грамоту: оставить обсерваторию под руководством директора ее Мартина Почобута. Дело как будто спасено.
Почобут в свою очередь не остается в долгу перед королевской особой. Обследуя небо в сильный ахроматический телескоп, разглядел он в космической глубине между созвездиями Орла и Знаменосца некое сочетание звезд, напоминающее фигуру молодого бычка. Неизвестное еще созвездие, которое не обозначено ни в каких каталогах. Спешное сообщение об этом Лаланду. Тот, разумеется, взволновался, просил немедля прислать точные координаты, рисунок созвездия, чтобы опубликовать в текущих «Эфемеридах». Почобуту как автору открытия предоставлялось право дать новому созвездию название. И он назвал в честь своего покровителя «Телец Понятовского».
Король, конечно, понял всю любезность этого жеста и в ответ приказал выбить в честь астронома золотую медаль с изображением его профиля и символов его учености: небесный глобус, карта солнечной системы, книга, зрительная труба.
Кажется, астроном Почобут мог спокойно продолжать свои астрономические занятия.
Но ему оказывается не только высочайшая милость, а еще и высокое, весьма обременительное доверие. Его вводят в состав Эдукационной комиссии. Видный член ордена должен искоренять наследие ордена. Он сам все время на перепутье — и такое еще испытание. Перестройка академии — долгий, мучительный процесс. Противоборство интересов, противоборство сил. И что бы ни предпринял он в своем новом положении, все равно подвергается обвинениям и с той и с другой стороны. Традиционная профессура видит в нем притеснителя своих же. Наиболее рьяные реформаторы в комиссии подозревают его в намерении защищать старое, тормозить ход преобразований. А ему кажется, что он всего лишь ограждает от слишком поспешных, непродуманных шагов. Как бы не выплеснуть и то ценное, что было накоплено за два века в этих стенах! Что же, опять ищет возможность «мирного договора»?
…У Почобута на квартире в доме профессоров — двое посетителей. Доверенные бывшего провинциата, лишенного ныне власти всем распоряжаться, но продолжающего подспудно действовать. Почобуту излагается в осторожной форме план задуманной акции. Все средства академии, принадлежавшие ордену, все доходы от богатых земельных владений иезуитов перевести разными путями в тайные фонды — до лучших времен. Он, Почобут, влиятельный член Эдукационной комиссии, мог бы во многом этому плану способствовать.
А как же академия? Лишить ее материальной основы? Обречь на бедное состояние?.. Нет, это противно его натуре. Все дело просвещения в крае пострадает. Доверенные лица так и не получили от него согласия. Сын науки поборол в нем другие чувства. Но он ничего и не сделал, чтобы в корне пресечь этот план. Отошел как бы в сторону. План потерпел поражение и без его вмешательства.
Но были вопросы, в которых он проявлял всю твердость и настойчивость. Нужды его обсерватории. Еще многое надо, чтобы поставить дело как следует. Мечта о большом квадранте тоже не угасает. Он просит, требует от комиссии выделения на обсерваторию новых средств. Ну да, преследует личные интересы! — пускают в ход языки.
— Если комиссия так обеднела, — отвечает он громко, — мне остается только предложить мой собственный кошелек. Я готов внести десять тысяч злотых.
Комиссия постановляет отпустить на обсерваторию две тысячи. Такова уж особая арифметика у тех, кто финансирует науку.
Он спешно собирает Стрецкого в отъезд. В Париж, в Лондон — по проторенной уже тропе к знакомым астрономам, к мастерам инструментов. Разумеется, одно из важнейших поручений — заказать в Лондоне у мастера Рамсдена большой стенной квадрант. Путь-дорога, Андрей!
Усталым шагом поднимается Почобут к себе в обсерваторию.
Как только было получено известие, что мастер Рамсден согласился изготовить большой квадрант, началась подготовка к его приему. Куда поместить, как закрепить на стене?.. Архитектор Кнакфус снова обследует вместе с Почобутом этажи обсерватории.
Подходящего помещения не было. Надо создать какое-то особое. Но наращивать здание еще вверх невозможно. Так же и в сторону — справа и слева вплотную примыкают другие дома академии. Что же придумать?
И они придумали. Этакая строительная уловка. К южному фасаду здания, что выходит на маленький обсерваторский дворик, прислонить по всей высоте от низа до крыши нечто вроде прямоугольной коробки. И в ней оборудовать все, что нужно для наблюдений, и там же поселить подобающим образом его величество большой квадрант.
Сооружение такой пристройки позволяло решить и самую важную задачу: как подвесить квадрант. Большой квадрант не только большой, но и высокоточный инструмент. Очень чувствительный к малейшим помехам — толчкам, сотрясениям. Ему нужна вполне надежная опора. «Невозмутимо спокойная стена», как выразился Почобут.
Он вспоминает то, что видел несколько лет назад во время своего путешествия. Вольный город Бремен. Квартал бременских мастеров. Изготовление каменных плит искусной отделки. Вот что сейчас нужно! И в Бремен посылается человек, с подробным описанием того, что нужно сейчас для обсерватории в Вильно.
