Владимир Путин отошел метра на три от лотка и теперь не спеша ел свой «Вологодский пломбир», искоса поглядывая на Сергея Чемезова. Похоже, он до сих пор не чувствовал себя удовлетворенным.
— Можно за счет министерства вон то, оранжевое?! — подбежал к лотку сбоку один из высших государственных деятелей. — И синенькое!..
Девушка отпустила и то, и другое.
— И «Коровку» одну… — попросил Сергей Иванов.
И ему досталось.
— А денег вам хватает? — счел своим долгом добавить Сергей Иванов.
Она кивнула: Сергей Чемезов с той же светлой беззаботной улыбкой продолжал финансировать этот проект.
— «Ростехнологии» сегодня платят за все?! — развеселился Сергей Иванов. — Может, все-таки добавить?!
— Не надо, — остановил его Сергей Чемезов.
— Крем-брюле… Один пломбир!.. — летело со всех сторон.
Поедание мороженого в одной команде с президентом на глазах становилось таким захватывающим видом спорта, как хоккей.
— Сдача-то осталась! — крикнул Владимиру Путину корреспондент телеканала «Дождь» Антон Желнов.
Владимир Путин услышал. Более того, похоже, это было то, что он хотел услышать.
— Сергею Викторовичу (Чемезову. — А.К.), — кивнул президент. — Он разберется.
Владимир Путин еще пару секунд постоял, подумал и подошел к все еще стоявшему у лотка Сергею Чемезову, деликатно постучал ему в спину и спросил:
— Прибыль у вас какая в прошлом году?
— 80 млрд рублей, — прямо и быстро ответил Сергей Чемезов, этот бесстрашный человек.
— Восемьдесят миллиардов!.. Мороженое-то может купить?!
Сергей Чемезов снова улыбнулся, теперь уже очень аккуратно.
— Пойдемте, поговорим с вами и об этом тоже, — сказал ему президент и увлек за собой в свой микроавтобус.
Вот ведь какой бывает цена одного неосторожного слова.
Через несколько минут на аэродроме начались демонстрационные полеты. Владимир Путин наблюдал, причем не в первый раз, на что способен Sukhoi Superjet, Як-152, которому нет еще и года… В VIP-зоне гости навалились на еду. Проголодались, прежде всего потому, что перенервничали. И меня поразило, что несколько человек, когда фигуры высшего пилотажа выполнял Су-35, сидели, повернувшись спиной к летному полю, и налегали на мясо. Было такое впечатление, что Су-35 они видели уже много раз, а вот мяса — никогда.
Когда в небо взмыла пара модернизированных Т-50, принесли десерт.
— Чрезвычайно высокий уровень боевой эффективности! — комментировал диктор на аэродроме. — Сейчас пара Т-50 продемонстрирует элементы боя!.. Р-а-з!
И очень хорошо ушло пирожное с киви.
Бурный день 11 декабря 2017 года для Владимира Путина начался рано утром на российской авиабазе Хмеймим в Сирии. С президентом не было никого из журналистов, кроме личного оператора и фотографа. Владимир Путин сам принял решение лично пообщаться и с летчиками, и с бойцами сил специального назначения, и с командным составом. В конце концов он так делал и в Чечне, и в Дагестане.
Визит был первым и получился прощальным. Для спецслужб это, разумеется, была особая задача, можно даже сказать, что ни с чем подобным они даже не сталкивались. На каком-то этапе обсуждалось участие в проекте двух-трех журналистов, но из соображений безопасности (не их самих, а информационной безопасности) было решено от их услуг благоразумно отказаться.
Был у меня один случай близкого взаимодействия с ФСО… я его описывал в заметке, но и пересказать, может, надо. Это было, когда Владимир Путин был в Волгограде. Он осмотрел Мамаев курган, зашел внутрь, я тоже зашел, обошел все внутри, вышел, начал спускаться. Его остановили какие-то люди, в основном молодые — студенты, школьники, — наверное, не случайные. Он начал им что-то отвечать. И вдруг я чувствую — а я уже к тому времени не первый день работал в президентском пуле — какой-то посторонний звук, которого в такой ситуации быть не должно. И я поначалу даже не понимаю, что это такое может быть, что меня в этой ситуации раздражает. А он продолжает разговаривать. И вдруг я вижу, что прямо над нами — и на нас — идет вертолет. И я понимаю, что это то, чего просто не может быть. Не должно быть. Никак. Вообще. Потому что это ведь не просто нарушение всех правил безопасности, но самое вопиющее их нарушение, какое только можно себе представить.
Ну, то есть покушение — так, мельком успеваешь подумать в такой ситуации. И даже не успеваешь особо. Тут никакая мысль не успевает мелькнуть, потому что это все происходит в считаные секунды, и кажется, что этот вертолет летит прямо на тебя. А ты же стоишь рядом с президентом. А он пикирует прямо на него… То есть на тебя пикирует. И потом на очень маленькой, ничтожной высоте пролетает над нами и уходит дальше. Президент продолжает между тем чего-то подписывать… он так, мельком, поглядел на это. Я доверяю в этой ситуации только себе, ни с кем не советуясь — не дай бог с кем-то поговорить на эту тему, точно получишь какие-нибудь не то чтобы указания, но большие просьбы не писать об этом, — подробно излагаю этот эпизод в своей заметке.
