Как-то раз, когда я мучился над физическим смыслом операции вихря, ко мне подошел Сергей Сергеевич. Его хищный нос угрожающе навис над моими бумагами.
— Как успехи?
Я пожал плечами:
— Да вот, разбираюсь…
— И долго будете разбираться?
— Пока не пойму.
— А проницаемость надо измерять сейчас.
Уже не помню, в который раз я пытаюсь объяснить моему заведующему, что этого делать не надо, но он непреклонен. Наконец мы договариваемся о том, что я буду продолжать эксперименты на приборах серии «По» до тех пор, пока их не отменит сам Матвей Михайлович. Я понял, что избавление от тяжеленных «Потапов» находится в руках таинственно всемогущего Грехова.
И вот я уже иду по длинному коридору главного здания института. Невероятно высокий потолок теряется в пыльном сумраке, левая сторона коридора уставлена старинными геологическими шкафами, похожими на довоенные школьные пеналы гигантских размеров, по правой стороне расположены двери с написанными от руки табличками. Почти каждая фамилия имеет перед собой приставку «проф.», поэтому я невольно стараюсь ступать по скрипящему паркету не так громко. Кабинет Матвея Михайловича — последний по коридору, рядом со старинной кафельной печью. Я постучался и вошел в комнату. Возле большого письменного стола я увидел невысокого широкоплечего человека с длинными руками. Рукопожатие его было сильным, у меня даже заболели пальцы. За те несколько мгновений, пока моя рука находится в ладони Грехова, я успеваю заметить между его большим и указательным пальцами полустершийся якорек, почти скрытый растущими на тыльной стороне руки волосами.
— Разглядели? — улыбается Грехов, растягивая седые, прокуренные до желтизны усы.
Видя мое смущение, он усаживает меня около себя и достает из правого ящика стола несколько разных пачек папирос и сигарет. Мы закуриваем, и в течение нескольких минут ему становятся известными все основные вехи моей нехитрой биографии.
— Так кто вы по специальности? — спрашивает Грехов, внимательно вглядываясь в меня из-под густых жестких бровей. — Что у вас по этому поводу написано в дипломе?
— Я физик.
— А чем мы тут занимаемся, знаете?
— Знаю, — неуверенно сказал я. — Мы ищем нефть в этих самых, как его… в трещиноватых породах, — с удивлением произнес я в первый раз в жизни эти странные слова.
— А как вы собираетесь с помощью своей физики искать нефть в этих самых, как вы изволили выразиться, трещиноватых породах?
Тут я понял, что наступил момент, когда я могу что-то изменить в своей судьбе и, может быть, избавиться от «Потапов» с угрожающе большими номерами. Я рассказал Грехову о своих экспериментах, о Павле Исааковиче, о том, какая трудная наука гидромеханика, и о том, сколько будет весить изготавливающийся в мастерских «По-6»…
— Это все очень интересно, — перебил меня Грехов, — но все-таки какая нам будет польза от ваших занятий?
Я опять стал долго объяснять смысл экспериментов, которые, на мой взгляд, просто необходимы для уточнения некоторых еще неясных положений теории фильтрации. Наконец, с большим трудом мне удается убедить его в том, что дальнейшие попытки лабораторного определения проницаемости на приборах серии «По» обречены на неудачу. Я мог теперь не заниматься «Потапами», но был обязан со временем предложить какой-то другой метод лабораторного определения проницаемости трещиноватых пород. С тем мы и расстались.
Теперь мне уже ничего не мешало постигать премудрость законов гидромеханики, и спустя полгода после памятного посещения газомеханической лаборатории я опять направился на Десятую линию. Только на этот раз в моем портфеле лежали зачитанные до дыр оттиски Гринберга, а при воспоминании о моих первых опытах и о «статье», написанной шесть месяцев назад, я содрогался от стыда за мою самоуверенную невежественность.
Надо отдать должное Павлу Исааковичу: он разговаривал со мной так, как будто я никогда ему никаких статей не показывал. По некоторым тщеславным соображениям мне очень хотелось, чтобы он взглянул на отданные мне когда-то оттиски. Поэтому при первом удобном повороте разговора я сослался на какие-то уравнения из этих работ и достал их из портфеля. Павел Исаакович уткнулся носом в замусоленные страницы.
— Что вы имеете в виду, вот это? — спросил он, не поднимая глаз.
— Да, да, уравнение сохранения энергии, — ответил я, с нетерпением ожидая момента, когда Павел Исаакович заметит сделанные мною исправления опечаток в трехэтажных математических выражениях. Увы, он вернул мне оттиски, ничего не сказав о замеченных мною ошибках.
— Это может быть интересно, — задумчиво проговорил Гринберг, глядя на меня невидящими глазами. — Если вы сделаете хорошую модель, отладите ее сначала на жидкости, а потом перейдете на газ, то можно проверить теорию… Это может быть интересно, — повторил Гринберг, и его взгляд сделался опять осмысленным. — Как называется ваш институт?
