Президент России считает, что нет никаких оснований подозревать Иран в том, что у него есть ракеты, которые угрожают Европе:
— Вы ошибаетесь! Сегодня у Ирана… вот здесь есть господин Гейтс, который наверняка знает эту информацию точнее, чем я, и наш министр обороны… у Ирана сегодня есть ракеты с дальностью 2000 километров.
— 1600–1700 километров! — крикнул Сергей Иванов, а не господин Гейтс.
— 1600–1700 километров, — согласился господин Путин. — Всего! Ну посчитайте, сколько километров от границы Ирана до Мюнхена! Нет у Ирана таких ракет! Они только планируют разработать на 2400. И то неизвестно, смогут ли они это сделать технологически. А вот уже 4, 5, 6 тысяч километров… Я думаю, что для этого нужна просто другая экономика даже.
Владимир Путин очень обрадовался вопросу про то, что США не разрабатывают ядерное вооружение, а Россия разрабатывает. Владимир Путин так не радовался, наверное, самому этому факту. Президенту нравится, что Россия с помощью технологичных решений ищет адекватный, но недорогой ответ на создание американской системы ПРО.
— Да, Соединенные Штаты не разрабатывают якобы наступательного оружия. Во всяком случае, общественности об этом неизвестно… Хотя наверняка разрабатывают. Но мы даже сейчас спрашивать об этом не будем… Мы знаем, что разработки идут, — не удержался все-таки он. — Но сделаем вид, что мы об этом не знаем. Не разрабатывают. Но что мы знаем? Это то, что в США активно разрабатывается и уже внедряется система противоракетной обороны. Если вы говорите, что система ПРО не направлена против нас, то и наше новое оружие не направлено против вас.
— Так. Что я забыл? — с душой переспросил господин Путин у зала.
Мне казалось, между ним и присутствующими готов рухнуть занавес. И это был железный занавес.
Забыл он ответить, разумеется, на вопрос о правах человека в России.
Сразу после Мюнхенской речи (я еще в автобус не сел, Владимир Путин только-только уехал, ну, минута, может быть, прошла) мне позвонил пресс-секретарь Алексей Громов и спросил: как мне — понравилось — не понравилось. И я ему честно сказал, что мне не понравилось. Что все слишком жестко. Что речь конфронтационная явно. Что это не пойдет России на пользу в отношениях ни с теми, кто был в зале, и уж тем более с теми, кто был героями этой речи, то есть с США в первую очередь.
Как вы помните, он там впервые говорил о многополюсном мире и о том, что однополярный мир не имеет перспективы. В Сирии мы получили в результате — только в Сирии, я считаю, — мир биполярный, двухполюсный. А тогда я был абсолютно убежден, что от такой речи хорошо никому не будет. И я считаю, это и на самом деле было так. Потому что все были ошеломлены, а Владимир Путин, может быть, даже впервые стал восприниматься как человек, от которого исходит опасность и угроза миру. И это желание стать еще одним полюсом, еще одним центром сил, центром мира — это место можно же только завоевать, это место нельзя приобрести мирным путем, это всем было понятно… Значит, действительно конфронтация, значит, действительно война.
И я думаю, что тогда по крайней мере Алексею Алексеевичу Громову важно было получить эту точку зрения. И тогда, в первые годы президентства, — я потом, честно говоря, уже даже привык к этой практике, когда мне кто-то звонит и спрашивает: ну, каково это было? — а я по-честному говорю, что все это было ужасно. А потом это раз — и прошло. Видимо, решили, что они сами понимают все — хорошо это было или плохо, конфронтационно или нет.
Выступление премьера Италии Маттео Ренци на XX Петербургском экономическом форуме было блестящим. В каком-то смысле он, конечно, повторил Владимира Путина, когда сказал, что будущее возглавит тот, кто опередит его. Но эта фраза не бросилась в глаза на фоне общего умопомрачительного ораторского искусства Маттео Ренци. Он ведь не может сказать «широкополосный Интернет». Он говорит «ультраширокополосный Интернет». Что такого, если разобраться, сказал Маттео Ренци? Да конечно, ничего. Если не считать, что ближайшее будущее для Италии (которое и которую он, видимо, и намерен возглавлять) должно состоять в том, что один евро бюджета должен расходоваться на культуру, а один — на безопасность. А также, что «можно вернуть принципы, по которым Россия и Европа будут вместе». А также что «у нас есть поговорка, что итальянское правительство живет меньше, чем кошка на автостраде». И что «нас объединяет чувство изумления, которое мы испытываем перед красотой» (действительно, больше уже, пожалуй, почти и ничего). А больше вроде ничего и не сказал. И сколько раз речь Маттео Ренци прерывалась бурными аплодисментами? Да постоянно.
Причем он же не в первый раз выступает в присутствии российского президента, но так хорош не был, кажется, никогда. Очевидно, что, кроме Владимира Путина, ему нужна аудитория еще как минимум в 2–3 тыс. человек.
Модератор Петербургского экономического форума, ведущий CNN Фарид Закария начал задавать вопросы. Тут все и началось.
