Я погружался в нее с трудом, но мне становилось очень интересно в конце концов. И я там вспоминал время от времени свои разговоры с одним сотрудником топливно-экономического отдела «Коммерсанта», который, рассказывая мне как-то о каких-то своих событиях, говорил: «Ну ладно, это же не политика. Тебя это не интересует. Ты же думаешь, что главное — это политика…» Так вот, я даже в каком-то смысле перестал думать, работая в пуле премьера, что главное — это политика. На самом деле страшная сила экономики открылась мне тогда во всей своей, так сказать, великой простоте и сложности и красе — тем более великой. Тем более что это время пришлось на экономический кризис. Жесточайший, которого с тех пор-то и не было. И я никогда не забуду, когда мы приезжаем, например, на «Ростсельмаш» и видим, не побоюсь этого слова, уходящие за горизонт ряды комбайнов… сотни, может, тысячи комбайнов, которые стоят здесь же и далеко уже за складами завода, сколько хватает глаз… Потому что их некуда девать. Их никто не берет, никто не покупает. И уже никогда не купит…
И вот разгрести эту груду железа, мне кажется, ну просто нереально никогда уже. И вот это чувство какой-то безысходности постоянно с тобой в таких командировках. И ты тоже уходишь в эту экономику (заметки-то надо писать), уходишь… Ну, не как Путин, который в половине второго, в два домой уезжал… мне казалось, что он даже ночует там, в Белом доме… Пораньше.
И потом мы приезжаем снова года через полтора на «Ростсельмаш» — и ты не видишь уже ни одного из этих комбайнов. И все равно, хоть каждый день об этом писал, не очень понимаешь — как? Как оно все произошло это? Хотя вроде бы все это было на твоих глазах, в ежедневном режиме, в экономических без преувеличения терминах было тобой же описано. И тебе твой приятель, твой однокурсник после одной из заметок говорит: «Я все прочитал — и ничего не понял! Ты откуда все это знаешь сам-то?»
А реализовали комбайны. Денег дали покупателям, госсубсидии…
Но все равно есть вещи, в которых ты ничего не понимаешь. Но вроде больше уже, как кажется, таких, экономических в том числе, вещей, в которых я хоть чуть-чуть да разбираюсь. Хотя недавно я вот был на одном совещании… участники начали выступать, и я поймал себя на таком забытом уже ощущении — я не понял ни слова, о чем они говорили. Выражение лица Владимира Владимировича Путина было такое же, мне кажется, как и у меня. Он, по-моему, тоже ничего не понимал. Он просто механически, ошарашенно давал слово одному выступающему за другим. И я сейчас даже честно не вспомню, о чем они говорили. Но тем не менее сейчас для меня это уже из ряда вон выходящее событие — а тогда… И заметка у меня не вышла — я просто приехал в редакцию, честно сказал: пишите сами. И профильный отдел написал в итоге, как мне кажется, хоть я и не уверен, конечно, очень толковую заметку, которую я сам с удовольствием прочитал и из которой хоть чуть-чуть понял, о чем там шла речь.
— Были такие, которые вам хотелось подправить? — поинтересовался я.
— Нет!
— И опять, как раньше, вы говорите, что ни о чем не жалеете! — Я был поражен. — Как десять лет назад! Никаких ошибок!
— Я вам откровенно говорю! Я вот посматриваю назад… даже сам думаю… Нет!
— Но вы себя лучше знаете, чем я…
— Это уж точно!..
— И чем все остальные, вместе взятые. И вы-то понимаете, что ошибки были. Вы просто не хотите себе признаваться в этом.
— Ну… — задумался он. — Наверное, можно было сделать что-то более точно, эффективно, мудрее… Но в целом… ошибок с точки зрения выбора… — он словно уперся в это слово, — …развития, выбора способа решения проблем… Вот один из кардинальных вопросов нашего бытия! Он лежит в основе очень многого. И лежит при этом на поверхности, связан с зарплатой, пособиями и так далее… Что я имею в виду: в прошлые годы нас иногда поругивали, а иногда очень жестко поругивали за то, что скупердяйничаем и слишком много денег направляем в резерв — и в золотовалютный, и в резервы Центрального банка, а потом еще придумали и резервный банк правительства. Ну зачем вы это делаете, говорили нам, нужно развивать инфраструктуру, развивать реальный сектор экономики, банковскую систему… Отдайте эти деньги людям наконец… раздайте их! То, что мы считали нужным, мы и раздавали — в виде пособий и так далее. Развивали нацпроекты. Но… я вот сейчас главное скажу… мы уже тогда исходили из того, что будут мировые кризисы и нам понадобятся резервы… И вот главное: нельзя вбрасывать в экономику страны деньги, которые реальным сектором страны не заработаны!..
(Он так страстно сказал это, что руль у него в руках вильнул, и мы едва не вырвались на встречную. Впрочем, можно было не беспокоиться: машин там не было, а гаишники на всякий случай сами расчищали нашей канарейке дорогу.)
