Признавая вопрос окончательно не выясненным, мы склонны держаться середины, пусть и не золотой: «Катехизис революционера» — плод совместных усилий Нечаева, Енишерлова, Бакунина.
Но вот что бесспорно, так это авторство мандата. Мандата, выданного Бакуниным Нечаеву: «Податель сего есть один из доверенных представителей русского отдела Всемирного революционного союза».
Каждое слово будто в капюшоне заговорщика-мистификатора: «Всемирный революционный союз» — намек на Интернационал, на Международное товарищество рабочих, к коему Нечаев не принадлежал; «русский отдел» — фикция; внушительный номер документа — 2772 — опять намек и опять фикция: мы силища, подчиняйся.
Так и веет самозванством, явлением, вообще-то говоря, старорусским, но чуется и тень поближе — Дмитрия Завалишина, в ту пору, кстати сказать, еще живого: декабрист Завалишин выдавал себя за эмиссара могущественного международного тайного общества.
Лопатин тем временем отбывал ставропольскую ссылку.
Жил в отчем доме; числился младшим чиновником для особых поручений. Штатная должность не прельщала, взял обязанности библиотекаря. Губернаторская канцелярия была местом службы; городская библиотека — местом служения[23].
Книголюб, он любил и книгочеев. Его душа жаждала общения. Он и потом, поднадзорным в Ташкенте или в Вологде, зажигал диогенов фонарь — искал людей мыслящих. О нем и потом, десятилетия спустя, вспоминали: настоящий толчок нашему развитию дал Герман Лопатин.
«Опять прихожу к моей теме, — писал Герцен, — шепчу и кричу ее вам в уши, чтоб она неотступно вас преследовала: живая жизнь в провинциях; если у вас нет корня в провинциях — ваша работа не пойдет в рост…»
Об этом не надо было ни шептать, ни кричать Лопатину.
Многие из тех, кто менял провинцию на столицу и весьма комфортабельно гнездился там, не прочь были сетовать на пагубу городских тротуаров и вздыхать о сельских ухабах. Однако никто из них надолго не оставлял столичную квартиру. В родные Палестины с родными осинами они, впрочем, вояжировали, но, откровенно говоря, предпочитали вояжи за шлагбаум, по ту сторону от пограничной станции Вержболово.
Лопатин на провинцию и провинциальное глядел так же, как поэт и публицист Михаил Михайлов, сподвижник Чернышевского: «Подумаешь, право, что в России везде, кроме столиц, люди спят себе и рта раскрыть не умеют, двух мыслей не свяжут, особенно на бумаге. А между тем это вовсе неправда: в провинциях-то и живут люди, рассуждающие серьезно, интересующиеся наукой и литературой, с любовью следящие за современным направлением мысли».
К этим-то людям и устремлялся Лопатин. Эти-то люди и тянулись к политически неблагонадежному кандидату университета.
А губернатор Властов благоволил младшему чиновнику. Либерален был действительный статский. К тому ж весьма уважал честнейшего Александра Никоновича, отца Германа. Да и вряд ли кто-либо другой из подчиненных потягался бы с молодым человеком в умении столь толково излагать административные вопросы. По сей же причине губернатор охотно командировал его, выражаясь нынешним языком, в глубинку.
Одну из таких поездок Лопатин описал очень занимательно. Это описание, в свое время опубликованное ведомственным изданием, помещено в сборнике биографических материалов «Мятежная жизнь»[24].
О другой поездке Герман Александрович рассказывал на старости лет; в Архиве Октябрьской революции сохранилось несколько страниц большого формата, исписанных блеклым карандашом. Нет, это не жемчужный почерк Лопатина. Чей же? Увы, неизвестно. Остается лишь отдать должное безымянному слушателю: почти магнитофонно запечатлел он ритмы и обороты рассказчика. Вместе с тем перед нами свидетельство деятельного участия Лопатина в судьбе «сеятеля и хранителя». А сверх того пример осуществления программы «Рублевого общества», о котором упоминалось выше.
Запись предваряют несколько строк, объясняющие причину, по которой либеральный губернатор посылал именно Лопатина разбирать земельные конфликты: «Не потому чтобы Лопатин был знаток по этой части. Напротив, как натуралист по образованию, Герман Александрович в то время никакого права еще и не нюхивал и, как мы ниже увидим, даже отношения общинного землевладения только именно в Ставрополе постиг и практически им заинтересовался. Способность разбираться в людях, спокойно и доброжелательно доходя до самой глубины их отношений, тонкое умение понять в точности жалобщика и ответчика и найти для обоих правильный выход по душам и по здравому смыслу — эти качества Лопатина, впоследствии сделавшие Германа Александровича „генералом от революции“, как называл его „генерал от полиции“, пресловутый П. Н. Дурново, много послужили на благо Ставропольской губернии в эпоху крестьянской реформы. Некоторые эпизоды из службы Лопатина при Властове настолько интересны, что жаль было бы о них умолчать».