Сначала это были вопросы исключительно Владимиру Путину. Так, господин Закария спросил, возможна ли сейчас холодная война, к которой, кажется, идет дело.
— Мне бы не хотелось думать, что кто-то переходит к холодной войне, — Владимир Путин говорил уже не так вяло, как во вступительном слове, но и не так, как иногда с ним это случается (последнее время, правда, все реже). Он анализировал отношения России и НАТО, говорил, что «после крушения СССР мы думали и ожидали, что наступит эпоха всеобщего доверия», но «увидели поддержку экстремизма и радикализма» (видимо, чеченского. — А.К.) «вместо ожидаемой поддержки от партнеров» (видимо, Европы и США. — А.К.).
— Но, когда нам удалось справиться с этими проблемами, зачем нужно было расширять инфраструктуру НАТО, двигаться к нашим границам?!
Владимир Путин понемногу разжигал сам себя, и ему в отличие от сидевшего рядом премьера Италии Маттео Ренци требовалось для этого присутствие не многотысячной аудитории, а присутствие прежде всего, похоже, Маттео Ренци. Ну и ведущего, американского тележурналиста, которого Владимир Путин воспринимал, как вскоре выяснилось, прежде всего как потенциального, а затем и реального противника.
— Абсолютно наплевательское отношение к нашей позиции! Ну просто во всем! — уже восклицал Владимир Путин.
Из его уст прозвучала и новая версия происхождения такого наплевательского отношения. Он, может, и не хотел ничего этого говорить, но уже и не считал нужным сдерживаться. Российский президент сказал, что на Западе, видимо, никто уже «не думал, что в начале 2000-х годов (то есть когда он пришел к власти. — А.К.) Россия сможет восстановить свой оборонно-промышленный комплекс… думали, не то что новых вооружений не появится, а даже прежних не удастся сохранить!.. И одно за одним!.. Взахлеб ведь поддержали «арабскую весну»!.. К чему пришло? К хаосу… А зачем надо было поддерживать госпереворот на Украине?..
Владимир Путин уже и возможность холодной войны не исключал:
— Если будем в такой логике дальше действовать, нагнетать, наращивать усилия, чтобы пугать друг друга, то когда-нибудь придем и к ней.
Маттео Ренци никак пока не комментировал все это — так, словно слова Владимира Путина не имели к нему никакого отношения, было такое впечатление, что он даже и думает о чем-то постороннем. И в самом деле уже ведь начинался футбол Италия — Швеция.
Между тем модератор уже интересовался у Владимира Путина его позицией по Сирии и спрашивал, зачем же Россия поддержала Башара Асада. Неожиданно Владимир Путин рассказал, что согласен с инициативой американских переговорщиков, которые предлагают, не дожидаясь выборов, ввести в правительство Асада членов оппозиции. Между тем даже сама эта инициатива до сих пор не была обнародована публично. Господин Путин и сам это понимал:
— Может, лишнего скажу…
И все-таки сказал.
Фарид Закария спросил Владимира Путина, почему тот так восторженно отзывался о Дональде Трампе:
— Что именно в этом человеке привело вас к такому его восприятию?
— Вы известны в вашей стране, — издалека начал господин Путин, обращаясь к господину Закарии. — Вот вы лично. Зачем вы передергиваете?
Фарид Закария улыбался то ли осторожно, то ли растерянно. Он не ожидал такого стремительного перехода на личности. Хотя это так естественно не только везде, где возникает Дональд Трамп, но и везде, где возникает Владимир Путин.
— Над вами, — продолжал российский президент, — берет верх журналист, а не аналитик (аналитики ведь не передергивают. — А.К.). Я сказал, что он яркий человек.
Неожиданно получилось, что Владимир Путин оправдывается. Он ничего такого далеко идущего, таким образом, не имел в виду, просто сказал, что Дональд Трамп — яркий человек…
— Но что он точно говорил, — продолжил президент России, — что готов к восстановлению широкоформатных (Маттео Ренци сказал бы «ультраширокоформатных». — А.К.) отношений с Россией.
Фарид Закария еще настаивал, что это был «официальный перевод Интерфакса», а Владимир Путин уже был в том состоянии, когда правду говорить легко и приятно. И он наговорил ее много. Так, он в присутствии Маттео Ренци сказал о том, что санкции против России «никак не отражаются на США» и что «им плевать». А на Европе отражаются, и как! «Но она терпит».
Более того, президент России повернулся к итальянскому коллеге и добавил:
— Сейчас Маттео объяснит, зачем терпеть. Он яркий оратор. Италия может гордиться таким премьером.
Это вышло без преувеличения грубо. Господин Путин не вкладывал, видимо, при этом в свое замечание никакого уничижительного смысла. На него, видимо, тоже произвела впечатление вступительная речь итальянского премьера, и он все хотел как-то отметить это. И вот наконец отметил.
Англичанин или француз, тем более швед или норвежец отнеслись бы к этой ремарке, наверное, спокойней (но тоже среагировали бы). Но для итальянца это были совершенно вызывающие слова, которые он ни за что не смог бы оставить без последствий, даже если бы захотел.