В Давосе он также выступал с речью, причем вступительной. Представлял бывшего (в тот момент) президента и действующего премьера России бессменный президент форума Клаус Шваб:
— Премьер-министр Владимир Путин — наш первый оратор. Вы в первых рядах борьбы с экономическим кризисом! Ни один современный вопрос, начиная с терроризма и заканчивая проблемами климата, не может быть решен без участия России.
Впрочем, Клаус Шваб, начав неожиданно за здравие, закончил презентацию нашей страны так же неожиданно за упокой:
— Россия была и остается вызовом мировому сообществу! Чтобы решить эту проблему, мир должен много инвестировать в Россию… Некоторые опасаются, что ее политика и дальше будет носить конфронтационный характер. Давайте же послушаем Владимира Путина!
Премьер-министр, который до этого сидел в кресле на сцене демонстративно расслабленно, быстро встал и рванулся к трибуне. Он поблагодарил Клауса Шваба за добрые слова (потом, правда, стали говорить, что это переводчик выдал желаемое за действительное, когда сообщил о том, что Россия — вызов для всего мира. Но и господин Шваб не отказывался от своих слов).
Перейдя к делу, господин Путин проанализировал причины кризиса, притом что господин Шваб предложил не зацикливаться на этом. Владимир Путин мог и не говорить ничего такого. Но тогда у него не было бы повода сказать:
— Практически любое выступление на тему кризиса начинается с упреков в адрес США. Я не буду этого делать.
И господин Путин продолжил:
— Напомню лишь, что всего год назад с этой трибуны звучали слова американских представителей о фундаментальной устойчивости и безоблачных перспективах экономики США. Сегодня же гордость Уолл-стрит — инвестиционные банки практически перестали существовать. За год им пришлось признать потери, превосходящие их прибыли за последнюю четверть века. Только один этот пример лучше всякой критики отражает реальное положение дел.
Начало речи мало чем отличалось от концептуальной мюнхенской речи двухлетней давности. В этом смысле Владимир Путин был абсолютно последователен. Он говорил тогда в основном о том, что у однополярного мира нет никаких перспектив, но говорил это так, что даже у людей, которые сидели не в зале заседания, а в пресс-баре, как мы, мурашки бегали по коже.
Теперь господин Путин был безразличен и даже холоден к собственным выводам, что, по идее, должно было бы еще больнее ранить американцев, которых много было в конгресс-холле форума. Он констатировал то, что раньше яростно доказывал, и в этом смысле пошел дальше своей мюнхенской речи.
— Серьезный сбой, — продолжил Владимир Путин, — дала сама система глобального экономического роста, в которой один региональный центр бесконечно печатает деньги и потребляет блага, а другой производит недорогие товары и сберегает напечатанные другими государствами деньги (очевидно, он имел в виду Россию и Китай, вместе взятые. — А.К.).
Этот Владимир Путин всем был хорошо известен. Он говорил то, чего от него ожидали, хотя все, наверное, понимали, что это — только начало (не предвещающее, конечно, ничего, как всегда, хорошего). Даже люди, сидевшие на сцене, переглядывались с удручающе понимающими усмешками.
Но оказалось, что это было не начало, а конец. Ничего подобного больше господин Путин за все следующие полчаса так и не сказал. Все, что он произнес после этого, поставило аудиторию в тупик. Заметив, что «пирамида ожиданий» рухнула, господин Путин перешел к тому, что «нельзя позволить себе скатиться к изоляционизму и безудержному эгоизму».
Он понимал, наверное, что его позиция, мягко говоря, уязвима. В конце концов, правительство принимало и принимает меры, которые являются стопроцентно изоляционистскими. Недавно в Германии господин Путин даже, можно сказать, извинялся перед госпожой Меркель за то, что немецкие автомобили и комбайны после повышения ввозных пошлин вряд ли будут покупать в России, и утешал ее тем, что это повышение зато не касается немецких комплектующих.
Наверное, поэтому он оговорился:
— И даже если в условиях кризиса определенное усиление протекционизма окажется неизбежным, то здесь всем нам нужно знать чувство меры.
То есть он считает, что по крайней мере ему оно пока не изменило.
— Вторая возможная ошибка, — заявил премьер, — это чрезмерное вмешательство в экономическую жизнь. Слепая вера во всемогущество государства… В Советском Союзе в прошлом веке роль государства была доведена до абсолюта, что в конце концов привело к тотальной неконкурентоспособности экономики. Этот урок нам дорого обошелся.
Такого от премьера, уверен, не ожидал услышать никто. («Что, — с торжеством сказал мне один из членов российской делегации через несколько минут после речи господина Путина, — ждали еще одного Мюнхена?! Не дождались!..»)
А уж когда Владимир Путин заговорил про то, что в последние несколько месяцев «происходит размывание духа предпринимательства, который надо беречь и не давать бизнесменам возможности перекладывать ответственность за их решения на государство», я подумал, что в подготовке речи принял посильное участие на правах консультанта бывший советник Владимира Путина Андрей Илларионов.
