Бархатная ночь стелилась над Княжествами, леса то вскрикивали, то стонали, то лепетали тихо, и нельзя было понять, кто охает и воет: звери, птицы, нечистецы или студёный ветер.
Девочка-сова подобралась ближе, протянула когтистую ручку и очень серьёзно произнесла, сверкая круглыми глазами:
– Меня зовут Ота. А вас как?
– Вам тоже нужно рассказывать о себе всю правду? – смутился Ним.
Ота замешкалась, примолкла, а потом уверенно ответила:
– Нет. Мы не такие. Мы ничего не просим. Я дала вам имя. А вы дайте свои. И всё.
– Я Энгле. Этот – Ним. А… – Энгле осёкся, и Ним понял, что он ждёт позволения Велемира представить и его тоже.
– Я Велемир. Что он сделает с Мейей? – Он встрепенулся, будто очнулся от сна, сжал кулаки и повернулся к маленькой Оте. Его лицо кривилось от злобы. – Вы обязаны сказать!
– Мы ничем тебе не обязаны, деревенский человек, – отозвался однорогий юноша. – Зато ты нам – очень даже. Что было бы, если бы те люди обнаружили в поле вас троих с больной девчонкой в придачу?
– Не пугай мальцов, Жернох, – оборвал его «медведь». – Они – гости князевы. Вежлив будь да не лезь, куда не просят. Приедем скоро.
Ниму совсем не хотелось ссориться со скоморохами, тем более сидя в их повозке. Мужчина-медведь пугал его одним только своим видом и вкрадчивым громовым голосом, а тот парнишка легко мог проткнуть обидчика рогом, похожим на сужающуюся к концу саблю. Просто сидеть здесь уже было страшно, что уж говорить о перебранках и склоках…
Девочка-сова Ота забралась на коленки к однорогому Жерноху и сверкала глазами из дальнего угла повозки. Больше она не пыталась завести разговор с гостями, и даже Велемир не старался разузнать что-то о Мейе до самого конца поездки.
Повозки остановились у огромного озера, окружённого еловыми лесами. Когда Ним ступил на землю, его охватила необъяснимая дрожь, и причиной тому был даже не промозглый ветер, пропитанный солоноватым запахом озёрной воды, а какое-то непрошеное чувство, похожее одновременно на парализующий страх перед чем-то всеобъемлющим и бескрайнее уважение к нему же.
– Тут будто узел всех дорог сразу, – прошептал Энгле, обхватывая себя руками в попытке согреться.
У всех них были совсем тонкие летние рубахи, и теперь, когда год повернулся к зиме, становилось по-настоящему холодно.
– Мёрзнешь, белобрысый? – спросила девушка-ящерица и бросила Энгле несуразный плащ с широкими рукавами, сшитый из разных лоскутов. – Держи, у нас добра много. И друзьям твоим сейчас найду.
Скоморохи выгружали часть скарба из телег, распрягали лошадей, потных и уставших от ночной скачки. Никто из них, казалось, не придавал совершенно никакого значения тому, что среди них теперь было пятеро чужаков, и Ним в ярости сжал кулаки: показное безразличие злило, унижало его, и хуже всего было чувство, что меченые шуты так же, как незримый и, скорее всего, несуществующий Господин Дорог с чего-то решили взять в свои руки судьбы и жизни пятерых незнакомцев.
– Где она? – Велемир заглянул в телегу, из которой выносили скрученный кулём шатёр. – Где Мейя?
– Будет со мной, – ответил Трегор, легко спрыгивая на землю и обтряхивая руки одна об другую. – Отойдём поговорить?
Ним поплёлся было следом, но Велемир отмахнулся: не нужно, мол. Среди скоморохов сновал Жалейка, помогая то одним, то другим выгружать и переносить. Он больше не прятал козлиные ноги и было похоже, будто путешествовал со скоморохами всю жизнь. Чуть в стороне, под прикрытием еловых ветвей, Ним разглядел несколько потемневших, но добротных изб, откуда выходили другие меченые, встречали прибывших.
– Давай и мы поможем, что ли, – растерянно предложил Энгле.
Ним согласился. Лучше хоть чем-то заняться, чем стоять столбом, всем своим видом подчёркивая, насколько отличаешься от остальных. Пожалуй, он никогда ещё не чувствовал себя настолько неуютно.
Велемир вернулся, когда телеги оказались уже разгружены, кони – напоены и вычищены, а большой шатёр собран и установлен недалеко от озёрного берега. В груди у Нима заныло, когда он взглянул в озабоченное лицо приятеля.
– Мы останемся, пока он не вылечит Мейю, – сообщил Велемир.
– Так он вроде колдовать умеет. – Энгле потёр озябший нос и спрятал пальцы в длинные рукава плаща. – Вылечит быстро, да разбредёмся. Неплохо всё, в общем-то. Подкинули нас с ветерком, мне вот одёжка перепала. Накормят, думаю, и ночевать пустят.
Велемир провёл рукой по грязным волосам и озабоченно опустил голову.
– Не думаю, что быстро. Он сказал, что не может лечить волшбой. У них есть бабка-ворожея, но… – Велемир сглотнул. – Она не умеет лечить Морь.
– С чего ты взял, что у Мейи именно Морь? – воскликнул Ним. – Это что, Трегор тебе сказал?
Велемир поднял на них с Энгле беспомощный взгляд, снова оправил волосы и глухо произнёс:
– Он сказал. Сказал, что наконец её учуял. Не простая хворь, не от холода или сырости её в жар кинуло. Вы знаете что? Вы идите вдвоём. Нечего вам тут делать. А я обещал Мейе, что пристрою её куда-нибудь, вот и буду тут до тех пор, пока шуты её не вылечат. Они вылечат, должны. Мы ведь рано заметили. А чем раньше, тем лучше…
Энгле положил руку на плечо Велемиру.
