- Какая же?
Адамов сделал загадочные глаза, сунул руку куда-то под свой письменный стол, пошарил там и, наконец, извлек на свет потертый кожаный чемоданчик. Тот самый, с которым Саша явился в первый раз ко мне на ночевку.
Собственно, про этот самый чемоданчик я и собирался говорить, когда затеял пересказ Сашиной беседы с Адамовым. Получилось, я извиняюсь, длинное, необязательное, но для меня совершенно необходимое вступление. Эта самая, как ее… экспозиция. Про тот чемоданчик я мог бы рассказать и пораньше, тем более что он, нет-нет, да и фигурировал в Сашиных рассказах. В нем Адамов бережно хранил Бумаги. Уж как они ему достались и почему именно в таком виде, не мне судить, не знаю. Время от времени, по особо торжественным поводам, только одному Адамову и известным, он извлекал этот чемоданчик из-под письменного стола (видел как-то), волок в общую залу, что-нибудь предварительно вещал с обязательным показом фокусов а ля Давид Копперфильд, потом щелкал замками и, немного пошуровав внутри под защитой вертикально поднятой крышки, извлекал оттуда несколько неаккуратно сложенных листочков формата А4, то желтых от старости, то ослепительно белых. Извлекал и начинал своим утробным, неестественно выразительным басом зачитывать записанное на них.
На Библию Пути-Пучи листочки не тянули, это мне и Саша Ендоба говорил, да я и сам понял, тем более что читал он своим слушателям, как я понимаю, далеко не все, что в чемоданчике находилось. Хотя на многих листочках было написано что-то связное. Это не было Священной Книгой ни в коей мере, но Саша листочки сильно уважал и называл их Протобиблией (даже не подозревал до того, как услышал, что он такие приставки знает), и в чем-то, наверное, он был прав. На меня все эти Бумаги произвели точно такое же впечатление – предварительный материал для дальнейшего синтеза во что-то, более великое. Единственное, что меня смущало – был в этих бумагах намек на какое-то издевательство, что ли. Но поскольку учение Пути-Пучи очевидно лживое и очевидно издевательское, как-то все это особенно в глаза не бросалось. В Бумагах, насколько я могу судить, было много интересного, но они явно не были предназначены для того, чтобы зачитывать их вслух, особенно перед не очень подготовленной аудиторией, какой была аудитория Угла Лебедя и Куницы. Они даже не были предназначены для того, чтобы кому-нибудь самому зачитываться ими. Это было чтение для неизвестных мне и, может быть, даже несуществующих специалистов, собирающихся выковать из Бумаг действующую модель Библии Пути-Пучи. Очень, на мой взгляд, много мусора, с некоторым, правда, количеством жемчуга, в том числе и первосортного. То из Бумаг, что я в этой книге представляю на суд читателя, представляет собой самые и самые законченные куски. Остальное – я имею в виду то остальное, что находится сейчас в моем распоряжении – обрывки мыслей, назиданий и воспоминаний, беспорядочно сваленных в мешок. Для широкого читателя, равно как и для меня самого, они явно не представляют собой ничего хоть сколько-нибудь интересного.
- Ты будешь читать вот это! – агрессивно заявил Адамов, потрясая перед Сашей своим чемоданчиком.
Чемоданчик был старый, замки на нем внезапно расстегнулись, Бумаги выскользнули из него, рассыпались по все комнате, и Адамов, испугавшись неадекватно, принялся суетливо их подбирать.
- Вот! – еще раз повторил он, закончив со своим подбиранием, усевшись напротив Саши и выразительно похлопывая по крышке тщательно защелкнутого чемоданчика. – Вот это ты и будешь читать.
- А, вот оно что, - вежливо сказал Саша, по жизни печатью книголюбия не отмеченный. – А читать-то зачем? Может, так расскажете?
Адамов хищно замотал головой – мол, э-э-э, нет уж.
- Суть не в смысле, - заявил он. – Суть в словах. Всего несколько слов, всего несколько! Тех самых слов, которые тебе следует увидеть собственными глазами. Когда ты будешь готов, я укажу тебе страницу, и ты прочтешь. Слова эти, Ендоба, подобны выключателю в темной комнате – нажмешь на него, и все тебе станет ясно, что прежде неясно было. И тогда тебе останется искать всего лишь одно слово, то слово, что в Бумагах этих предназначено для тебя одного.
- А оно есть там, слово, которое для меня?
- Понятия не имею, Ендоба дорогой мой, я только надеюсь, что оно есть. Я не знаю, как будет, еще никому не давал я эти страницы, ты первым будешь, но, говорят, не раз и не два ты будешь вчитываться в эти тексты магические, разбирать неразборчивые почерки, вглядываться в слепые машинописные копии, прежде чем Твое Слово, наконец, заблистает перед тобой. Вот когда проснутся все силы, дремлющие в тебе, вот когда осознаешь ты свое истинное предназначение и займешь подобающее тебе место в иерархии Пути-Пучи. Может статься и так, я не удивлюсь, что именно ты определишь исход будущей Битвы, и тогда Зиггурд приблизит тебя к себе, сделает тебя своим Первым Рыцарем и – кто знает? – может быть, позволит тебе прожить под его опекой весь отведенный ему срок.
Лишние триста лет жизни, подумал Саша. Привлекательно, конечно, однако какая скука! А вслух сказал:
- А вы? Вы нашли свое Слово? Включилась ли для вас, я извиняюсь, лампочка в темной комнате? Проснулись ли ваши силы дремлющие?
