– Неправ, князь. Совсем не так всё было. Я гнался по всему Холмолесскому, пса не жалел, ни одной деревни не пропустил, а никто о знахаре Истоде давно уж не слышал. Будешь злиться, знаю, но скажу: у лесовых тоже о знахаре справлялся. Они не видели. Нет его нигде. Нет.
Я умел говорить так, что все смирнели и соглашались, верили мне. Вот и Страстогор понемногу притих, раскрасневшееся лицо из гневного сделалось усталым и печальным, плечи опустились. Он провёл ладонями по тёмно-зелёному кафтану, разглаживая складки, и снова подошёл ко мне, облокотился на поручень оградки. Люди внизу приветственно зашумели князю, а он махнул рукой: идите, мол, по своим делам, не скоморошьи игрища тут устраиваем.
– Видогост мне как братец младший, – проговорил я. По двору прогуливались девки в богатых одеждах, взявшись под руки, лоточник с петушками тоже добрался до княжьего двора и напевно расхваливал свои сладости. Со стороны кузницы раздавались мерные удары молотом по железу, а в святилище тихо мурлыкали колокола-перезвонцы – округлые в башне Золотого Отца и трубчато-заострённые в башне Серебряной Матери. Святилище в детинце Горвеня было большим, сдвоенным, чтобы князь мог и утром, и вечером в одних стенах молиться. Купола его – золотые и синие – слепили издалека, в ясный день приходилось щуриться, когда к городу подъезжаешь.
– Не должно так быть, – покачал головой князь. – Сокол не голубь, нет у него стаи. Но я тебе верю. Лети, соколок. Времени мало у нас, сердцем чую. Вымойся, смени одежду, если нужно – бери коней, бери простых гонцов на подмогу, расшибись в кровь, а приведи мне знахаря.
Страстогор положил узловатые ладони мне на руки и добавил ласково, в лицо мне заглядывая:
– Приведи в три дня или умри.
Я сухо кивнул, вырвал руки из княжьей хватки и поспешил прочь. Хотелось ещё разок увидеть Видогоста, но стыдно было после того, как князь за шкирку выволок меня из светлицы. И ёкнуло где-то глубоко, на донышке сердечном: а что, если правда моя в том вина? Плохо искал, к девкам захаживал, не понимал до конца, как скверно всё может обернуться…
Сбежал по ступеням во двор и во второй раз наткнулся на лоточника с леденцами.
– Купи петушка, – опять заладил он.
Я отмахнулся от него. Не до петушков.
Глава 8Дом у мельницы
– Подумать только, сжирают глаза… как им это удаётся? – в который раз проворчал Энгле. Ним шикнул на него. От разговоров о мертвецах и таинственных убийцах в шутовских масках начинала болеть голова. Велемир и тихий парнишка хоть и молчали, но, видно, придерживались того же мнения.
Ещё недавно Ниму и в страшном сне не могло присниться, что когда-нибудь он станет ночевать в лесу. А мысль о ночёвке в лесах Княжеств если бы и возникла в его голове, то тут же отмелась бы как абсурдная, невозможная и откровенно пугающая. Тем не менее прошедшую ночь Ним провёл именно в чаще Средимирного княжества, а постелью ему служили сырой мох да сплетённые клубком стебли звездчатки.
Велемир выбрал им для ночлега поляну, прорезанную тонкой лентой ручья – наверное, того же самого, вдоль которого они шли, свернув с Тракта. Свечник выкинул в ручей краюху хлеба, чем вызвал жаркое негодование Энгле. «Дар, – пояснил Велемир. – Ночью постережёт».
Поверив, наконец, что за ними нет погони и в лесу не шумит ничего крупнее дроздов и лис, путники отважились развести небольшой костерок. Велемир продолжал уверять, что водяной посторожит их сон, да так, что не придётся даже бодрствовать по часам. Ним почти не поверил, но так устал, что не смог ничего возразить, а просто заснул, едва опустился на землю.
Они проснулись рано. Лес зашумел с наступлением бледных утренних сумерек, да так звонко, как не шумел даже солнечным днём. Дробно стучали по стволам дятлы, переговаривались дрозды и сойки, в листве шуршали какие-то мелкие зверьки, умело маскирующиеся так, что никак не удавалось их разглядеть.
Путники позавтракали недозрелыми лесными орехами и дикими яблоками, такими кислыми, что немел язык, и двинулись дальше, не дожидаясь, когда солнце поднимется.
Снова повёл Велемир – быстро и уверенно, без лишних слов, ловко отыскивая в лесу тропы и обходя буреломы. Его молчаливость изрядно угнетала Нима: всё-таки приятнее знать, куда идёшь и зачем. Свечник же только отделывался односложными ответами или кивками головы, и такая таинственность вовсе не придавала ему значимости, а только раздражала.
– Так может, расскажешь, куда идём? – спросил Энгле так громко и требовательно, что на месте Велемира Ним бы растерялся и точно выложил всё, что было на уме. Велемир только стрельнул прищуренными тёмными глазами и хмыкнул:
– А тебе недостаточно, что два раза от смерти увёл? И в лесу не кричи, не чужеземец, чтоб такого не знать.
Энгле смущённо опустил голову, но продолжил спорить, только гораздо тише:
– Это, конечно, прекрасно. Спасибо тебе. Но недурно было бы понять, что нас ждёт теперь. Где мы? Далеко ли от Коростельца или Иврога? И что ты будешь делать, если твари, сжирающие глаза, в третий раз объявятся? Снова спасёшь всех нас и совсем ничего не попросишь взамен?
