— Овраги — главная беда нашей земли, — горячо заговорил Морозов. — Их надо решительно лечить, возвращать для красоты и службы человеку. Лет восемь назад мы попросили колхоз «Усень» передать нам этот выгоревший склон с большой овражной системой. Земля здесь уже вышла из пользования, стала непригодной даже для овечьего пастбища. Начали работать вместе с кандидатом сельхознаук Юрием Федоровичем Косоуровым, он на опытной станции… Сделали горизонтальную съемку и принялись аккуратно выполаживать бульдозером крутые склоны оврага. Это, в общем, главная из работ. Потом у вершин промоин насыпали валы, чтобы обезопасить район от новых размывов. Срезали крутизны и насадили по ним лес на заранее устроенных горизонтальных микротеррасах. Породы деревьев подбирали, как принято говорить, на основе опыта: где повыше, там лучше растет сосна, чуть ниже — лиственница, а еще ниже прекрасно приживаются липа, клен, рябина. На все это у нас ушло полных три года, потом еще пять лет требовался небольшой уход. А теперь кажется, будто лес и светлый луг существовали здесь всегда. Зимние бури снег не весь сгоняют, сугробы остаются в лесу, по весне тают экономно, вода в затененной почве держится все лето. И ветры тут не разгуляются. Ландшафт красивый и полезный, не правда ли?
— Теперь вы возвратите эту землю колхозу? Чтобы пользовались ею?
— Э, нет! — Морозов так и вскинулся. — Возрожденная земля по праву надолго остается в гослесфонде. Траву косите, нам не жалко, пожалуйста. Выпас за опушкой леса всегда разрешаем. А чтобы овец запустить в лес, коров на луговое днище — тому не бывать, пока не подымутся зрелые сосны и все другие породы, пока ландшафт не закрепится настолько, чтобы выдержать антропогенное давление. И то — разумное! За этим мы строго следим.
Юлашев не перебивал Морозова, стоял молча, удовлетворенно щурился, поглядывая на этот зеленый добрый клочок возрожденной земли. Перехватив взгляд Янбарисова, усмотревшего на высоте за дорогой темные полоски лесных посадок, сказал:
— Тоже работа нашего мехотряда. Лиственничные посадки. Террасы до самой вершины. Двести с лишним метров над долиной.
Морозов живо обернулся.
— Поднимемся туда, Игорь Сахиевич? Покажем первые посадки, где успел вырасти хороший лес?
И заспешил к машине.
Ехали едва заметной колеей, все время вверх, довольно круто. Колея виляла то вправо, то влево и снова вверх по выжженным травам, по целику, с мелким, овцами полусъеденным типчаком. Наконец подобрались к голому, довольно крутому подъему. По обе стороны ребра горы темнели лесные урочища, заполнившие две глубокие морщины на старом лике этой возвышенности.
— Полный ход! — скомандовал Юлашев шоферу. — И без страха, без остановок, иначе юзом вниз…
Мотор взвыл. Газик дернулся и, пробуксовывая на скользких камнях, потащился в гору. Едва ли не на пределе своих возможностей машина вырвалась на пологую площадку — одну из вершин обширной, увалистой возвышенности.
Отсюда открывался неоглядный простор.
Слегка рассеченная низинами, возвышенность эта прямо под ногами серебристо светилась: сухую горную степь завоевал ковыль. И хотя овцы основательно пообстригли его метелки, высокогорье навеяло воспоминания о жарких южных краях. А чуть ниже, в какой распадок или морщину ни заглянешь, всюду на крутых боках, начинаясь вот от этой ковыльной плеши, темнели крупные массивы лиственничного, соснового и смешанного леса. Рядки деревьев располагались по горизонталям, по ступенькам террас, и было ясно, что все это — рукотворный лес. Теперь уже слитный, он уверенно покрыл высокогорье, над которым в иные годы бешено рвался ветер, пригибая долу живучий ковыль. И далее, едва различимые, тоже бугрились высоты в черных пятнах леса. Пока что, правда, таких пятен было меньше, чем голых, серых пустот. Есть где развернуться лесоводам!
Юлашев стоял в привычной позе, руки за спиной, и озабоченно осматривал широкий простор. Тут на многие годы достанет. Только успевай. Морозов прохаживался возле машины.
— Там внизу, — он показал на голубеющую степь, где город Туймазы угадывался только по серому расплывшемуся пятну дыма, — лесопосадки скоро будут закончены. А вот на склонах… Белебеевская и другие возвышенности огромны — десятки километров на юг, на восток. По ним и скользят постоянные суховеи. Здесь они как бы набирают скорость. Отсюда падают на нашу степную часть и дальше — на Белую, на Каму, на Волгу. Именно на возвышенностях нужны плотные лесные массивы. Значит, это общее дело. Оно касается не только одного Туймазинского объединения — всех лесников республики. Знаю, что наше министерство планирует лесопосадки на возвышенностях еще четырем объединениям. Думаю, что эта сложная и нужная работа требует усилий не только нашего лесничества; это общенародное дело. Направить бы сюда тресты Мелиоводстроя, у которого много машин для террасирования, это ведь самая трудоемкая и сложная работа — сделать сотни километров террас на крутизнах. Сколько мы сегодня сажаем? Три тысячи гектаров за пятилетие. Необходимо ускорение, по крайней мере удвоение этой цифры, чтобы до конца столетия завершить главную задачу, обсадить и поля, и возвышенности лесом; а кроме того, у нас много работы в старых лесах, их семьдесят тысяч гектаров. Там проводим решительную замену породного состава: как можно больше хвойных — сосны и лиственницы.
