Возле кабинета за закрытыми дверями стояла депутат Госдумы Вера Лекарева. Она прибыла полчаса назад и уже попыталась взять ситуацию под контроль. Это был настоящий депутат Государственной думы в полном смысле этого слова. Она привела нескольких родственников экипажа в актовый зал, рассказала, что она в своей жизни много работала с разными семьями и делала это блестяще, как и все остальное.
— Неужели мы и с вашей бедой не справимся? — задавала она риторический вопрос. — Вот, говорят, приехали большие начальники, я к ним сама пойду и все решу. Ну, я пошла!
Но к начальникам ее не пустили, и она стояла злая, с двумя помощниками, и спрашивала у пожилого капитан-лейтенанта:
— Почему? Я же депутат. Вот вы пускаете священника, я вижу! Вот, пустили. Чем же я хуже?
— Чем депутат хуже священника? Сами подумайте.
Лекарева вернулась и заявила родственникам, которых к тому времени собралось уже человек восемьдесят:
— Не волнуйтесь! Найдем средства на оздоровление детей.
— Да их спасать надо! — закричали ей.
— Это я и хотела в целом сказать, — все-таки немного смутилась Лекарева.
— Их же специально топят!
— Ничего, напишем депутатский запрос, я взяла бланки.
Микрофон у нее забрал полковник Сидоров, главный редактор журнала «Ориентир». Так он представился. Сидоров сказал, что вчера вернулся с крейсера «Петр Великий».
— Вы так хотели слышать слова очевидца, — сказал он. — Так вот, слушайте. Место катастрофы там — чистое море. Кто хочет туда, не советую ехать. Мне сказали, что у вас есть желание пойти туда на «Свири», но ведь это тихоходный корабль, 12 километров в час… А метровые волны… Не стоит! — Он уверенно посмотрел в зал. — Вот вы говорите про командующего Северным флотом Попова, что и он в чем-то виноват… Так вот. Вчера на «Петр Великий» приезжал представитель английских ВМФ, они долго разговаривали, что делать, потом представитель улетел. Был разговор с норвегами: сказали, что ничего не могут сделать.
В зале заплакали.
— Но это еще не все! После этого разговора Попов всех отогнал, встал на корме, сорвал галстук, достал сигарету и долго плакал! Я Попова знаю давно, а теперь убедился, что он достойнейший человек!
— Нам его слезы не помогут, — сказала пожилая женщина.
— И еще я скажу. Там очень трудно работать. Наш матрос упал за борт с катера, но его вытащили. Один спуск норвежского водолаза стоит десять тысяч долларов, об этом тоже надо помнить.
— Да что он нас укачивает! — возмутился кто-то.
— Офицеры на «Петре» без сил! Они работали 12 суток и спят там, где их оставляют эти силы. Два наших офицера чудом остались живы в спускаемом аппарате. Ой, девочки, как это сложно! Я четыре дня назад был в Чечне…
— Не надо сравнивать! У нас уже не держава, а похоронное бюро!
— Я переживаю, сочувствую, мое выступление спонтанно. Но надо знать Попова…
Полковник Сидоров наконец снова отдал микрофон Лекаревой. Ей стали жаловаться, что в городке Видяево живут полуголодные люди, а в домах нет горячей воды, унитазов…
— И с соседями я переругалась! — в отчаянии добавила одна женщина.
— Ничего, помирим! — обрадовалась решаемому вопросу Лекарева. — Я считаю, давно надо поднимать проблему федерального закона о защите прав военнослужащих.
Тут в зал вошли Попов, Куроедов и Евдокимов. Их принялись внимательно слушать.
Попов сразу приступил к делу.
— Вчера, — сказал он, — мы вскрыли девятый отсек. Видимости там нет. Лопнула масляная цистерна. Видеокамера ничего не видит. Думаем, как опустить туда человека.
— А человек увидит? — с сомнением спросили его.
— Надеемся, что муть осядет, — твердо сказал Куроедов.
— А почему воду не откачиваете из отсека?
— Очень хороший вопрос, — еще больше оживился он. — Мы, как выяснилось, шесть дней качали, как говорится, из моря в море. Потом нашли трещину, из которой утекала вода.
— Как же вы смогли довести аварийно-спасательную службу до такого состояния? Это же идет с 83-го года! — поднялся с места отец одного из ребят. Он повторял это уже не первый день в разных местах, и его не очень, честно говоря, слушали. Всех смущал этот 83-й год: слишком уж давно.
— Вот вы говорите 83-й. А я признал состояние флота закритическим три года назад, когда принял его, — заявил Куроедов. — Но вернемся к лодке. Проект, над которым работают ученые, будет доложен мне уже в начале ноября.
— Как в начале ноября? — опять застонали в зале. — Начнутся шторма… Что же вы делаете? И как можно было объявлять в стране траур, когда наши мальчики живы?
— Давайте перейдем к другому вопросу. От вас, я слышал, было предложение выйти в точку катастрофы. Если вы подтверждаете, я дам корабль. Вот проведем завтра митинг памяти экипажа… — и вперед!
Зал просто взвыл.
— Да что вы их все хороните! — кричали одни. — Заживо!
— Достаньте сначала хотя бы один труп! — другие.
— Достать? Хороший вопрос, — опять одобрил Куроедов.
— Ломайте лодку пополам и тащите ребят!
— Не смейте! — плакала девушка за моей спиной. — Водяные пузыри… Живы они, живы…
— Кто принял решение, что люди мертвы?