— Ленинградский нефтяной…
— Нефтяной так нефтяной, — Павел Исаакович поднес к своему носу часы на руке. — А теперь извините, я должен идти на заседание кафедры. Когда сделаете модель — приходите… — И, уже пожимая мне руку, добавил: — Простите меня: я не предупредил вас об опечатках… Такое мученье с типографиями, обязательно в формулах наврут!
С этого момента я стал рисовать эскизы своей будущей установки. Я решил, что она должна состоять из двух толстых стальных плит, между которыми укладывается прокладка из металлической фольги. Для изготовления установки надо было прежде всего достать плиты. За ними я поехал на Металлический завод. С огромными сложностями мне удалось заказать там две поковки из особой нержавеющей стали, идущей на изготовление турбинных лопаток. Поковки весили килограммов двадцать — двадцать пять, но и лет мне тогда было столько же, поэтому, оторвав по дороге ручку от старого портфеля, я сам приволок плиты с завода в нашу механическую мастерскую. Потом я направился на завод имени Ворошилова, выпускавший тонкий прокат цветных металлов. Узнав, что мне нужно всего пятьсот — семьсот граммов тонкой медной и алюминиевой фольги, начальник отдела сбыта завода выругался и отослал меня к главному инженеру. Тот внимательно выслушал мою просьбу и попросил начальника прокатного цеха принести образцы продукции.
— Ну, а уж как вы будете выносить это через проходную — ваше дело. Здесь я уже ничем вам помочь не могу, — и главный инженер выпроводил меня из своего кабинета.
Где-то на темной лестнице заводоуправления, забравшись на последний чердачный этаж, я с помощью брючного ремня подвесил рулон фольги у себя на боку, как шпионы и инспекторы полиции подвешивают пистолеты. Была весна, и модное в то время широченное весеннее пальто скрыло от глаз военизированной охраны похищенное государственное имущество.
Труднее всего было уговорить заведующего производством гигантского оптико-механического завода принять заказ на оптическую полировку стальных плит. Тем не менее через два-три месяца и эта задача в конце концов тоже была решена.
Итак, установка была собрана. На специальной подставке, привинченной к столу, покоилась нижняя плита. По ее контуру укладывалась прокладка из фольги требуемой толщины. Сверху накладывалась вторая плита, которая привинчивалась к нижней шестью болтами. В образующуюся между плитами щель по специальным трубкам подавалась вода. Сразу же после начала экспериментов я понял, что мне одному на установке не справиться. Один человек должен был следить за давлением поступающей на вход воды, тогда как другому следовало в это время с секундомером в руках определять ее расход. После долгих уговоров Сергей Сергеевич разрешил мне в особо экстренных случаях прибегать к помощи лаборантки Ляли, «если, конечно, она в этот момент не будет занята выполнением своих прямых обязанностей». Для того чтобы я лучше запомнил его последние слова, заведующий повторил свой излюбленный жест, подняв кверху пожелтевший указательный палец.
Мы начали с широких щелей, раскрытие которых измерялось десятыми долями миллиметра. Установка работала как часы, выдавая результаты, абсолютно совпадающие с классической теорией вязкого течения жидкостей. Я то и дело собирал и разбирал модель, укладывая между плитами все более тонкие прокладки. Видя, как я работаю здоровенным гаечным ключом, отвинчивая и завинчивая большущие гайки, Ляля прониклась уважением к тяжелому труду младшего научного сотрудника и всячески старалась мне помогать, не жалея своих наманикюренных пальцев. Для увеличения момента я стал пользоваться известным у водопроводчиков приемом, надевая на рукоятку ключа отрезок газовой трубы. От ключа у меня болели плечи, но когда я «халтурил» и завинчивал гайки с недостаточным усердием, через прокладку начинала сочиться вода, и опыт приходилось начинать сначала.
Но самым неприятным и неожиданным было то, что при ширине щели в тридцать микрон и меньше результаты опытов не согласовывались с теорией. Отклонения были тем сильнее, чем тоньше была щель и чем скорее двигалась в ней жидкость. Этот эффект был особенно заметен при самых узких щелях: когда расход воды в полтора-два раза превышал теоретически вычисленные значения. Трудно было поверить, что я столкнулся с новым, не описанным еще в литературе явлением, поэтому я повторял эксперименты снова и снова. Только когда я окончательно убедился в стабильности получаемых результатов, я отправился к Павлу Исааковичу. Он долго и внимательно вглядывался в каждую цифру, листая страницы принесенного мною лабораторного журнала. Нос его почти касался бумаги, и казалось, профессор тщательно обнюхивает исписанные столбиками цифр листы. Но вот он вскинул голову:
— А вы не ошиблись? Все правильно мерите?
Я обиженно развел руками.
— Можно, я приду завтра посмотреть вашу машину? — неожиданно спросил Павел Исаакович.
На следующее утро я уже встречал профессора у ворот нашей церкви.
— Это здесь вы работаете? — с искренним удивлением спрашивал меня Павел Исаакович, осторожно ступая по деревянным мосткам нашего «зимнего сада».