[950]). Тверь и ее окрестности описываются исключительно в превосходных тонах:
20 числа, позавтракавши, выехали мы часу в седьмом, и я тогда внимательнее рассмотрела Тверь; величественная Волга чрезвычайно украшает ее; и я долго любовалась на сию мать российских рек, которая орошает столько губерний; дворец есть прекрасное строение. <…> доехали мы до Торжка, где остановились и вышли в трактир; комната, в которую нас ввели, была убрана прекрасными картинами[951] (курсив мой. — И. С.).
Такие же превосходные впечатления и от посещения часовни с образом Казанской Божьей Матери, и от Вышнего Волочка, который «представляет издали прекрасный вид и имеет очень красивые домы»[952]. В Едрове же
мы нашли добренькую старушку; она разговаривала с батюшкою, осведомлялась о всех наших обстоятельствах, и казалось, что она от искреннего сердца желала нам добра. — В простых речах ее виден был прямой здравый рассудок, образованный природою. Она казалась очень стара, однако ж была совершенно здорова и отправляла сама все домашние работы. Она стала известна хорошим своим хозяйством и рассказывала нам, что императорская фамилия, проезжая здесь, останавливается у нее; что государь разговаривает с нею и называет ее бабушкою, что она потчивает его блинами и пирогами и что он всякий раз жалует ей по сту рублей; но, примолвила она с простосердечием, не деньги дороги, но то, что я вижу под своею крышкою такова гостя. — В сей день проехали мы 102 версты. <…> Я должна заметить, что по всей дороге в Тверской и Новгородской губерниях одежда крестьян мне очень понравилась[953].
Стиль описания продиктован, конечно, господствующим литературным дискурсом: смесью сентименталистской и классицистической парадигм — большое величаво и прекрасно, малое — прелестно. Как будто сошедшая со страниц сентиментальной повести добренькая старушка довершает картину. Русская провинция (то есть Россия) предстает через призму сентименталистской оптики как страна величественная, прекрасная и добрая. Знаковыми местами регионального значения оказываются Волга, каналы Вышнего Волочка, составляющие общегосударственное достояние и Священный колодец над иконой Казанской Божьей Матери.
Однако этот доминирующий стиль простодушного восхищения и умиления все же не гомогенен. Например, при рассматривании картинок в придорожной гостинице, изображающих четыре стороны света и сопровожденных «приличными стихами», автор отмечает:
О Африке было сделано странное примечание; надпись была следующая: «Африка называется ныне землею чудовищей; но столько заключает в себе людей, что может некогда наводнить целый свет». Как бы сие не было пророчеством!
Далее следуют философствования о переменчивости судьбы народов и континентов, которые довольно самоиронично обрываются словами:
— Чтобы сойти со столь высокого философического рассуждения, я скажу, что мы в Торжке сделали легкий обед, который нам стоил 4 рубли 30 копеек, что покажет здешнюю дороговизну; мы зашли здесь в кожевенную лавку, где было много товаров, но всё очень дорого; батюшка купил для меня сафьянную сумочку и сафьяну на две пары башмаков[954].
В отличие от непритязательных девичьих записей для памяти М. Волконской, текст Александры Ишимовой пишется явно с дидактическими целями. Формально он адресован сестре и ее детям:
Я описываю тебе, милая сестрица, все города, которые мы проезжаем, с такою подробностью, что, я думаю, журнал мой может служить твоим детям вместо географического урока; но это всё делается по твоей просьбе — вспомни и потом извини, если ты соскучишься за длиннотой моих описаний: я стараюсь только исполнить твое желание и доставить тебе и семейству твоему самое верное и подробное описание дороги из Петербурга в Москву[955].
Путевые записи Ишимовой, в отличие от двух предыдущих, наполнены сведениями об истории, цифрами и фактами. Однако интересно, что за эту, чисто информационную, часть путевых заметок «несет ответственность» не сама женщина-автор, а один из ее спутников по путешествию — Николай Дмитриевич. Именно мужчина — источник точных сведений, почерпнутых из авторитетных источников заранее, еще до поездки. Это он «толкует» о важности Вышнего Волочка в том отношении, что он служит «местом соединения двух отдаленнейших морей наших»[956], сообщает «все примечательности дороги»[957], дает сведения об истории Торжка и Твери, с его слов Ишимова рассказывает о местных традициях и обычаях, особенностях местного говора и т. п.