– Может, спасу. А может, посмотрю, как они выдирают твой язык и откусывают по маленьким кусочкам, – не выдержав, огрызнулся Велемир. Ниму это понравилось, так хотя бы становилось ясно, что свечник – обычный парнишка, где-то резкий и раздражающийся, а не притворяющийся человеком лесной нечистец.
Энгле смолк, сделал вид, что слишком сосредоточен на том, чтобы не спотыкаться о корни и не попасть лицом в паутину, серебряными нитями тут и там растянутую между стволами.
Испытания закаляют – эта избитая истина всегда воспринималась Нимом как что-то настолько обыденное и само собой разумеющееся, что и внимания недостойно. Однако с изумлением он обнаружил, что это действительно так. Кораблекрушение, убийство возницы, нападение на деревню и две ночи в лесу он вспоминал не с леденящим кровь ужасом, а с обречённым печальным спокойствием. Два дня его окружала смерть, ступала за ним по пятам. Всего два дня, а казалось, будто они путешествуют бок о бок уже не первый месяц. Ужин, крепкий сон и нехитрый завтрак возымели прямо-таки чудесное действие, и теперь, уже почти привычно шагая по лесу, Ним чувствовал, что начинает оживать. Становится пусть не тем беспечным мальчишкой, который отплывал из Зольмарской гавани, мечтая поступить в ученичество к художнику, но кем-то очень на него похожим. Чуть лучше. Сильнее, осведомлённее, осторожнее.
Напряжённое молчание между путниками затягивалось: гнетущее и неловкое, какое бывает после ссоры малознакомых людей. Ниму казалось, что без звуков человеческой речи громче слышатся пугающие лесные трески и шорохи, и он мучительно пытался придумать, как вновь завязать разговор. Камень, подаренный девушкой, пылал на груди холодным огоньком, и Ниму хотелось верить, что именно сила камня помогла ему остаться целым.
– Как ты сказал? Соколий камень? – спросил он, обращаясь к Энгле.
Энгле время от времени жадно косился на камень, и по этому алчущему взгляду чувствовалось, как сильно ему хочется рассмотреть и потрогать диковинку.
– Ага. Соколий, конечно, какой же ещё. Откуда ты его взял, если сам не сокол? Украл у кого? Их так просто не раздобудешь.
– Подарили, – расплывчато ответил Ним. Его ноги и рёбра снова начали ныть, но уже не так мерзко, как вчера. На стопах вздувались волдыри и мозоли, спасало только, что под ногами стелился мягкий мох, а не расползался жёсткий брусничник.
– Мне бы кто подарил. – Энгле цокнул языком. – Бывает, коробейники пытаются втюхать похожие камешки. Подкрашенные, сразу видно. Выдают за настоящие, и, знаешь, находятся олухи, которые им верят и монет отсыпают. Только настоящий камень за версту видно. Он будто подсвечивается изнутри, там, смотри, словно искорку внутрь поймали. Или капельку крови. Красиво.
Ним потянул за шнурок, показывая камень Энгле, но не снимая с шеи. Энгле осторожно взял оберег пальцами и бережно поднёс к глазам, поворачивая на свет полупрозрачными гранями.
– Точно настоящий. Береги его. А если продавать надумаешь – то только за полный кошель золота, не меньше!
По голосу Ним понял, как жутко Энгле завидует. И не просит подарить – знает, что вещь слишком ценная. Отчего же тогда девушка так легко рассталась с этим сокровищем?
– А почему их сокольими зовут? – спросил он.
– Так всё просто, – хмыкнул Энгле. – Такие каменья соколам выдают после того, как они все испытания пройдут и докажут свою верность князю. Чем ярче искорка внутри, тем сильнее камень. Но самые сильные те камни, которые сплошь цветом окрашены, будто кровью залиты. Бывают розовые, как кипреев цвет, а иные – багряные, как спелая вишня. Говорят, их верховный водяной достаёт со дна Русальего Озера, у него их там целые россыпи. А каждый камешек когда-то давным-давно был сердцем отважного воина, утопленного мавками и русалками в озере. Чем ярче камешек, тем храбрее было сердце воинское.
– А водяные считают, будто Великолесские лесовые их растят, как грибы, окропив своей зелёной кровью чёрную землю, – вмешался в разговор Велемир. – Про сердца – сказка для вздыхающих девиц.
– Да не суть, – отмахнулся Энгле. – Нечистецкая вещь это, в общем. Быть может, даже сам Господин Дорог их на перекрёстках выискивает.
Про Господина Дорог он добавил с таким восторгом, что Ним понял: уж кто-то, а Энгле точно верит в него самой искренней верой.
– И что, защищают эти камни? – спросил он.
– Ещё бы! – горячо заверил Энгле. – Соколов потому и не трогают нечистецы, позволяют свернуть с любой дороги прямо в лес, вот как мы сейчас, и даже никакие свечи и ручьи соколам не нужны, нечистецы нюхом чуют искорки в камнях и оттого пропускают княжьих гонцов, не утаскивают в чащобы и на дно рек. Если есть такой камешек – считай, есть подписанный пропуск во все потайные уголки Княжеств.
Ним задумался ещё крепче. Может, девушка просто не понимала, насколько ценную вещь отдаёт? Неужели ей самой больше не нужен соколий камень?