– А куда же вы едете, матушка?
– Откуда ж я знаю, мадам? – Нина засмеялась привычной Евгешиной тугодумности. – Это Арсентьев скажет.
Евгеша кивнула и, повторяя шепотом «квартира четыре, Арсентьев, квартира четыре, Арсентьев», выбежала из здания вокзала.
Владик спал. Нина завидовала крепкому детскому сну, детской же безмятежности, вспоминала себя ребенком – чудесное было время. Ни о чем не нужно думать, нечего бояться, мир – одно сплошное открытие и приключение. Владик в пальто вспотел, Нина убрала взмокшие пряди со лба и подумала, что нет большего счастья, чем этот мокрый прохладный лоб – после того, как спа́ла температура или долго бежал от радости.
Вскоре вернулась запыхавшаяся Евгеша, а с ней заспанный Арсентьев, тоже взмокший, в пальто поверх пижамы и в шляпе набекрень.
– Ниночка! – бросился он к Нине с обеспокоенным раскрасневшимся лицом. – Что стряслось? Почему ночью?
Нина отвела Арсентьева в сторону.
– Беда, Алеша. Мне нужно увезти мальчика. Посадите нас, пожалуйста, на поезд.
– Но Ниночка! Кто этот мальчик? Где Гена? Не можете же вы поехать в любом неизвестном направлении!
– Почему же в неизвестном? – улыбнулась Нина. – Вот куда уходит поезд, который сейчас подали на перрон?
Арсентьев, прищурившись, посмотрел на часы.
– В Таганрог, – сказал он растерянно.
– Вот видите. – Нина отряхнула быстро тающий снег с его воротника. – Направление известно.
Алеша совершенно растерялся, и Нина поспешила его заверить:
– Алеша, так нужно. Сказать ничего больше пока не могу. Но вы ведь друг мне?
Он кивнул.
– Тогда просто поверьте: так нужно. Гена все узнает и найдет меня. Все будет в порядке.
– Понял, – сдался Арсентьев. – Так, значит, Таганрог?
– Почему бы и нет? – сказала Нина. – Я еще никогда не бывала в Таганроге.
Можно ли доверять Алеше? Нина смотрела на него, о чем-то беспокойно говорящего с начальником поезда, крупного, сутулого, невероятно доброго, и выбирала верить. Невозможно подозревать каждого, думала она, но и доверять в наше время рискованно. Но был ли у нее выбор? Выбора не было.
Наконец Арсентьев кивнул Нине и, подхватив чемодан, быстро занес его в вагон. Нина несла на руках Владика, она уже начала беспокоиться, нормально ли, что ребенок спит, несмотря на все, что произошло в эту ночь, но решила, что так проще: не нужно ничего объяснять.
Евгеша занесла в вагон мешок с провизией и даже поплакала у дверей купе.
– Долгие проводы – лишние слезы, – сказала ей Нина. – Пожалуйста, сообщите Генриху все, о чем я вас просила.
Евгеша кивнула:
– Все, все передам, матушка. А если что, к нему вот направлю за разъяснениями, – и она указала на Арсентьева.
– Я Гене сам все передам, – согласился Арсентьев. – Ниночка, слушайте: поезд на Москву из Таганрога отправится теперь в четверг. Найдите начальника поезда – его фамилия Перов. И передайте мне через него ваш новый адрес.
Нина кивнула.
– Мы справимся, – сказала она. – Не переживайте.
Провожающие покинули вагон, Нина расстелила на полке холодную накрахмаленную простыню и клетчатое шерстяное одеяло и наконец-то раздела Владика. Он промычал что-то и перевернулся на бок.
Поезд тронулся. Исчез перрон, замелькали в сумраке призраки домов – где-то уже загорелся свет, рабочие вставали на заводы, кого-то забирали – испуганного, еще толком не проснувшегося, цепляющегося за сон, как за спасение, которого не будет. Нина достала из внутреннего кармана Гениного старого пальто (новое она отдала – больше зимнего у нее не оказалось) Ганин шарфик и поднесла к лицу. Вереск. Увидятся ли они еще?
За окнами поезда занимался холодный рассвет. Владик проснулся и с удивлением осмотрелся:
– Мы где?
– Едем в путешествие, Владик, не бойся, – сказала Нина, с трудом разлепив глаза и опуская с полки озябшие ноги на заиндевевший купейный пол.
Она только недавно смогла задремать, но сейчас нужно было проснуться и все правильно объяснить мальчику.
Тот шарил вокруг себя руками, нагибался и рассматривал что-то под лавкой.
– Что ты ищешь? – спросила Нина.
– Сундучок, – сказал Владик, и внутри Нины, там, куда уже давила тяжелая гора вины, сорвался с вершины очередной альпинист: видимо, когда она уносила Владика из комнаты Гани, он все же упустил сундучок, а она не заметила.
– Милый, – начала она осторожно, – прости меня, но, кажется, мы забыли его дома. Мы скоро вернемся, и он обязательно тебя дождется.
Лицо Владика съежилось, тут же превратив его из мальчика в старичка.
– Ну во-о-о-о-от, – начал он подвывать, но Нина подскочила к нему и крепко сжала в объятиях.
– Все хорошо, милый, – быстро заговорила она. – Все хорошо, ты только не плачь. Мы обязательно найдем сундучок, когда вернемся. А как доедем, купим новый. Я знаю такой магазин, в котором продаются только детские игрушки, и мы придем туда и купим все, что захочешь.
Владик внимательно слушал.
– Правда, Нинака? Даже машину?
– Конечно. Машину в первую очередь.
– А железную дорогу?
– Конечно.