Ты, конечно, догадаешься, милая сестрица, от кого мы узнали все эти интересные подробности; Николай Дмитриевич, я думаю, еще в Петербурге приготовил записку обо всех примечательностях дороги нашей: невозможно, кажется, так верно помнить всё это наизусть. Неудивительно, если у него есть такая записочка: ведь у него есть и табличка, в которой записано, что делать в каждый час дня, и он бывает очень недоволен, если не успеет исполнить чего-нибудь из назначенного по этой табличке[958].
Рассказы всезнающего Николая Дмитриевича познавательны, но, кажется, иногда утомительны:
Не расспрашивай меня о подробностях этого важного для нас водяного сообщения: если ты знаешь, что главная цель этого канала соединить воды Невы с водами Волги — то и этого довольно. Николай Дмитриевич, однако ж, нашел, что этого не совсем довольно, и, подъезжая к Вышнему Волочку, объяснил нам все системы водяных сообщений наших, а приехав туда, тотчас показал нам каналы и шлюзы[959].
То есть Ишимова как просветительница и дидакт считает, что рассказ о путешествии обязан быть познавательным, но эту информативную функцию передает мужскому голосу. Сама же она «отвечает» в повествовании за непосредственные впечатления и живые картины увиденного. Как и у Волконской, эти картины строятся в рамках эстетики прекрасного и величественного: «много красивых местоположений»[960], «прехорошенький городок Торжок»[961],
…но у самой Твери они (пейзажи. — И. С.) вдруг делаются красивы по-прежнему и, можно сказать, еще красивее, потому что оживлены самою величественною из рек нашей Европейской России — Волгою. Да, колыбель этой прекрасной реки в Тверской губернии[962];
Тверь — прекрасный городок по местоположению и по строениям. Лучший вид на него с Петербургской дороги: вообрази ряд каменных домов, по большой части прекрасных, на длинном протяжении высокого берега, покрытого до самой воды прелестною зеленью. Кроме этой прекрасной улицы-набережной, в Твери есть еще замечательная улица — Миллионная. <…> как и Невская набережная наша представляет один из лучших видов петербургских, то, проезжая Тверь от одного конца ее до другого, <…> нельзя не заметить какого-то миниатюрного сходства — или, лучше сказать, родства красивой Твери с великолепным Петербургом (курсив мой. — И. С.)
и т. п. В последнем предложении можно заметить, что важным ракурсом описания у Ишимовой является сравнение Петербурга и провинции. Себя она аттестует как «всегдашнюю жительницу петербургскую»[963] и потому смотрит на все через эту призму. На площади на Святой неделе качели для народа — «вот еще сходство с Петербургом»[964], но в присутственные места вход не так доступен, как в Петербурге. С помощью метонимического переноса создаются не только географические образы, но и оценки. Везде мы встречаемся с несколько высокомерным и снисходительным взглядом столичной жительницы на провинцию: люди здесь милы, но не имеют чувства меры, стиля, у них нет петербургского вкуса, они жеманны и смешны. В гостинице Торжка
хозяйка не выдержала до конца характера изящной роскоши, какой хотела придать своим комнатам: все это великолепие окружено стенами не только не обитыми никакими обоями, но даже довольно негладко вытесанными. Такая беспечность имеет в себе что-то оригинально русское[965].
Маркером необразованности и провинциальности становится для Ишимовой тверской диалект, который воспринимается и описывается как смешная и неправильная речь.
Вообще вышневолоцкие жители охотники до песен и хорошо поют их: мужчины лучше, нежели женщины, которые очень жеманятся во время пения. Нас очень смешила молоденькая девушка, дочь хозяина той гостиницы, в которой мы обедали. Мы слышали, как она пела и так уморительно выговаривала иные слова, что Валериан записал их и хочет позабавить ими Анюту, когда воротится в Петербург. Везде, где только у нас «ять», они ставят «и», а где «е» — так у них «я». И вот оттого и выходят такие слова: «бясида» вместо «беседа»; «дивушка» вместо «девушка»; «лито» вместо «лето», а иные слова трудно понять, так она коверкает их[966].
Таким же смешным и неправильным изображается местный выговор во втором эпизоде, когда Николай Дмитриевич на потеху своим спутникам передразнивает речь встречных тверичанок.