На самом деле, Владимир Путин и в Египте, и потом, уже вечером, в Анкаре прежде всего обсуждал с коллегами историю, которая возникла после заявления Дональда Трампа о том, что США теперь считают столицей Израиля Иерусалим (о том, что последствия у этого решения будут громкие и даже разрушительные, дал понять уже хотя бы вечерний взрыв в Нью-Йорке, на Манхэттене).
В начале восьмого вечера Владимир Путин был уже в аэропорту Анкары. Турецкие журналисты, которых много (и даже слишком) было в этот вечер здесь, в президентском дворце, считали, что Владимир Путин и Реджеп Тайип Эрдоган должны обсудить и проблему города Идлиба, который окружили и готовы штурмовать сирийские правительственные войска, но ситуация осложняется тем, что внутри — турецкие подразделения, которые вошли в Идлиб в свое время, чтобы успеть сюда раньше курдов. И успели. Только теперь не понять пока, что с ними делать: не так уж рвутся они отсюда выходить.
При этом все журналисты, в промышленных масштабах поглощая долму и ананасы в пресс-центре, соглашались не только в том, что долма на удивление вкусна, но и в том, что главная тема этих внезапных, уже считай что ночных переговоров — ситуация с Иерусалимом.
Переговоры один на один были между тем не очень длинными, так что, когда российских переговорщиков позвали на заседание в расширенном составе, для многих из них это стало сюрпризом, причем не очень приятным: они же думают, что люди они в этих делах тертые и что в этом-то случае можно уж точно не торопиться.
Так что главе «Газпрома» Алексею Миллеру пришлось успевать на расширенный состав бегом.
Эти переговоры оказались гораздо длиннее, и по понятным причинам: их совместили с обедом.
Между тем в зале для пресс-конференций происходили непонятные и даже интригующие вещи. Так, на высокую сцену вдруг начали затаскивать тяжеленный стол. К нему подтащили два стула, положили на стол ручки… Было ясно, что подпишут еще и какие-то соглашения. И главное, какие? А никакие: это стало ясно через десять минут, когда стол с таким же трудом стащили со сцены, и она снова стала девственно чиста (если бы еще не две стойки с микрофонами…).
Наконец Владимир Путин и Реджеп Тайип Эрдоган вышли к журналистам. Вопросы не предусматривались. Президент Турции в интерпретации переводчика, как обычно, назвал журналистов «членами прессы» (три раза), а Владимира Путина — «господином дорогим другом президентом».
Реджеп Эрдоган подтвердил, что главной темой стал неожиданный новый статус Иерусалима.
— Решение США, — сказал турецкий президент, — привело к большой волне возмущения у мусульман и разумных иудеев!.. В ходе акции протеста от рук израильской армии погибли четыре мирных (но возмущенных. — А.К.) палестинца и ранены больше двух тысяч! Израиль словно подливает масла в огонь! Люди с совестью и принципами не могут игнорировать такое событие! Мы созываем саммит Организации исламского сотрудничества… И я понял, что у нас с Владимиром Путиным похожие подходы!
Последнее заявление было неожиданным. Президент Турции брал на себя смелость говорить за Владимира Путина принципиальные вещи.
— Дорогие члены прессы! — передохнув, произнес президент Турции. — Относительно договора о поставках С-400! Товарищи (министры обороны. — А.К.) проделали большую работу и в течение недели ее завершат!
Я подумал, что стол, видимо, для этого и нужен был: чтобы подписать наконец соглашение о поставках С-400.
И вот, значит, отложили на неделю.
Владимир Путин, наоборот, был более сдержан (его заявления всегда более уклончивы, чем у его коллег, — в отличие от ситуации, когда он отвечает на вопросы: тут он расслабляется, и даже слишком…).
Владимир Путин, впрочем, рассказал, что сегодня он с коллегой согласовал кредитное соглашение (Россия предоставит Турции кредит).
— Оно, — добавил Владимир Путин, — будет подписано, я думаю, в ближайшее время.
После заявлений мне удалось выяснить, что стол вносили и выносили именно по поводу этого соглашения.
Насчет решения США по Иерусалиму Владимир Путин, и правда, выглядел жестким. Это решение, по его мнению, «не помогает урегулированию ситуации на Ближнем Востоке и может вообще перечеркнуть перспективы палестино-израильского мирного процесса».
Похоже, они и правда нашли в этот вечер общий язык.
Владимир Путин и Реджеп Эрдоган ушли. Вышли и члены делегации. В зале, отойдя в угол, остались только Сергей Шойгу и его турецкий коллега, который еще минут десять что-то жарко объяснял российскому министру обороны.
— Разберемся… — пробормотал Сергей Шойгу, отойдя наконец от него и неожиданно рванувшись не к тому выходу, где турецкий коллега, по-моему, надежно перекрыл Сергею Шойгу пути к отступлению.
И вырвался все-таки из блокады.
Сказали же вам — через неделю.
Про управление
В машину к Владимиру Путину я подсел 30 августа 2010 года на 350-м километре трассы Хабаровск — Чита. Вышел на 530-м.
