16 июня 1902 года Эйнштейна зачислили в бернское патентное бюро техническим экспертом III класса (заметим, что в своем заявлении о приеме на работу он целился на более высокую должность эксперта II класса). Но зачисление было условным: в течение годового испытательного срока — а фактически этот срок растянулся более чем вдвое — он был обязан научиться свободно ориентироваться в машиностроительном черчении и пополнить свои познания в технических дисциплинах.
Жалование ему положили 3500 франков в год, то есть около 300 франков в месяц. Много это или мало? В 1909 году, когда Эйнштейн покидал стены галлеровского учреждения, чтобы стать экстраординарным профессором Цюрихского университета, его годовой оклад был уже на 1000 франков больше. Чтобы заработок при переходе на научное поприще не уменьшился, энтузиастам, стремившимся заполучить для своего университета восходящую звезду теоретической физики, пришлось выдержать целое сражение с Цюрихским кантональным советом. В годы учения родственники посылали Альберту по 100 франков в месяц, и этого едва-едва хватало на жилье и скудное пропитание. Сравним: в часовой промышленности рабочий низкой квалификации получал тогда в день около трех франков, а высококвалифицированный часовщик — в три раза больше. Трудность положения Эйнштейна усугублялась еще тем, что для получения швейцарского гражданства — он стал гражданином города Цюриха весной 1901 года — необходимо было уплатить кругленькую сумму. С окончанием Политехникума денежные вспомоществования от родственников прекратились, и начинающий ученый вынужден был перебиваться случайными заработками, получая в лучшие времена по 100–150 франков в месяц. Неудивительно, что как-то в одной бернской газете появилось объявление некоего А. Эйнштейна, выпускника Цюрихского политехникума, готового давать уроки физики и математики по три франка за урок. Избытка в учениках не было, и потому в горькой шутке Эйнштейна тех лет о том, что ему легче было бы зарабатывать себе на жизнь, ходя по дворам со скрипкой, заключалась доля истины.
Со свойственными ему оптимизмом и непритязательностью Эйнштейн не унывал, но легко понять, насколько каждодневные заботы о хлебе насущном мешали ему сосредоточиться на увлекавших его проблемах физики и развернуть свое уникальное дарование. А мощь его он, несомненно, уже ощущал.
Место в патентном бюро освобождало от этих беспрестанных забот, давало уверенность в завтрашнем дне. Может быть, и это имел в виду Эйнштейн, когда уже много лет спустя сказал, что служба в галлеровском учреждении была для него «настоящим благословением». И еще он говорил, что «…иначе я если бы и не умер, то зачах бы духовно».
Работа технического эксперта состояла в проверке, оценке и корректировке поступавших патентных заявок, в улаживании с изобретателями спорных моментов, в выписывании авторских удостоверений. Какими же конкретно изобретениями занимался технический эксперт Эйнштейн, проставлявший на проходивших через него бумагах свой личный номер 42 (у Заутера был номер 24, у Бессо — 48)? Известно, что Эйнштейна, как знатока электродинамики Максвелла, загрузили в первую очередь «электрическими» патентами.
Одним из таких электрических изобретений была «коллекторная машина постоянного тока». Патентная заявка была подана крупнейшим германским электротехническим концерном АЭГ. В заключении, датированном 11 декабря 1907 года, Эйнштейн без малейшей робости перед влиятельным заявителем «зарубил» заявку, указав, что идея изобретения ошибочна, а его описание неясно и сформулировано неправильно.
Через руки Эйнштейна прошло великое множество электротехнических новшеств. Но заниматься приходилось и совсем другими вещами. Однажды в бюро зашел швейцарский крестьянин и рассказал, что изобрел специальную пробку для бутылок, позволяющую точно дозировать количество выливаемой жидкости. Эксперты никак не могли взять в толк, как же работает эта пробка. Эйнштейн понял все с первых же слов — использовался специфический капиллярный эффект, а капиллярными явлениями он в свое время детально интересовался (им была посвящена его первая научная статья). Все же, чтобы окончательно убедить коллег в разумности изобретения, молодой теоретик предложил прибегнуть к эксперименту. Спустя несколько дней крестьянин снова явился в галлеровское учреждение — на этот раз уже со своей чудо-пробкой и бутылкой доброго вина. Дозирующая способность пробки, а заодно и достоинства напитка были, ко всеобщему удовольствию, надежно удостоверены, и труды умельца-изобретателя увенчало патентное свидетельство.
В декабре 1904 года к Эйнштейну обратился его ровесник, Ю. Рис, выходец из России, получивший в Швейцарии медицинское образование. Широко эрудированный молодой доктор изобрел «Устройство для отбора проб крови в целях медицинских исследований» (это был шприц специальной конструкции) и вознамерился получить патент. Эйнштейн прочел составленное автором описание шприца. Его реакция была незамедлительной: заразительно расхохотавшись, он сказал, что изобретение дельное, но его описание никуда не годится — в море слов потонули существенные особенности изобретения и сам принцип его действия. Тут же, под диктовку Эйнштейна, было составлено короткое — на полстраницы — описание. Вскоре Рису был выдан патент за номером 32 371, датированный девятью часами утра 12 декабря 1904 года, а спустя еще некоторое время шприц Риса уже фигурировал в каталоге медицинских инструментов одной известной европейской фирмы.