А далее — рассказ Германа Александровича:
«Помню, однажды Властов командировал меня разобрать замешательство между переселенцами Прибалтийского края, которые на полученных им участках земли отказывались строиться там, где указывало местное начальство. Выезжая, я решил на всякий случай захватить с собою землемера. Властов, конечно, разрешил и послал меня к губернскому землемеру, чтобы тот отправил со мною одного из своих помощников. Губернский землемер видит, что я в штатском платье, одет не пышно, и начал ломаться: отказал мне, — у меня, дескать, все люди разобраны, никого нет послать. Возвращаюсь к Властову, рассказываю, тот вспыхнул: „А? Так?“ — немедленно катает предписание: губернскому землемеру такому-то сопровождать чиновника особых поручений лично и состоять в его распоряжении. Бедный землемер света невзвидел… Заметался, встосковался, ехать ему смерть не в охоту, а надо — все просил, чтобы хоть не на перекладных, а в его собственном тарантасе.
Приехали на место. Переселенцы — эсты и латыши. Народ бедный, но, сразу видно, культурный. Учителя с собою привезли. Говорят по-немецки и немножко по-русски. Дело о нежелании строиться мы покончили быстро, потому что от переселенцев власти требовали совершенного вздора. Эсты желали строиться на горе, а им приказывали — нет, стройся под горою. А там — болото, лихорадки. Зачем это было нужно — неизвестно. Вероятно, хотели сорвать с переселенцев взятку, а может быть, просто самодурствовали. Разумеется, я разрешил переселенцам от имени губернатора селиться, где они найдут для себя удобнее: земля их, стало быть, и выбор их.
Объясняясь с переселенцами, я держал в руках план местности. Вот тут-то я и увидел, насколько культурны были эти люди. Они смотрели на карту и что-то тихо ворчали по-своему. Учитель обращается ко мне:
— Они просят, чтобы вы положили карту по натуре.
— Что это значит — по натуре?
Оказывается, так, чтобы страны света на карте представлялись глазам в строгом соответствии тому, как они действительно определяются в этой местности по солнцеходу… Разложил я им карту по натуре. Смотрят, тупятся и опять тихо ворчат между собою по-эстонски.
— В чем дело?
— Говорят, что если так, то им отмежевали неверную границу. Карта показывает ее гораздо дальше, чем теперь имеет участок.
— Покажите.
Показали. Вижу: действительно, длинный клин земли исчезает во владениях соседних азиатских князей каких-то.
— Хорошо, — говорю, — значит, проверим размежевку астролябией.
Землемер мой и без того зол: увез я его невесть куда, насильно, надоело ему, домой, к жене тянет, а тут еще — плетись с астролябией землю мерить. Встал на дыбы:
— У нас этого нет в предписании, чтобы землю перемеривать!
— А мы все-таки перемеряем.
— Я отказываюсь, я уеду.
— Можете, но я отправлю с вами пакет к губернатору, который вы потрудитесь ему немедленно передать. А в пакете будет доклад о земельном недоразумении, на которое мы с вами здесь наткнулись. Губернатор поручил мне покончить переселенческие затруднения, а покончить их без проверки межевания нельзя. Значит, он вас сейчас же пришлет обратно. Вы сделаете двойную дорогу и потеряете вдвое больше времени. А я, чтобы не расходовать казну на лишние прогоны, останусь ждать вас здесь.
Упал землемер духом, струсил, покорился. Дали нам коней — на межу скакать. Седел нету. Прислали тулупы. Поехали верхом на тулупах. Я дал знать азиатам, этим князьям, чтобы прислали своих депутатов: будем проверять границу.
Наставил землемер инструмент свой, взглянул, говорит небрежно:
— Да, есть неточность, только маленькая.
— А как маленькая?
— Всего несколько минут.
По всей вероятности, думал, что на минутах этих я успокоюсь: куда, мол, чиновнику губернаторскому знать, что такое минуты, а звучит безделицей. Но я еще не так давно гимназистом-то был, и астролябия у меня в памяти крепко сидела.
— Как, — говорю, — в несколько минут? Да ведь это значит, если здесь, у вершины угла, сажень, то во сколько же эти минуты разойдутся к концу плана?
Замолчал. Понял, что имеет дело не с малым несмышленком. Двинулись мы на промерку — простую, без цепей, ходом по меже. Вы знаете, что межевые знаки бывают двух родов: внешние и тайные. Внешние при захвате уничтожить или испортить легко: столб повалить, канаву засыпать. Но на тайные надо секрет знать, потому что это — глубокие ямы, в которых скрыты негниющие вещества: камень, уголь».
Рукопись обрывается запятой.
Это досадно, ведь заголовок гласит: «Первый побег Лопатина».
Итак, он рвался из Ставрополя? Стало быть, не хотел сидеть в провинции? Выходит, и ему нужны были «столицы»?
Попробуем уяснить, в чем дело. Есть личные письма, словно бы освещенные трепетом свечей. Есть жандармские документы, тусклые как наледь.
Ставрополь был не только родным городом, где Герману житейски не худо жилось. Ставрополь был силком навязан Лопатину. Своей волей приехать — это одно; покоряясь воле врагов — совсем другое.