначе. Еще 11 февраля он направил европейским державам неофициальное предложение, а 21-го обнародовал официальный меморандум, согласно которому Великие державы становились посредниками в разгоревшемся конфликте и должны были обращаться для консультаций сперва к итальянскому правительству, чтобы выяснить, на какие уступки оно было бы готово пойти, и лишь затем – к турецкому[76]. Центральные державы довольно скоро согласились на план Сазонова[77], однако французский премьер-министр Раймон Пуанкаре занял позицию резко оппозиционную, настаивая, что консультации надлежит вести одновременно с обеими воюющими странами, чтобы не допустить и намека на протекционизм и предвзятость. Также его задело и то, что он был последним, кто получил от русских приглашение, несмотря на союзнические отношения Франции с Россией[78]. В своем ответе от 1 марта Сазонов парировал, что никакого протекционизма в том, чтобы сперва запросить условия Италии, нет и в помине – даже напротив: ведь в итоге Турции будет представлен целый список уступок, на которые итальянцы уже согласны пойти. Он был убежден, что Турция не откажется от переговоров с Великими державами лишь оттого, что первый их раунд прошел в Риме[79]. Несмотря на то что к 3 марта Сазонов с Пуанкаре уже, казалось, достигли компромисса, последний, опасаясь публичного раздора внутри Тройственной Антанты вслед за ожидавшимся одобрением плана Сазонова Великобританией, решил принять таковой во всей его полноте[80]. Обсуждение деталей растянулось еще на несколько недель, но, так или иначе, Сазонову удалось отстоять свою позицию и позволить Италии первой озвучить свои пожелания. И тем не менее намеченному Сазоновым плану не суждено было сбыться [Askew 1942: 181–185].
Уже вскоре развернулись новые дебаты: глава британского ведомства сэр Эдуард Грей предложил державам потребовать у Италии гарантий, что та не станет расширять театр военных действий за пределы Ливийского побережья. После успешного для итальянцев боя у Бейрута в конце февраля Британия надеялась не допустить следующей атаки у Дарданелл и в прилегающих водах, поскольку тогда Турция была бы вынуждена закрыть проливы для всех судов, лишая англичан важнейшего торгового маршрута