– Успокойся. Ты молодец, ты у нас взрослый и ответственный, с тобой никто не пропадёт. Что ты можешь сделать? Пристроил уже, тут ей будет неплохо. А тебя дома ждут мать, отец, сестрёнка. Давай к ним. Довольно уже. Где мы сейчас? Доберёшься домой?
Велемир криво усмехнулся, безрадостно и отрывисто.
– Мы в Чудненском, Энгле. Не знаю, что за силы на стороне этого Трегора, но он умеет делать что-то со временем. Замедлил деревенских с вилами, а коней своих ускорил так, что всё Средимирное почти насквозь проскакали. Я далеко от дома. Никогда так далеко не забредал.
Ним не знал, чем утешить Велемира, поэтому просто обнял. Свечник уткнулся лицом в его плечо, и Энгле, недолго думая, присоединился к объятиям.
Скоморохи прикатили в шатёр брёвна и пни, постелили сверху покрывала и подушки, принесли несколько дощатых столов, развели снаружи костры, а из изб понесли горшки с кашами, пироги и жареную дичь. К Ниму, Энгле и Велемиру подскочил Жалейка с какими-то тряпками в руках и достаточно бесцеремонно начал подталкивать друзей к шатру.
– Давайте-давайте, все собираются. Вы здесь гости, значит, тоже обязаны посидеть.
– Ты, смотрю, уже освоился и все обычаи выучил? – огрызнулся Энгле.
Жалейка беспечно улыбнулся.
– Ну, я того и хотел. Вот она – гильдия. Не гадал, что так скоро их встречу. Всё благодаря вам, ребята. Тут, между прочим, вам передали.
Он сунул Ниму и Велемиру тряпки, которые оказались такой же странной верхней одеждой, как то, что уже было надето на Энгле. Ниму достался тёмно-синий бархатный кафтан, тяжёлый, зато действительно тёплый. Ним не стал возражать.
– Погоди. – Энгле потянул Велемира за рукав, не давая отойти. – То есть они думают, что у Мейи Морь, но оставляют её у себя? И мы… что, если мы от неё уже заразились? Или заразились вместе с ней… Там, у ворот Коростельца, были больные, помните?
– Второй раз Морь не подцепишь, – отмахнулся Жалейка. – Так что ни шутам, ни мне ничего не грозит. А вы трое и правда можете заболеть. Да ведь и до этого могли. По улицам да по деревням Морь катится, и прятаться она мастерица, не знаешь, где её встретишь.
– Я пока останусь, – упрямствовал Велемир. – Но Жалейка прав. Не знаешь, где Морь найдёшь.
– Тут уж не наша воля, – со вздохом согласился Энгле. Он огляделся по-хозяйски, ударил рука об руку и кивнул Ниму. – Место хорошее, меченые нас пока не бьют… Сейчас посидим и решим. Что, Жалейка, угощать, говоришь, будут?
Жалейка широко ухмыльнулся. Из шатра так дурманяще тянуло едой и пряным сбитнем, что Ним согласился: на сытый желудок и думаться будет лучше.
Глава 20Последняя капля
Когда позолотевшие леса сменились чёрными еловыми, я понял, что до Гнезда, до назначенного места совета, осталось совсем немного. И новой головной болью билась мысль: куда спрятать моих чудных спутников? Нельзя, чтобы все соколы видели, что я с Игнедой да с мальчишкой беспризорным. Из-за мальчишки засмеют, из-за княгини головы лишусь.
Решился, может, на глупость, но другого ничего не придумал. Ссадил их у выворотня огромного, искорёженного, натаскал веток, устроил что-то вроде рыхлой берлоги и ссадил всех троих: Игнеду, Огарька да медвежонка облезлого. Вот кому берлога точно впору пришлась. А коня отвёл в чащу дальнюю, нашёл опушку с россыпью багряных капель брусники, привязал и зарубок пару сделал, чтобы легко потом найти животину. Поговорил с местным хозяином, Гранадубом, попросил не трогать моих подопечных – говорил, разумеется, только я, а лесовой, если и слышал меня, то никак не переборол свою лень и не подал знак, что просьбы мои услышаны. Всё равно я надеялся на лучшее. С той же надеждой оставил Огарьку и Игнеде по маленькому метательному ножику, помолившись Золотому Отцу, чтобы они двое не перерезали друг друга, пока я не смогу за ними присмотреть.
Соколы прибыли слаженно. Отсрочили, видно, свои заботы ради общего дела, и не успела Серебряная Мать выплыть на небесный пурпур, как гнездо приняло пятерых своих оставшихся птенцов.
По лицам моих братьев я понял, что мрачное известие ударило по ним почти с такой же силой, как по мне самому, только скорбь и тревогу каждый выражал по-разному.
Самый старший из нас, Сапсан, сделался ещё строже и молчаливее, чем обычно. Морщины на его лбу проступили ярче, а в серых глазах пылал холодный огонь. Чеглок злился, ворчал, что я заставил его бросить Ягморово поручение и кинуться в гнездо, Дербник выглядел ошарашенным, будто не верил никак, что я написал чистую правду, а по красным глазам Кобчика было ясно, что он в прямом смысле до сих пор оплакивал Пустельгу.
Мы вошли в гнездо, расселись кругом на сером дощатом полу, распустили волосы и молча выложили перед собой захваченную для обряда снедь. Кто принёс подсохший пряник, кто калач, кто горсть сушёных ягод, а я – кусок вяленой оленины. Закончив, мы посмотрели друг на друга, а потом начали хохотать.