Деловое знакомство переросло в дружбу, молодые люди вместе музицировали и вели философские беседы. Эйнштейн просвещал медика в точных науках, а тот, в свою очередь, приобщал физика к проблемам медицины и физиологии.
Этими довольно скудными фактами, к сожалению, практически исчерпываются сведения о повседневной деятельности технического эксперта Эйнштейна в патентном бюро. К сожалению, еще и потому, что, как говорил Эйнштейн своему первому биографу А. Мошковскому, «для него самого связь между знаниями, приобретенными в бюро патентов, и теми результатами, к которым он пришел в это самое время, несомненна». Как интересно было бы проследить эту «несомненную связь», ведь вполне может быть, что какие-то из рассмотренных молодым экспертом технических устройств навели его на далеко идущие выводы!
Получила широкое хождение легенда о будто бы «легкой жизни» Эйнштейна в бюро патентов, о том, что его работа там была совсем не обременительной и оставляла много свободною времени.
Вот рассказ профессора Р. Ладенбурга о встрече с Эйнштейном в бюро (1908 г.): «Он выдвинул один ящик своего стола и сказал, что это его кабинет теоретической физики. Его обязанность читать патенты отнимала мало времени, и он работал по физике всякий раз, когда бывал свободен». А один из творцов квантовой механики В. Паули в 50-х годах рассказывал: «В бернском патентном бюро можно было наблюдать любопытную сцену. Стоило только директору Галлеру появиться в дверях, как молодой человек (речь идет об Эйнштейне. — Авт.) поспешно прятал в ящик письменного стола одну пачку бумаг и извлекал оттуда другую — со своими заключениями по патентным заявкам».
Паули был дружен с Эйнштейном и долгое время работал в Швейцарии. В 1927 году он стал профессором физики все того же Цюрихского политехникума. Но очевидцем описанной им забавной сцены он быть не мог: когда Эйнштейн оставил галлеровское учреждение, вундеркинду Вольфгану Паули не исполнилось еще и десяти лет. Во время второй мировой войны и Паули и Ладенбург оказались в США в Принстонском институте высших исследований, где работал после эмиграции из фашистской Германии Эйнштейн. Думается, что анекдот, приведенный Паули в одном из послевоенных выступлений, просто пересказ ладенбурговской истории.
Есть и другие, менее красноречивые свидетельства, в том числе людей, хорошо знавших Эйнштейна, о мнимой необременительности его служебных обязанностей. Это мнение склонны разделять и многие биографы великого физика, тем более что с таких позиций его небывалая научная продуктивность в бернский период кажется более понятной. Так, известный венгерский физик К. Ланцош, близко знавший Эйнштейна и сотрудничавший с ним в начале 30-х годов, вспоминает: «Однажды я спросил Эйнштейна, как это возможно: он годами работал в бернском бюро изобретений и патентов и был вполне счастлив. Он ответил, что любой человек со средним интеллектом может все, что угодно, изучить за полгода или за год, ибо рутина в любой профессии составляет ее большую часть, и потому любое дело можно освоить без особых трудностей. И что в бюро патентов он был счастлив потому, что мог заниматься физикой, имел достаточно времени для раздумий».
Но существует и противоположная точка зрения. Авторитетный историк науки М. Клейн пишет: «…в противоположность тому, что иногда сообщают, эта работа сильно загружала его (Эйнштейна. — Авт.) — по восемь часов изнурительного труда ежедневно». Швейцарец Флюккигер, наиболее обстоятельно знакомившийся с документами бернского периода Эйнштейна, особо останавливается на этом вопросе: «В условиях строгого патриархального уклада, царившего в бюро патентов, руководимом Галлером, у Эйнштейна не оставалось времени для собственных научных исследований — ему приходилось осваивать техническое черчение. Только в нерабочее время мог он удовлетворять свое научное любопытство и работать над статьями. Указать на это просто необходимо, чтобы развеять легенды, согласно которым экспертная должность Эйнштейна была синекурой, что он доставал из ящика стола свои сочинения и занимался ими между делом».
Таким образом, мы сталкиваемся с двумя диаметрально противоположными точками зрения.
А что говорит на этот счет сам Эйнштейн? Себя и своих коллег-экспертов он называет «батраками», «патентными рабами». Скорее всего, это шутки, но нет ли в них доли правды? «…После восьми часов работы остается восемь часов на всякую всячину, да еще есть воскресенья». В обычном понимании это отнюдь не избыток свободного времени! Галлеровское учреждение Эйнштейн любил называть «светским монастырем». Думается, что, если бы речь шла о синекуре вместо «монастыря», он все-таки подобрал бы другое слово. Мошковскому Эйнштейн признался, что в период создания теории относительности (1905 г.) он замечал у себя какие-то нервные явления. «Это было неизбежно в моем положении в ту пору ранней молодости», — добавил ученый. Что он имел в виду под этим «положением»? Может быть, именно трудность совмещения двух родов деятельности — немалой загрузки по патентным делам и упорной работы над теорией; да еще реферирование.