Потом премьер произнес, что «бизнесу необходимо списание безнадежных долгов» и «плохих» активов (замминистра экономического развития России Станислав Воскресенский позже, уже ночью, подробно объяснял, что имел в виду премьер. Речь идет не о прощении банкам долгов и не о том, что они, в свою очередь, простят безнадежных клиентов с выданными им кредитами, а о том, что возможно «разделение проблемных банков на две части: одну, с «плохими» активами, которые будут реструктурированы и станут управляться новой командой менеджеров, и на другую, «здоровую» часть»).
— Уклониться от расчистки балансов — значит законсервировать и затягивать кризис, — продолжил премьер.
Он добавил, что «в основу реформы стандартов аудита, бухгалтерской отчетности, системы рейтингов должно быть положено возвращение к понятию фундаментальной стоимости активов».
— Как этого добиться, — продолжил он, — вопрос. Давайте вместе подумаем.
То есть премьер еще и советовался с аудиторией. Да, это был Путин, которого мир еще не видел. Казалось, премьер удивляется и сам себе. Он признался, что «кризис затронул и Россию самым серьезным образом», хотя дал понять, что результатом, хочет этого кто-нибудь или нет, «будет качественное обновление России за ближайшие 10–12 лет» (срок назван настолько точно, что заставляет задуматься, доверит Владимир Путин кому-нибудь, кроме него самого, за такое время сделать это: в конце концов, обещание дал лично он).
На пресс-конференции 2016 года я задал Владимиру Путину такой умозрительный, квазифилософский вопрос, и он же был абсолютно прав, назвав меня провокатором. Это была попытка выяснить, собирается ли он баллотироваться на новый срок. Конечно, провокация. Но в публичном пространстве и публичный отказ от ответа на публичный вопрос о многом говорит. Даже все говорит. Главное — задать вопрос, а дальше наблюдать за нюансами. Правила игры в этом состоят. Я свою часть правил выполняю — и надо теперь посмотреть, как он справится со своей частью.
А может быть, в чем-то и нарушить надо правила игры. Чтобы он нарушил свои. Я просил его назвать причины, по которым ему стоило бы снова становиться президентом, и те, по которым ни в коем случае не стоило бы. Я думаю, что он на самом деле на этот вопрос для себя давным-давно ответил. Я думаю, что ответ был готов и год назад, и еще раньше — в тот момент, когда он решал для себя, войдут ли войска в Крым. Я думаю, что он понимал уже, что пойдет на еще один президентский срок. Потому что это то, за что он должен нести ответственность и не увиливать от нее. Может показаться, я оправдываю его желание остаться у власти так. Но не так. Он сам кого-то не увольнял только потому, что люди должны были сначала исправить то, что сделали. Или сделать до конца. Именно не увиливать, потому что в случае с Крымом это на самом деле ужасающе тяжелая ноша. Огромную, может быть, бо́льшую часть этой ноши несет его, так сказать, народ — и он сам должен ее нести. Я как-то говорил в фильме на НТВ, что это его крест. Я могу только повторить: это его собственный, можно сказать, личный крест. Прежде всего потому, что он сам все это и начал.
Другое дело, мне кажется, что через шесть лет перед ним будет стоять ровно тот же вопрос (а может быть, и сейчас уже стоит, опять же): а что дальше? И не окажется ли, что это все еще его крест через эти шесть лет? Мне кажется, что он потратит эти шесть лет на поиски человека, который будет нести этот крест дальше. У меня точно нет ощущения, что он готов к какому-то продолжению в этом, нынешнем своем качестве еще через шесть лет. Я уверен, что этого не будет. Но это означает, что такого человека надо искать. И то, что он остается пока, означает, что такого человека сейчас нету. И на это в том числе он потратит ближайшие шесть лет. Поэтому скучно не будет — по крайней мере ему самому.
Под конец премьер предложил сокращать военные расходы, и с этого момента я думал об одном: неужели с прежним Путиным, который за то время, что был президентом, эти расходы только наращивал, и очень успешно, покончено раз и навсегда.
Конечно, этот Путин был приятней во всех отношениях, зато тот Путин был как-то ближе и понятней — по крайней мере своему народу. Он призвал мир к взаимному доверию и солидарности и сел на место. Хорошо, участники форума все это время сидели…
А потом он отвечал на вопросы бизнесменов, приехавших на форум. Сначала его спросили, каким он хотел бы видеть имидж России в глазах западного мира. Премьер раздраженно произнес, что отвечает на этот вопрос уже множество раз и что России не нужна, как он уже накануне говорил, чья-то помощь, как людям с ограниченными возможностями, и что «Россия не претендует на какой-нибудь эксклюзив».
— Мы хотим, чтобы нас принимали без изъятий и исключений, — говорил он и смотрел на человека, который его об этом спрашивал так, как смотрел на людей, задававших такой вопрос последние девять лет.