Так же, как в первый раз, не было ничего, кроме тумана и ступеней, твердых и надежных поначалу и зыбко колеблющихся, стоило задержаться на них чуть дольше, чем необходимо. На какое-то время Рольван снова лишился памяти, но холод идущего рядом пса постепенно заставил его очнуться. Призрак спускался бок о бок с ним, иногда мимолетно касаясь бедра, и был холоднее, чем лед и безмолвнее, чем тишина. Чуть дальше не то ощущалось, не то просто угадывалось по-человечески теплое плечо Каллаха. Его присутствие в этом странном месте между миров успокаивало, словно Каллах и вправду был тем, кем казался – не древним языческим божеством, а усталым и немного печальным воином, с кем не страшно оказаться рядом против любого количества врагов.
Прошло довольно много времени, прежде чем Каллах нарушил тишину.
– Идти долго. Ты можешь спросить меня о чем пожелаешь, – сказал он. – У тебя, должно быть, много вопросов.
– Много, – признался Рольван.
Туман заглушал голоса, они звучали будто сквозь плотную ткань. Каллах сказал:
– Задавай.
– Почему ты мне помогаешь? Что значит – вы в долгу перед Игре? И почему Нехневен так на нее похожа?
Ему почудилось, что воин улыбается:
– Кажется, последнее волнует тебя больше всего остального? Мы, боги, свободны в выборе облика. Тысячелетия без всяких изменений – это было бы слишком тяжело. У большинства из нас есть любимое обличье, одно или несколько. Кое-кто вообще ни разу не изменялся, другие делают это постоянно. Принимать внешность одного из своих Избранных это давний обычай, мы делаем так с тех пор, как появилось человечество. Воин, чье лицо я ношу, истлел в земле почти четыре века назад, но он был мне дорог и я берегу этот облик в память о нем. Память – единственное богатство долгой жизни.
– Как же вы выглядите на самом деле?
– Что такое – на самом деле? Какой из обликов считать истинным – самый первый? Самый любимый? Тот, что дольше всех носишь? А если их сотни? Я не знаю ответа на этот вопрос, человек.
– Прости, – сказал Рольван, потому что показалось – он должен извиниться.
Каллах не ответил, и некоторое время они шли в тумане, где не было ни звука, кроме их негромких шагов и дыхания, ни скрипа ступеней, ничего, что позволило бы ощутить себя живым. Только холод призрака и молчание бога. Потом бог заговорил как ни в чем не бывало:
– Остальные два вопроса на самом деле один. Врата, которые чуть было не погубили твой мир, вели не в обитель богов. Они были открыты в место, где обитают враги, равные нам по силе – мы зовем их хладными духами. Не одна битва отгремела на заре времен, прежде чем установилось подобие равновесия, но оно шатко. Мы не могли закрыть те Врата извне, не развязав войну, которая охватила бы многие миры. Мы не могли закрыть их из твоего мира, потому что нам запрещено открыто действовать в мирах, где появляется Странник.
– Странник?
– Так мы его зовем. Он тот, кому ты приносишь молитвы, человек Рольван. Где ступила его нога, мы больше не можем ходить явно, не можем вмешиваться с судьбу этого мира. Мы иногда нарушаем это Правило, как и другие, и расплачиваемся потом, но только в незначительных делах. Здесь же это значило бы открытое восстание. Быть может, мы в конце концов решились бы на это. Вероятнее – позволили бы твоему миру погибнуть. Ты видел, как трудно нам прийти к соглашению даже в малом. Пока шли споры, Нехневен предложила поручить эту работу своей Избранной и, между прочим, поручилась за ее успех собственной свободой. Если бы девушка проиграла, Нехневен провела бы следующую тысячу лет прикованной к скале. Весь Лунасгард следил за вами в те дни. Вот почему мы перед нею в долгу, и вот почему я помогаю тебе, человек.
Помолчав, Каллах добавил еще:
– Ее брат пострадал случайно, из-за того, что один из хладных духов задержался в вашем мире. В этом нет нашей вины кроме недосмотра.
– Почему бы вам было сразу не отправить его обратно, домой?
– Тогда сейчас ты не был бы здесь, а Избранная не ждала бы твоего возвращения. Подумай хорошо и скажи, хотел бы ты этого?
– Не знаю, – тихо проговорил Рольван.
Вернись Гвейр сразу, он ушел бы и больше никогда не увидел бы Игре. Но и она не пережила бы снова боли и страха, не обратилась бы в волка, не оказалась бы безумна и беспомощна, не подверглась бы насилию, не… не поцеловала бы его на прощание.
– Не знаю.
– Что сделано, то сделано, – отозвался Каллах. – Не стоит тратить время, оглядываясь назад.
– Я уже получал когда-то подобный совет.
– Хочешь спросить еще о чем-то?
– Я спросил бы, но, – Рольван пожал плечами, – глупо спрашивать об этом у тебя.
– Позволь, я догадаюсь – ты хочешь узнать о Страннике.
– Когда-то я думал, что знаю о нем. И уж точно не стал бы спрашивать у… у кого-то вроде тебя.
Каллах тихо рассмеялся:
– Чем мне тебя утешить? Я и сам мало о нем знаю, никто из богов не знает в достоверности. Ходят слухи, он стар, старше любого из нас. И наоборот – что мы устарели, а он юный, пришедший занять наше место. Кое-кто даже решил, что Странник и есть Тот, Кто Устанавливает Правила, но я в это не верю. Не хочу, чтобы это было так. Он отнимает наши миры, мы перестаем бывать в них и постепенно забываемся. Что будет с Лунасгардом, когда уйдет последний мир? Боги не знают и этого.