Адамов в ответ выпил водку залпом, кривовато усмехнулся и тут же вздернул голову, демонстрируя гордость.
- Мне это не нужно, - процедил он. – У меня свой путь. Я сам сделал себя, безо всяких текстов. Я вижу комнату и вижу себя в ней. Без этих ваших лампочек.
- А, вот оно что, - опять же вежливо ответил на это Саша.
Следующий инцидент произошел буквально тут же, через два дня. Случилось это в половине седьмого утра, когда, глотнув кофе "Арабика", Саша в спортивном костюме вышел из своего подъезда, собираясь, как обычно, накрутить восемь кругов вокруг квартала – привычка, оставшаяся с армейских времен.
Едва за ним захлопнулась дверь, он услышал басовитый женский голос:
- Еннн-доба!
Он повернулся на звук и увидел женщину тоже в спортивном костюме и лыжной шапочке с прорезями для глаз. В правой руке она, на манер Шварценеггера, стволом кверху, держала жуткую дуру, похожую на ружье с толстенным дулом и набалдашником – то ли пламегасителем, то ли глушителем.
- Прощай, скотина! – гавкнула женщина и навела ствол на Сашу.
- Вот ведь гадина! – подумал Саша, безошибочно узнав в киллере Бобика, автоматически метнулся вниз и вбок, хотя и понимал, что опаздывает и что сейчас грянет выстрел.
Выстрела, однако, не последовало. Непонятно откуда, словно материализовавшись из воздуха, рядом с Бобиком возник вдруг какой-то мужчина в белом костюме, весьма дебёл. Бешеным движением он вырвал оружие из рук Бобика, как-то очень молодецки размахнулся и стал избивать ее черным прикладом куда попало.
- Никогда! Никогда! – рычал он зверским голосом в такт ударам. – Никогда не поднимай на него руку!
Бобик ритмично взвывала от боли и унижения, потом вырвалась и, сильно хромая, помчалась прочь. Мужчина ее не преследовал. Он стоял в своем белом костюме и смотрел, как она исчезает за углом дома. Потом повернулся к Ендобе, укоризненно покачал головой и не торопясь удалился в противоположную от Бобика сторону, к магазину, где круглосуточно торговали водкой.
- Вот это уже немножечко чересчур, - подумал Саша и как был, в адидасовском прикиде, направился прямиком на квартиру Адамова.
Собственно, квартирой Адамова она была постольку, поскольку являлась его собственностью. Это был адрес, а не дом, там он не жил, а место своего настоящего ночлега тщательно скрывал. Саша просто шел наугад, не думая, в единственное место, где, как он знал, бывает Адамов. Он не любил Адамова, иногда даже очень не любил, но кроме него, этого урода, состоящего из губ и ушей, слабо дополненных прыщиками-глазами, у него во всем свете никого не было.
Адамов был там. Он как чувствовал, что кому-нибудь может понадобиться. Он так и сказал:
- Я как чувствовал, что могу понадобиться тебе. Ну? Что там случилось?
- Это уж вообще! – выпалил Саша с порога. – Я многое могу вытерпеть, но это уж совсем ни в какие рамки. Вы знаете, что сегодня выкинула ваша Бобик?
- Не знаю, конечно. Да ты успокойся, садись. А кто такая Бобик? И что она выкинула?
- Ну, Бобик, ну? Янка Вечтомова, ну, которая насчет оружия. Она меня сегодня у подъезда ждала, застрелить хотела. Шапочку лыжную на морду напялила, думала, не узнаю. То есть не узнают. Еще такая дура с дулом у нее была – эсминец запросто потопить можно. Вдребезги! Представляете?
Адамов забеспокоился.
- Вы ничего не путаете? Точно она? Точно хотела вас подстрелить? Странно – ведь не подстрелила, а она у нас стрелок знатный, уж кому-кому, как не мне… Вот вы говорите, шапочка у нее…
- Да точно она! - теряя от нервов самообладание и начиная подвизгивать, заорал Саша. – Еще бы я ее из-за шапочки спецназовской не узнал! Она, точно она. Если бы не тот парень в белом пиджаке, хрен бы я сейчас с вами разговаривал. У нее такая хрендя в руках была, мавзолей Ленина своротить можно!
- Постой, постой, - сказал вдруг Адамов, успокаивающе поднимая ладонь. – Ты не торопись. Ты все по порядку. Что это еще за парень в пиджаке?
- Вот я тоже потом удивился. Зима вроде, а он в белом таком костюмчике, почти летнем. Спина еще у него была совсем мятая – льняной, что ли? И как-то, знаете, странно – вроде как ниоткуда возник. Только что никого вокруг не было, одна эта сволочь возле песочницы Терминатора из себя корчила, и точно бы меня по стенке своей дурой размазала, шансов ноль, а он тут как тут – хвать у нее гаубицу, да этой же гаубицей ее и охаживать начал. И кричать что-то…
- А что кричал? Не помнишь?
- Ну, как же не помню? Такое не забудешь. Он ей что-то, представляете, втолковывал типа того, чтобы на меня руку никогда не поднимала, а то, мол, плохо ей будет. Я даже удивился, я того парня вообще раньше ни разу не видел, как он не побоялся-то? Она страшно очень смотрелась. В этой своей шапочке идиотской и с дурой этой толстенной – даже не знаю, что это такое, армию положить можно.