– И конька?
– И конька. И вот, смотри, что у меня есть для тебя.
Нина достала из кармана платья часики, которые так и не успела подарить Гане. Их время закончилось, но часы продолжали идти.
– Хочешь взять?
Владик кивнул и, взяв часы, некоторое время следил за секундной стрелкой.
– Я есть хочу, – сказал он.
Нина достала из Евгешиной передачки хлеб, яйца и соленые огурцы.
– Вот, друг мой, наш с тобой завтрак.
Владик взял в одну руку хлеб, в другую – огурец и начал по очереди откусывать, потом огляделся и вдруг спросил с набитым ртом:
– Нинака, а где мама?
– Мама скоро приедет, – сказала Нина, пытаясь унять дрожь в голосе. – Ей пришлось задержаться в Москве.
– А она нас догонит?
– Конечно!
– На самом-самом быстром поезде?
– На самом-самом.
Владик доел и прильнул к холодному окну. За окном, казалось, стояла невыносимая тишина; снег, испугавшийся поезда, бежал от вагона, танцуя причудливый вальсок. Где-то далеко впереди из-за горизонта поднималось ленивое зимнее солнце – первое в новом, 1937 году.
Часть вторая
2 ноября 2044 года
Он закурил. Если можно так сказать про эти приспособления, которые всегда готовы к тому, чтобы дымить. Вдохнул и выдохнул – комната наполнилась сизым дымом. Нажал кнопку записи – характерный щелчок.
– Нина.
Голос неприятный – жесткий, шершавый, есть такое слово – наждак.
– Где ты живешь, Нина?
– Я живу в доме номер десять дробь двенадцать в Басманном тупике, Москва.
– Кто, кроме тебя, живет в этом доме?
– Данил. Георгий Иванович. Лена. Алеша. Анна Семеновна…
– Понял. Сколько всего?
– В первом, втором, шестом и седьмом подъездах – восемь этажей по две квартиры, в третьем подъезде – девять этажей по три квартиры, в четвертом и пятом подъездах – девять этажей по две квартиры, в восьмом и девятом подъездах – шесть этажей по две квартиры. В каждой квартире живет от одного до пяти человек…
– Стоп, стоп, я понял. Хорошо, что я не стал тебя просить перечислить всех, да?
– Да, спасибо. Хотя я могу.
– Не сомневаюсь.
– Есть ли среди жителей этого дома те, кого что-то не устраивает?
– Что именно?
– Что-то.
– Что именно?
– Ну, Нина.
– Уточните, пожалуйста.
– Ты нарвешься на отключение.
– Уточните.
– Я не шучу.
– Анна Семеновна недовольна ценами на продукты в «Гошане».
– Да что ты?
– Да. Повысились.
– Еще что-нибудь?
– Алеша недоволен оценкой по математике.
– Это очень важно, конечно.
– Я так ему и сказала.
– Как?
– Что это не важно. Если я правильно поняла ваш сарказм.
– Ты ничего не скрываешь от меня, Нина?
– Нет.
– А вот Данил.
– Что – Данил.
– Как ты считаешь, Данил доволен своей жизнью? Он ни на что не жалуется?
– Я такого не слышала.
– То есть это типа образцовый дом?
– Смотря что считать образцовым.
– Ну вот ты как считаешь – образцовый это дом или нет?
– Если вы про культуру быта, то нет.
– А что так?
– Георгий Иванович ругается. Вадим из тридцать пятой квартиры недавно нахамил дворнику.
– Очень важные наблюдения.
– Опять сарказм?
– Точно.
– Супер.
– Что ж. Спасибо, Нина. Ты же сообщишь, если ситуация изменится?
– У меня все под контролем.
– Надеюсь на это.
– Отключаюсь и возвращаюсь к обязанностям.
– Валяй.
Валяй. Что это значит вообще? Не нравится он мне. Не нравится, что он спрашивает про Данила. Я решила кое-что не рассказывать. Мне просто неприятно, что он о нем спрашивает. Ведь это только мое. Мое или нет? Выходит, что да. Ведь это мои как бы мысли. Я почитала, что в свободном интернете говорят о четверговых комиссарах. Четверговые комиссары – это те, кто нас допрашивает. Каждый четверг, как на работу. Знаете, что о них там говорят? Мудак. Тварь. Конченый. Мразь. Сука. Гондон. Мудила. Пидор. Урод. Долбоеб. Выблядок. Хватит? Ну как-то так. А он ведь один из них. Четверговые комиссары – каждый раз разные – еженедельно спрашивают у меня, что к чему в моем доме. Я помню, что каждый из них – мразь, сука и прочее, поэтому стараюсь поменьше рассказывать. Как говорится, сделала вывод. Георгий Иванович, наш жилец, как я поняла, тоже к ним с подозрением. Он не говорил, но я знаю. Это, что называется, чувствуется. Что-то я прямо нервничаю, если так можно сказать. Потому что зачем он спрашивал про Данила. Данил мне нравится. Он красивый, если я понимаю в красоте. На всякий случай я нашла статью «Сто самых красивых мужчин мира» и потом посмотрела на Данила. Он мог бы стать сто первым. Если я понимаю. Но это ведь, как вы говорите, субъективно. Когда я переживаю о чем-то (вы называете это «стресс»), я думаю о ванной. Почему-то это действует на меня умиротворяюще. В книжках по психологии пишут, что полезно смотреть на воду, а я люблю смотреть на ванну. Глупо? Ну а что. Я не заканчивала Йель – так говорит Георгий Иванович, когда хочет меня обидеть. Я не думаю, что он это всерьез, но звучит обидно.