– Он не закрыл Врата, как и вы. Почему, раз это его время?
– Спроси у него, если встретишь.
Казалось, они идут уже не один день, когда лестница наконец закончилась и впереди обозначился знакомый огненный контур. Шагнув из тумана в белую лунную ночь, Рольван покачнулся и упал коленями в снег, провалившись сразу до пояса. Вскочил, отряхиваясь. Изо рта шел пар. Каллах и его пес стояли рядом, и казалось, оба они пронюхиваются. Вот бог и призрак переглянулись, как будто согласились о чем-то.
– Хорошо, – сказал Каллах. – Этот мир еще наш. Твой друг жив, я чувствую его, но он не близко. Я мог бы пойти с тобой, но не пойду. Подвергать человека испытаниям, чтобы выяснить, достоин ли он нашей помощи – еще одно Правило богов. Я буду ждать тебя каждую полную луну на этом же самом месте.
Рольван кивнул, оглянувшись. Они стояли на вершине холма возле двух узких, похожих на столбы, стоячих камней, чьи вершины были украшены высокими снежными шапками. Огненный контур Врат пылал прямо между ними, не растапливая снега, лишь озаряя его багровыми отсветами. Непривычно большая луна, очень белая, с большими темными отметинами, будто расплавленным серебром заливала своим светом обманчиво близкие горные вершины. Если повернуться спиной к Вратам, взгляду открывалась уходящая вдаль холмистая равнина, как белоснежным пухом, укрытая снегом и далеко впереди, едва обозначенными тенями – снова горы. Сплошная белизна и лунный свет внушали ощущение нереальности, почти столь же сильное, как в тумане на лестнице.
Рольван встряхнулся, пытаясь собраться, и понял, что он замерз.
Каллах тоже подумал об этом.
– Здесь холодно, – сказал он. – Вот, держи.
Он протянул руку и вынул из воздуха просторную меховую накидку с прорезями для рук. Протянул Рольвану.
– Это поможет справиться с холодом.
Накидка была жесткой и знакомо пахла волчьей шерстью. Рольван вздрогнул.
– Не беспокойся, – Каллах, будто вспомнив о чем-то давнем и неприятном, потер свое правое запястье, – этот волк был не из тех, о ком стоило бы жалеть.
– Спасибо, – неловко сказал Рольван, закутываясь в теплый мех. – Спасибо тебе, Каллах. Я всю жизнь был вашим врагом, но вы…
Древний бог улыбнулся, коснувшись рукою головы своего призрачного пса.
– Разве ты еще не понял, что вражда не вечна? Гарм по рождению принадлежит к хладным духам, ему было предназначено стать моим убийцей. Он был моим врагом, затем моим пленником, теперь он мой лучший друг. Мы с ним множество раз спасали друг другу жизни. Да и сам ты не впервые доверяешься вчерашнему врагу.
Хладный пес смотрел на Рольвана светящимися призрачными глазами. Тот содрогнулся, вспомнив, сколько раз невольно касался его.
– Он не нашлет на тебя ледяной заразы, человек. Тебе нечего бояться.
– Благодарю вас обоих, – повторил Рольван.
– Иди. Пусть горы будут у тебя за спиной, а другие – впереди, и рано или поздно ты выйдешь к людям. Я желаю тебе удачи, человек Рольван. И помни – полнолуние.
– Прощай, – сказал Рольван.
Повернувшись, начал спускаться с холма, увязая в снегу, выбираясь и тут же снова проваливаясь, ругаясь шепотом и кутаясь в волчий мех. Когда он обернулся и посмотрел назад, на вершине не было ничего, кроме двух заснеженных камней.
Он шел очень долго, не выбирая дороги, следуя только наставлению Каллаха: пусть горы будут у тебя за спиной, а другие – впереди. Дважды останавливался, чтобы глотнуть из фляги. Во второй раз с сомнением повертел в руках лепешку, но решил поберечь припасы – не похоже было, что здесь легко удастся их пополнить. Поднимаясь по склонам и проваливаясь в незаметные укрытые снегом впадины, выбираясь наверх или поскальзываясь и стремительно скатываясь вниз, он везде встречал только пустоту. Оглядываясь, он видел горные вершины за спиной и одинокую цепь своих собственных следов. И снег. Снег попадал ему за шиворот после каждого падения – поначалу Рольван останавливался и вытряхивал его, потом махнул рукой. Снег забивался в голенища сапог, таял, отчего ноги постепенно замерзали и теряли чувствительность, и Рольван уже не смел останавливаться, не уверенный, что сумеет потом снова пойти. Снег призрачно белел в лунном сете, окрасился синим, красным и оранжевым на заре и нестерпимо засиял под лучами взошедшего солнца.
Утро промелькнуло быстро – короткий, но очень яркий рассвет окрасил белеющие холмы во все оттенки самоцветов, заставил их засиять просто невыносимо, под стать небу, потом все закончилось и наступил день. Солнце этого мира было красноватым, размытым по краям, как будто смотришь на него сквозь тонкую облачную пелену, и висело непривычно высоко над землей. По белому, как снег, небу скользили едва различимые белые облака.