— А ведь вы не все написали в своей статье вчера, — сказал он, поздоровавшись.
— Как это? — удивился я. — Выложил все начистоту.
Накануне он из арбалета брал биопсию у серых китов в Тихом океане, а потом, когда я спросил, кто следующий после гепардов, белых и бурых медведей, сказал, что я. И что если мне не нравится, как он будет стрелять в меня из арбалета, то можно антенки вставить, чтобы следить, в какой популяции я нахожусь и куда в ней передвигаюсь по Москве.
— А ведь я вам еще сказал, что можно и жучка вживить на всякий случай, чтобы и жена знала, где вы… что вы… — произнес он, приветливо открывая дверь своей канареечной раскраски Lada Kalina Sport. Или вам это ни к чему?
— Вы и это готовы сделать? — удивился я. — Вот уж действительно разведчики бывшими не бывают! Что, и спецсредства остались? Пользуетесь регулярно?
— Спецсредств нет, — сухо сказал он. — Это в прошлом.
— Давайте о настоящем поговорим, — предложил я.
— Давайте, — вздохнул он.
— Я так понимаю, ехать нам недалеко…
— Ничего себе недалеко! — засмеялся Владимир Путин. — Две с лишним тысячи километров!
— Я имею в виду — до первой остановки.
— Так можно считать, — согласился он.
— Трудно рулить и разговаривать на темы, которые потом будут передаваться из уст, можно сказать, в уста? Самоконтроль не тот… Жалеть не будете?
— Нет, — опять засмеялся он. — Да я сейчас вообще отдыхаю. Я отдыхаю — первый раз за десять лет, может быть.
— Ну так давайте поработаем. Скажите, чем сложнее заниматься — экономикой или политикой?
— Если заниматься хорошо, то даже огородом интересно заниматься, — без улыбки ответил премьер. — Если делать с полной самоотдачей. Мне говорят: ой какая у вас страна большая, как вам тяжело… А я просто знаю, я просто убежден: это не важно. Когда я работал в Петербурге, в городе с населением в пять миллионов человек, то работал с утра до поздней ночи, каждый день, и было ничуть не легче. И чем конкретнее задача, тем сложнее. И результаты либо есть, либо нет. Но если так уж глобально, то на политическом уровне принимаются решения, которые влияют на все стороны жизни и затрагивают все абсолютно. То есть решения на политическом уровне более ответственные. Но для тех, кто принимает такие решения, это плюс, — в который раз рассмеялся премьер. — Экономические решения, кстати, можно потом подправить, а политические труднее.
Как я стал работать с новым премьер-министром, то есть продолжил работать с Владимиром Путиным? Надо сказать, что это было тоже непростое решение, и могу сказать, что из всего кремлевского пула — а пул был довольно большой — только мы с Дмитрием Азаровым ушли в премьерский. И понимаете, тут какая еще штука: ведь, конечно, мы очень много ездили. За первые два срока мы объездили почти весь мир. Потому что Владимиру Путину этот мир был очень интересен. Не менее даже, может, интересен, чем нам.
У меня было два паспорта, и такое ощущение, что они постоянно заканчивались — мы все время куда-то ехали. И это были иногда очень длинные командировки, в виде турне по нескольким странам, и невозможно было иметь один паспорт. Потому что нужно было оформить сразу несколько виз, а значит, сдать примерно в одно время в разные посольства… Приходилось иметь два, а то и три. Вот я только что выяснил, что и три паспорта можно иметь. Я, может быть, сейчас заведу, хотя в этом сейчас особой производственной необходимости нет. Она была только тогда — поездок было очень много. И для кого-то это было очень дорого. Я имею в виду имело огромное значение. Дорого не по деньгам. Денег редакции, по крайней мере тогда, никаких на это не жалели. Было по-человечески дорого: такие захватывающие поездки, сдать скорей эту несчастную заметку или передать что-нибудь, хоть отдаленно похожее на молнию, да поесть наконец вечером обязательно национального, и от души, чтоб искры из глаз летели, да искупаться непременно в чем-нибудь местном — хоть в море, хоть в океане, хоть в бассейне, но во что бы то ни стало, хоть кровь из носу… И для кого-то в этом уже чуть не единственный смысл в такой работе был… А некоторых я так больше и не видел с момента заселения в отель и до момента посадки в автобус, по дороге в аэропорт, когда уже все было кончено. И заметки у них какие-то, наверное, выходили…
А кто знает, что в премьерском пуле будет? Будет ли премьер за границу ездить? Так-то уж не будет… На самом деле разным руководствовались (может, кто-то и высоким: какая разница, кто президент, главное, что я — в президентском пуле…), но в результате весь пул, все фотокорреспонденты, пишущие журналисты — все остались в президентском пуле. А кого-то просто редакции оставили, кстати, может быть.
Работа в премьерском пуле оказалась совершенно особенной и для меня поначалу очень трудной. Потому что мы получили совершенно новую реальность как журналисты. Владимир Путин получил, я думаю, новую реальность как премьер. Экономическую такую реальность.