А во дворике академии раздается уже стук строительных работ. Только ночью, когда все затихает, честной народ уже спит, а для астрономов наступает «рабочий день», — можно урвать какой-то звездный час-другой для наблюдений. И немного забыть про земные хлопоты. О занятиях со студентами, с ассистентами, о передрягах реорганизации, о страстях на комиссии… Сокровенный час.
…После долгого отсутствия, как показалось Почобуту, вернулся Андрей Стрецкий. Ему-то пребывание за границей не показалось столь долгим. Обилие впечатлений, встреч. И самое сильное — общение с Лаландом. Тот отметил астрономическое рвение виленского академиста и называл его весьма любезно профессором. Надо сказать, Стрецкий выполнил свою миссию с толком. Привез письмо Почобуту. В нем Лаланд хвалил его помощника. А в конце писал: «Если бы во Франции питали такой же интерес к астрономии, то я не был бы занят бесплодными просьбами о квадранте. Помощников я имею только тех, которых беру за свой счет. Вы гораздо счастливее меня, потому что Вам их дают. У Вас есть своя типография, а я не могу найти издателя, который бы напечатал мои труды. В Вашу честь выбивают медали, а я терплю только придирки…»
Вот, оказывается, какой может быть оборотная сторона широкой славы. Но если бы Лаланд знал, как и ему, Почобуту, приходится иногда отстаивать здесь у себя интересы астрономии! Даже новое почетное назначение и то ведь словно норовит отнять от его науки.
Мартин Почобут объявлен ректором академии-университета. Вернее, той новой высшей школы, в которую они должны превратиться после преобразований. Может быть, он как-нибудь и уклонился бы от такой чести, если бы не шла речь о судьбе академии. Дом родной! И сразу он оказался в водовороте самых тяжких дел.
Были разные проекты и планы преобразования. Новая система обучения, введение новых, современных дисциплин, повышение роли естественных и точных наук. Обещающие планы, которые нужно проводить в жизнь.
Но были намерения и совершенно другого рода. В Эдукационной комиссии воспылали личные, местные, национальные страсти. Образовалась сильная «краковская» партия, которая дала волю старым ревнивым чувствам. Академия в Кракове — и академия в Вильно. Вечно настороженное внимание друг к другу, к успехам и авторитету другого. В недрах «краковской партии» и родилась идея: сохранить университетское образование только в Кракове. А в Вильно упразднить. Краков — вторая столица Речи Посполитой, оплот, хранитель наиболее коренных национальных устоев. А Вильно в их глазах — всего лишь город Литовского края. Зачем здесь университет? Ну, в крайнем случае какой-нибудь лицей, среднее учебное заведение несколько повышенного типа… И уже составлен в таком духе проект, его собираются представить на усмотрение сейма. Угроза самому существованию высшей школы в Литве. Ректор Почобут может вот-вот оказаться капитаном корабля, идущего ко дну.
Что же это? Перечеркнуть вдруг все, что создавалось столетиями, росло, переживало свои болезни, и все-таки стояло, и стало таким, что любой профессор в Европе не сочтет себе в обиду быть приглашенным прочитать курс в Вильно… У Почобута не было колебаний. Он едет в Варшаву. Обивает ходатаем придворные пороги. «Королевский астроном», кавалер золотой королевской медали. Едет не раз. Отправляется в Гродно, где заседает сейм. И там выступает перед всем собранием, торжественный, в ректорской мантии, с ректорской цепью на шее. Держит горячую речь, взывающую к разуму и справедливости, построенную по всем правилам элоквенции, какой обучали в иезуитских коллегиях.
Правое дело одерживает верх. Сейм выносит постановление: сохранить в городе Вильно высшую школу — университет. Присвоить наименование: «Главная школа Великого княжества Литовского», может быть хоть в этом названии сделав уступку самолюбию краковчан.
Победа литовского просвещения, победа Почобута… Но когда он вернулся из Гродно, поднялся в обсерваторию, Андрей Стрецкий увидел, как изменился, как постарел сразу учитель.
И отдыха после сражения не было. Ректорские обязанности требовали немедленного решения множества дел. Не говоря уже о строительных заботах в обсерватории, о преподавании на кафедре.
Стрецкий представил ему новый план своих лекций. Пункт девятый программы: «Законы движения первичных планет вокруг Солнца и вторичных — вокруг их первичных».
Как изменился его помощник под влиянием всех перемен! И после того, как побывал у астрономов Англии, Франции, у Лаланда.
Следующий пункт: «О планетных теориях, уравнениях Кеплера, кои могут быть разобраны не иначе как на основе предварительного ознакомления с движением Земли».
Все сказано. Учение Коперника, явно проступающее за весьма прозрачными выражениями. И это тот Стрецкий, который пришел к нему пятнадцать лет назад, ревностный член ордена, пекущийся о неукоснительном соблюдении уставов и запретов. Что же от того праведного сына осталось?