— И нельзя снимать сливки с нефтегазовой отрасли целиком и вбрасывать их в экономику! Это будет вести к инфляции… Это будет накачивать отрасли экономики, ориентированные на экспорт, а не на внутренний спрос. Центробанк и экономический блок правительства сдерживали этот процесс, но все-таки, видимо, недостаточно. И у нас стали развиваться те отрасли экономики, которые были ориентированы не на внутренний спрос, а на внешний.
— То есть ошибки были! — едва ли не с торжеством сказал я.
— А как только наш внешний рынок сократился в объемах, — не обращая внимания, продолжил он, — наши производители стали, нефтехимических удобрений, металлов… они не знали, куда девать свой товар. На внутреннем рынке стоит дорого, на внешнем — вообще не берут. Двойной удар получился: и по ценам, и по объемам. А вот если бы Центральный банк сдерживал эти процессы… там много всяких инструментов… не давали бы закупать по импорту столько, сколько хотелось бы… накладывали бы определенные ограничения на экспорт… тогда у нас развитие экономики шло бы более сбалансированно. Нужно за это упрекнуть правительство? Можно? Да, наверное, тем более что я это сам признаю.
— И упрекали.
— Да упрекали-то за другое! Да, за другое! Упрекали, почему мало даем! Да если бы больше давали в период кризиса, было бы еще хуже, вот в чем все дело. В конечном итоге мы удержались, политика была правильной и удовлетворительной.
— Скажите, вы уже давно во власти. Уже… Уже давно. Почему? Вы считаете, что есть вещи, которые должны сделать только вы и никто другой?
— Нет, я считаю, что нам надо создать механизм всем миром. Это механизм устойчивой российской государственности. Она должна быть устойчива к внутренним воздействиям, внешним проблемам, и мы все должны быть уверены в том, что это сбалансированный механизм. Сбалансированные отношения внутри власти, сбалансированные отношения между гражданским обществом и властью, у нас должно быть реальное разделение властей, каждая из которых должна быть самодостаточной и иметь собственную компетенцию. При этом одна власть не должна погружаться и принимать участие в решениях другой.
А что касается, чего бы мне надо делать и чего бы мне не надо делать, то у меня не остается никакого выбора, кроме двух: либо смотреть на берегу, как вода утекает, как что-то рушится и пропадает, либо вмешиваться. Я предпочитаю вмешиваться.
— Но все то, о чем вы говорили сейчас, вы говорили и десять лет назад, когда вышла книжка «Разговоры с Владимиром Путиным».
— А это долгий процесс! Для того чтобы наладить это, нужны десятилетия. Так же как производство там, не знаю, какого-нибудь корабля многоразового использования… А вы хотите, чтобы мы в одночасье создали такое во всех отношениях сбалансированное государство!.. Эх!
— Очень хочу!
— Да в некоторых странах это не удается вообще никогда! А в некоторых затягивается на десятки-десятки лет! Но это все-таки не блины печь!
— А у нас вы видите свет где-то там, где его пока никто не видит?
— Вижу! — с вызовом произнес он. — То, что мы делаем, убеждает меня, что мы на правильном пути. Конечно, мы не могли не учитывать реалии. Вся финансовая система развалилась при СССР, вся социальная, у нас экономика начала рушиться, потому что была настроена на закрытое производство… Железный занавес, когда потребляется только то, что производится, причем потребляется любого качества…
У нас, по сути, экономика переходного периода, и эту экономику переходного периода обслуживает политическая система переходного периода, и, по мере того как у нас экономика будет становиться более зрелой, эффективной, нам, конечно, потребуются другие способы политического регулирования.
— Мне кажется, вы на этом пути видите и учитываете много опасностей, которых не существует… Вот история с Юрием Шевчуком на вашей встрече, посвященной благотворительности. Но все теперь говорят, что это была именно встреча с Юрием Шевчуком.
— Ну и что? — перебил он. — Мне сказали, что это певец. Ну что, я очень рад.
— Вы поэтому попросили представиться? — удивленно спросил я. — Вы что, правда знали только, что это певец?
— Ну я не знал, как его имя и фамилия! Ну неужели не понятно?! — Премьер как будто упрашивал, умолял поверить ему. Но это было обманчивое впечатление.
— Вы жили в Питере и не знаете, кто такой Шевчук? — переспросил я. — Так может быть?!
— Да не знал! Да мало ли у нас в Питере талантливых людей?! Среди них и господин Шевчук. Потом мне еще, помню, про него сказали, что он оппозиционно настроенный. Ну и замечательно! У нас, слава богу, люди имеют право говорить что хотят и делают это. Я вообще не хотел с ним полемизировать!
— Но разговор-то получился. О чем надо.
— Я не вправе давать оценку такому разговору.
— Но я-то вправе. Хороший разговор. Он все сказал. Вы тоже. Пострадавших нет.
— Ну и ладно… Меня позвали на благотворительный концерт! Это было связано с тем, что нужно было собрать деньги на помощь больным лейкемией детям. И о том, что там находятся люди, которые хотят затеять со мной какие-то политические споры, немножко типа подраскрутить, я узнал за пять минут до начала разговора!