Проходит еще несколько дней. Я сижу один в автобусе, что-то пишу, как обычно, лихорадочно. Остальные выходят (это где-то, по-моему, за границей было). И я слышу краем уха и краем сознания фиксирую, что какой-то человек спрашивает у моих коллег, которые стоят снаружи: «Нет, где он?.. Ну, где он? Покажите мне его!» Кто-то любезно подсказывает, что он — то есть я — в автобусе. И я через мгновение вижу, как какой-то человек вбегает в салон, вроде бы рассеянно его оглядывает, цепким таким взглядом хватает меня, запоминает, чтобы уже не забыть никак, и, как будто бы ошибся автобусом, уходит. И дальше на самом деле не происходит ничего. И только года, наверное, через три я узнаю, что реально происходило в те дни.
Человек этот, который теперь уже работал начальником службы безопасности одной крупной, я бы даже сказал, транснациональной компании, уйдя по разным причинам из службы безопасности президента, три года назад возглавлял группу, которая отвечала непосредственно за безопасность Владимира Владимировича Путина в этой поездке. И он мне рассказывал — а мы с ним стали уже, рискну сказать, друзьями (вот есть отношения товарищеские, которые с какого-то момента переходят в дружеские), — он мне рассказывал: «В тот момент, когда я увидел пикирующий на нас вертолет, я понял — это все. Никто из нас уже не успевает никуда убежать. Укрыть, спасти президента в такой ситуации уже невозможно технически. Ты еще успеваешь это просчитать, но убежать уже не успеваешь. И ловишь себя на совершенно ужасном ощущении, что ты в этой ситуации думаешь про себя только. И про свою жизнь. Вот больше на самом деле ни про чью». «Это все сказки, — говорил он, — что в этот момент думаешь о своем долге. Ты будешь делать все автоматически, ты можешь на самом деле защитить охраняемый свой объект от пули даже, если есть хоть шанс из миллиона. Но даже когда ты будешь спасать его, ты будешь прощаться со своей жизнью. И в этот момент будешь думать все равно про это, даже спасая его».
«И тут, — говорит он, — я смотрю: нам всем конец. И мне конец тоже. А вертолет пролетает мимо». Как выяснилось потом, это был случайно совершенно залетевший туда вертолет спасателей. Как они там оказались, в этом совершенно закрытом безвоздушном пространстве?! Наверное, раз в сто лет такое случается. Они заблудились и начали метаться по этому периметру, а с ними уже выходили на связь, на них орали: «Куда?!», «Стоять!!!» Так что любой на их месте потерялся бы окончательно в этой ситуации. И они зарулили прямо на Владимира Владимировича Путина. И прошли так над нами.
И он рассказывал мне: «Ну ладно, вот это вот все страдания, но, елки-палки, наутро я читаю репортаж Колесникова, блин… И тут мы собираемся все и начинаем думать, что с этим делать. Потому что нельзя оставить это просто так. И думаем: «Ну чего, может, ему темную устроить?»
А темная в исполнении этих людей — мало бы, видимо, не показалось. И потом, говорит, я забегаю в этот автобус, смотрю… а чего, вроде нормальный человек. «Ты мне нормальным человеком показался, — говорит. — Да к тому же уже к этому времени прошло несколько дней, я еще раз перечитал репортаж… да… и понял насчет тебя…» Он, может быть, до конца даже и не осознавал, что именно он понял, но я теперь могу сказать совершенно точно: он понял, что я — не враг. Это было самое главное для него. И темная была отменена, как я понимаю. Более того, мы с ним в результате стали друзьями и до сих пор дружим, потому что я не только не враг, а в режиме «свой — чужой» — для него по крайней мере — я свой.
Между тем телевизионная картинка о поездке появилась в Москве в первых выпусках новостей (которым повезло выйти в это время) — уже через полчаса после того, как самолет Владимира Путина взлетел с базы Хмеймим и взял курс на Каир.
На базе Владимир Путин объявил операцию Воздушно-космических сил России в Сирии законченной, назвал терроризм абсолютным злом, сказал, что Сирия сохранена как независимое государство и что значительная часть российского военного контингента будет выведена (две базы в Хмеймиме и Тартусе остаются как действующие).
Ключевое слово тут, конечно, «значительная», то есть, разумеется, сирийцев на произвол судьбы никто тут бросать не собирается, хотят они этого или нет.
Визит российского президента практически совпал с заявлением министра иностранных дел Франции Жан-Ива Ле Дриана о том, что Россия зря приписывает себе заслугу в освобождении Сирии от террористов: начали поздно, а освободили толком только Дейр-эз-Зор… «Пусть такие заявления делают со своих авиабаз в Сирии», — поделился со мной своими соображениями высокопоставленный источник в администрации президента России, прекрасно отдающий себе отчет в том, что своих баз у Франции в Сирии нет. Поэтому и сказал.
В Египте Владимир Путин провел даже меньше времени, чем предполагалось по сценарию. Многие в Египте надеялись, что президенты, выйдя к журналистам прочитать свои заявления, объявят о возобновлении авиасообщения между Россией и Египтом. Но и этого не произошло, хотя даже в аэропорту российского президента приветствовали надписи на русском языке: «Здравствуйте, господин Путин!» и «Когда русские туристы снова будут приезжать к нам в Египет?».