— Это особый разговор, — заметил Юлашев. — Ты отвлекся от проблемы гор, Николай Филиппович.
— Да, пожалуй. — Морозов вздохнул. — Эти леса, что мы видим вокруг, высажены за последние два десятилетия! Живут! И очень неплохо работают, во всяком случае охраняют склоны от новых размывов. Сейчас самое важное для нас — не допускать чрезмерного выпаса скота по склонам. Где пройдут цепочкой сто овец, там уже тропа. После первого же ливня — по тропе ручей. Потом щель, промоина. А как не усмотрели, так овраг. Значит, опять выполаживание, новый фронт работы?..
Вдали за лесом я приметил подвижное серое пятно. Стадо? Морозов тоже увидел и сказал, чуть повысив голос:
— Да, отара овец. Но они не в лесу пасутся, не на опушке даже, где густая трава. Мы убедились, что никакая разъяснительная работа среди пастухов, никакая угроза штрафа или другого наказания не срабатывает так безотказно, как сам вид молодого леса, его явная польза для всех, его красота. Берегут, вот что важно! А ведь башкиры — народ исконно кочевой, пастьба у них в крови, вековая традиция. И вот многие поступились этой традицией ради леса. Люди видят в лесе своего заступника от стихии. Потравы здесь — редкий случай. К лесу, к нашей работе у пастухов уважение.
— А колхозы вам помогают при облесении? Местные Советы? Или вы в одиночку?
— В одиночку мы — ничто, — ответил Юлашев. — Эрозированные земли нам передают охотно, но если на них есть хоть немного травы, то придерживают. У них плохо с выпасами. Мало их. В районе нашего объединения у колхозов тридцать тысяч гектаров голых склонов, все в промоинах, причем абсолютно бестравных — четыре-пять тысяч. На что они годны? Только на облесение. Словом, фронт для работы у нас имеется. Мы даже пытаемся делать террасы под посадку с таким расчетом, чтобы можно было сеять траву, а после укрепления леса пасти там скот. Взаимная помощь.
— Колхозные руководители иной год попадают прямо-таки в безвыходное положение, — вмешался Морозов. — К середине лета совершенно нет пастбищ. Даже черные пары в севооборотах превращают в толоку, пасут на них скотину. Орошаемых пастбищ с высоким урожаем травы тоже мало, потому что не хватает воды. А вода в недостатке опять же оттого, что мало леса. Круг замыкается. И этот круг не разорвешь за год, даже за пятилетие.
Пока Николай Филиппович говорил, Юлашев не сводил с него глаз, легонько кивал в подтверждение.
Очевидно, эти два руководителя жили одной заботой и с одной мыслью. Морозов в Туймазах уже сорок лет. И все сорок занимается лесами. И у Юлашева немалые знания и опыт. К тому же он прекрасный организатор, объединение в министерстве много лет является передовым.
В Туймазинском лесохозяйственном объединении трудятся две тысячи человек. Они согласованно и умело делают крайне необходимое, пусть и ограниченное территорией дело: увеличивают площади леса в самом центре природного коридора, по которому с юга на север часто пробирается страшный юго-восточный ветер. И помогают Башкирии бороться с гибелью почв от эрозии, а полезащитными лесополосами несомненно повышают урожайность сухих полей на равнине. Что может быть благородней этого дела?
Отсюда, с волнистых холмов Белебеевской возвышенности, открывались далекие голубые пространства, над которыми с посвистом проносился «астраханец», не один год высушивающий нивы и в Башкирии, и в Поволжье, в Татарии, даже в окском поречье и далеком отсюда вятском крае.
Но уже темнели на верхотуре зеленые пятна молодых лесов, предвестников будущих массивов. Уж они-то не склонялись под ветром, как клонится до земли гибкий и жесткий ковыль; они принимали суховей на свою плотную стену, приземляли его, истощая напор жары и суши. Соединить бы все эти лиственничные урочища и березовые колки в один массив, основательно надеть на возвышенность зеленую шубу леса… Немало предстоит сделать лесникам-мелиораторам, немало потрудиться, чтобы поставить рядом с лесным Уралом еще один протяженный заслон на пути сухих ветров, протянуть леса и лесные полосы до границы с Татарией и дальше на запад — до Волги с Приволжской возвышенностью. Лес — это вода!
Много работы. Зато и выигрыш для страны, принявшей многолетнюю Продовольственную программу до 1990 года, — выигрыш, который получит земледелие европейской части СССР пусть не в первом тираже, но получит непременно и уже навсегда.
Для самой Башкирии, для ее хлеборобных степных районов — Дюртюлей, Туймазы, Белебея и других, расположенных в коридоре засухи, полное облесение высот и степи означает прибавку урожаев, полноводье слабеющих рек, решение проблемы орошаемых пастбищ, этой единственно надежной кормовой базы в засушливом регионе.