— Вы командующему Северным флотом не верите? — неожиданно резко спросил Куроедов.
— Конечно, нет! Ответьте!
— Тогда я вам технически объясню. Когда открыли люк и ничего не увидели, опустили камеру, она тоже ничего не увидела. Вот осядет масло…
— Да масло не может осесть! Оно легче воды!
— Действительно. Значит, поднимется.
Было полное впечатление, что он просто издевается над людьми, которые сидели в этом зале. Но ведь этот человек, я уверен, оскорбился бы, если бы ему это сказали. Он пытался им объяснить, насколько все сложно в деле, в котором они ни черта не понимают, зато берутся о нем судить, и только забывал иногда, что масло легче воды.
— Вы верите, что ребята живы? — спросили его.
И знаете, что он сказал?
— Хороший вопрос! Я отвечу на него так же прямо, как вы спросили. Я до сих пор верю, что мой папа, который умер в 91-м году, жив.
Тогда ему задали еще вопрос. Тоже, наверно, хороший:
— Почему вы сразу не обратились за иностранной помощью?
— Я вижу, — ответил он, — что вы больше смотрите четвертый канал, чем второй.
— Когда вы сообщили наверх, что спассредств не хватает?
— Три года назад, — невозмутимо доложил он.
Я думал, кто-нибудь из отцов даст ему по физиономии. Но они, наоборот, как-то сникли и потеряли интерес к этому разговору. Им стало просто не до него.
И ему, впрочем, не до них. Он сунул микрофон вице-премьеру Клебанову. Тому задали единственный вопрос, который всех только и интересовал:
— Когда вы их вытащите оттуда?
— Может быть, через несколько месяцев. Может быть, через год. Не знаю точно.
Он сказал это почти беззаботно. Зал взревел. У людей, оказалось, еще остались силы. Невысокая женщина в мохеровой кофте и длинной, до пят, юбке подбежала к нему, схватила за грудки и стала трясти:
— Ты, сволочь, иди туда и спасай их!
Сразу несколько полковников бросились к ней оттаскивать. Это оказалось нелегко. Она вцепилась в Клебанова и кричала:
— Вы такие подонки… подонки…
Клебанов долго поправлял галстук. Лицо его стало каменным. Было такое впечатление, что он обиделся. Он перестал отвечать на вопросы и только вдруг выпалил:
— Получите вы своих сыновей!
Ему мгновенно простили тон.
— Когда? — хором спросил зал.
— Спасательная операция будет продолжаться.
После этого он исчез. Через пять минут ушел и Куроедов.
Я ожидал какой угодно реакции от родственников экипажа, но из них снова как будто выпустили пар. Только одна активистка (за эти дни их возникло немало) сказала, что собирает подписи за то, чтобы разрезать лодку, потому что живых там явно нет. Он говорила, что тоже мать и что для нее это было трудное решение, но ведь она его приняла. «Хоть похороним по-человечески», — говорила она, и голос ее звучал ультимативно. И, наверное, она была права, но, конечно, она не должна была это говорить. Какое-то предательство в этом было, что ли. Многие ведь думают так же, как она, но никто не решился собирать подписи за то, чтобы разрезать лодку, у тех, кого она добивала этим своим предложением. И, конечно, ей, как и Клебанову, и полковнику Сидорову, и Попову с Куроедовым, сразу несколько человек сказали, что мальчики живы и что водолазы еще найдут их и вытащат. Сказали не так, как тем, не с отчаянием и ненавистью — с укором.
В переговорном пункте на втором этаже Дома офицеров я застал семейную пару из Брянска. Они звонили домой, чтобы сказать, что возвращаются. После этой встречи они решили ехать домой. Они были первыми.
— Может, останетесь? — спросил я. — Завтра будет корабль, отвезут вас на это место, если, конечно, не обманут.
— А могут? — спросили они.
— Могут, — ответил я, вспомнив свой разговор с контр-адмиралом Кузнецовым.
— Нет, — спокойно сказали они, — мы уж лучше поедем.
Они ушли, а я обратил внимание, что рядом два полковника держат в руках какую-то бумагу и тихо, надо отдать им должное, совещаются, кому вручить для ознакомления проект указа президента «Об увековечении памяти экипажа АПЛ «Курск».
А еще через час два матроса на задах Дома офицеров закончили сколачивать из свежих досок невысокую трибуну для приезда Владимира Путина. Президент, сказали они, наверняка будет выступать в актовом зале, но надо подготовиться к любому повороту событий. Это было разумно.
Люди начали ждать президента часов с пяти вечера. Приехал он почти в девять, но никто даже не подумал возмущаться, потому что все это было не главное и потому что он все-таки приехал. И теперь они готовились сказать ему все.
— Ну и самоубийца! — легко удивилась пожилая женщина на крыльце Дома офицеров. — Приехал все-таки. Да мы же сейчас его на куски порвем!
Путин был в черной рубашке и черном костюме, попросил охрану не отталкивать людей, прошел в зал. Около полутысячи человек заполнили все места и единственный проход. Наступила, безусловно, кульминация драмы этих дней в гарнизонном городке Видяево. Адмиралы негромко распоряжались убрать из зала прессу, которой и так тут не было. Я не увидел даже съемочной группы РТР, которая прибыла за час до приезда президента. Все было сделано для того, чтобы никто из посторонних не мешал диалогу президента с его народом.