Немного статистики. По данным Комитета по печати, издательствами Российской Федерации ежегодно издается около 500 поэтических книг, из них примерно 200 — в автономных республиках, на их родных языках. Если к последним прибавить десятки книг национальных поэтов, выходящих на русском, то наша многоязычная поэзия предстанет внушительной. Мы можем судить о ней по именам, известным не только в нашей стране, но и за ее пределами. Поэзия как синтез духовной жиани народа не может родиться на пустом месте.
Рождение настоящего поэта предполагает наличие поэтической культуры во всех ее формах, как письменной, так и устной. Но все это должно пасть на душу, заново прорасти и развиться, как это случилось в судьбе Расула Гамзатова, Мустая Карима, Алима Кешокова, достигших высокого мастерства и оригинальности. В этот первый ряд по праву встали Давид Кугультинов и Кайсын Кулиев.
Они поставлены мной рядом не по закону контрастов, а скорее в силу общности главных тенденций не только в их поэтической поступи, но и в работе многих других. Верные национальным традициям и опыту своих народов, в стихах они достигают такого уровня художественных обобщений, которые делают эти стихи близкими не только русскому читателю, но и любому другому. В этом — один из главных признаков подлинной народности. Опыт второй мировой войны научил национальных поэтов мыслить большими категориями. Мир так взаимосвязан, что судьба любого малого народа, как никогда, зависит сегодня от судеб других больших и малых народов. Отсюда и кулиевское сознание:
Когда я говорю с горами,
Я с целым миром говорю.
Отсюда и естественное тяготение к решению морально-нравственных, социальных проблем, одинаково волнующих наши народы. Отсюда и печать философичности на лучших стихах этих двух поэтов.
Давид Кугультинов свой успех закрепил книгой «Я твой ровесник», которая была отмечена республиканской премией. В этой книге почетное место занимает философская поэма «Сар-Герел». В поэме поставлены глубокие нравственные проблемы: земная любовь двух юных сердец, их счастье и счастье народное, чувство жертвенности во имя спасения народа и народное достоинство:
Верьте мне, народом нам не быть,
Если мы не сделаем попытки
И любовь, и правду защитить!
К чести калмыцкого поэта, его новая книга «Дальние сигналы» выдерживает сравнение с книгой «Я твой ровесник», особенно поэма «Повелитель Время», полная аромата калмыцкой народной поэзии. В ней — и острота современности, и философичность, игра ума и многоцветье чувств.
При чтении Кугультинова встречаешь такие места, когда вспоминается Гёте. В этом — добрый знак. Наше время — время философских обобщений. Наш полувековой социальный и поэтический стаж дает возможность показывать жизнь в больших исторических сечениях. При такой трудной задаче не грешно и прямо обратиться к опыту русской и западной классики. Молодой татарский поэт Ильдар Юзеев поступил оправданно дерзко, когда в свою драматическую поэму о последней ночи Мусы Джалиля ввел образ Мефистофеля.
О героической жизни и смерти Мусы Джалиля его земляками-поэтами написано немало отличных строк. Среди них мы найдем стихи и такого зрелого и опытного поэта, как Сибгат Хаким. Тем радостнее отметить работу Ильдара Юзеева.
Теперь разрешите снова вернуться на Северный Кавказ.
Балкарский поэт Кайсын Кулиев звучит на русском языке уже давно. Он один из первых поэтов Российской Федерации, получивший премию имени М. Горького. На примере его стихов мне хочется подробней рассмотреть новый этап нашего гуманизма, который ярко проявился как в русской, так и в национальной поэзии. В этом смысле очень характерно стихотворение «Никогда не буду охотником». В нем поэт вспоминает предка, который, охотясь на тура, «пьянел и ликовал, белый снег окрасив кровью красной»:
Я ни разу в жизни не стрелял
В ланей с удивленными глазами,
В чьих зрачках застыли глыбы скал,
И ручьи, и снег под облаками.
Это пишет сын народа-охотника, сын народа, у которого еще на этом веку существовал закон кровной мести. Невольно вспоминается неоконченная поэма Пушкина о Тазите. Отданный на воспитание человеку мужественному, с тем чтобы из него вышел настоящий воин, Тазит возвращается в аул после убийства его брата. Отец видит в нем исполнителя кровной мести. Но Тазит ведет себя странно: бродит среди скал, любуется красотой горных рек и водопадов. Увидев караван купцов без охраны, он, к огорчению отца, не разграбил его; увидев раба, убежавшего из их дома, он не приволок его на аркане. И вот между отцом и сыном новый разговор:
Отец
Кого ты видел?
Сын
Супостата.
Отец
Кого? кого?
Сын. Убийцу брата.
Отец
Убийцу сына моего!..
Приди!.. где голова его?
Тазит!.. Мне череп этот нужен.
Дай нагляжусь!
Сын
Убийца был
Один, изранен, безоружен…
Гуманизм Тазита родился не в родном ауле, а во внешних связях — во встречах с людьми других аулов, а может, и соседних горских народов. У Кулиева он не занят на стороне, как у Тазита, а порожден жизнью его народа.
В своих взглядах на природу человек, относившийся к ней потребительски и часто даже враждебно, сегодня подвинулся далеко. Природа-мать, кормилица и союзница человека, как я уже говорил, тоже переживает критический момент. Вот почему тема природы в современных стихах начинает звучать как большая социальная тема. В подтверждение этого можно сослаться на стихи поэтов из самых разных республик: на ингуша Джамалдина Яндиева, на чуваша Педера Хузангая, на алтайца Бориса Укачина.
У молодого кабардинца Зубера Тхагазитова, например, есть оригинальные стихи о том, как быстрая река научила петь и ходить первобытного человека:
А река бежала вперед и вперед —
каждая струйка, как струнка,
дрожит! —
И человек решил, что река поет
только потому, что бежит.
И встал человек,
и пошел человек…
Высокие мотивы гуманного отношения к природе встретим мы у национальных поэтов Сибири, представляющих, можно сказать, профессиональных охотников. В этом смысле показательна новая книга стихов Ювана Шесталова «Песня последнего лебедя», поэтическим ядром которой являются пять дум медвежьей головы, поставленной на стол в традиционный праздник охотников.
Теперь несколько слов о женских голосах. По-моему, национальной поэзии матриархат пока что не грозит, во всяком случае поэзии Северного Кавказа. Но и здесь начинает все заметней проявляться женское самосознание. До сих пор мы знали чеченку Раису Ахматову, поэтессу большого лирического обаяния, раздумчивую, немного грустную. Сейчас мы можем сказать: женского полку прибыло, и назвать целый ряд поэтесс, не случайно поднявшихся на всероссийскую трибуну. Прежде всего это аварка Фазу Алиева, первая из женщин, получившая звание народного поэта Дагестана. В этом, казалось бы, частном факте я вижу стратегическую победу нашей ленинской национальной политики. Фазу Алиева — поэтесса не малых возможностей. Она одинаково успешно работает и в жанре маленького лирического стихотворения, и в жанре развернутой эпической поэмы. Ее поэма «Восемнадцатая весна», посвященная Герою Советского Союза Ахмеду Абдулмажидову,— заметное явление не только в дагестанской поэзии. Уже с первых строк она внушает предчувствие большой судьбы и утраты:
Дерево убили! Дерево убили!
Но корни у дерева есть.
Будут ли ветки — а ветки были,—
Будут ли листья — а листья были,—
Снова качаться здесь?
По соседству с Фазу Алиевой в Кабардино-Балкарии успешно творят Фоусат Балкарова и Танзиля Зумакулова. У них на русском языке вышло не много книг, но они уже замечены. А мы знаем, что горские женщины трудолюбивы.
О критике.
Поэты были недовольны критикой во все времена, но в то же время сознавали, что без глубокой объективной критики, без ее объективного анализа поэзия развиваться не может. Она должна вовремя замечать тенденции, может быть еще слабые, но перспективные, предупреждать те, которые ждет близкий провал. Для этого ей нужно знать не только законы творчества, но и законы общественного развития. Эстетической дегустации стиха для его оценки еще недостаточно.
Довольны ли мы нашей критикой? Как и в прошлые времена, мы ею недовольны, но тем больше ценим тех, кто активно работает в области поэзии: покойного Александра Макарова за его книгу «Идущим вослед», очень нужную, особенно молодым; Валерия Друзина за его «Очерки советской поэзии»; Виктора Перцова, издавшего книгу «Поэты и прозаики великих лет»; Иосифа Гринберга — критика более верного поэзии, чем другие; Михаила Лобанова — критика страстного и принципиального; Виктора Панкова — всегда обстоятельного в суждениях; Александра Михайлова — активного, но не безгрешного в поисках теорий, интеллектуальной поэзии например; Дмитрия Старикова, автора многих полемических статей о поэзии, иногда торопливых, но всегда интересных; критика Валерия Дементьева. Заметно выделяется труд Ю. Прокушева о Есенине. Ему удалось показать есенинскую судьбу вровень с его стихами и поэмами, освободить ее от ложных наслоений и групповых пристрастий. Если бы я назвал еще десять активных критиков, то для нашего огромного поэтического потока этого все равно мало. Не случайно недостаток критических сил стараются восполнить сами поэты.
За последние годы вышли книги раздумий о своем труде и труде товарищей Михаила Исаковского, Павла Антокольского, Сергея Наровчатова, Михаила Луконина, Льва Озерова, две книги Владислава Шошина о творчестве Н. Тихонова и А. Прокофьева и многие другие. Тем не менее недостатки критики нами ощущаются. Прежде всего очень мало крупных исследований, отражающих общий процесс, а все больше коротких статеек и рецензий, представляющих поэта изолированно, иногда крупным планом, а иногда и в перевернутый бинокль. А мы знаем, что ручей можно сфотографировать так, что он покажется Ниагарским водопадом. По движению одной планеты нельзя объяснить, почему происходят лунные и солнечные затмения.