Девяностые годы,
Ликованье и страх,
Пресловутые коды
На железных дверях…
1961–1991-й. Подумать только, что же случилось? С космической выси — в бездну…
Девяностые годы,
Богачи, голытьба.
Засыпали — свобода,
А проснулись — стрельба.
Вслед за Горбачевым-«меченым», уже в виде арбатской матрешки с кровавым пятном на лбу, — другой новоявленный вершитель судьбы страны:
Холодна партитура
От войны до войны,
И глаза самодура
Еле в щелках видны.
Какие выразительные кадры найдены для характеристики этого властительного самодура! И ведь документальные — все как есть, все как было.
Хоть и бражник отпетый,
И тяжел, точно слон,
Только оперой этой
Дирижирует он.
Дирижирует — о-пп-а!
Пьяный взмах у виска —
И стремглав из Европы
Покатились войска…
Губенко потрясающе решает тему вывода советских войск из Германии. Под лихую плясовую после знаменитого ельцинского «дирижирования» он включает в свой монтаж кадры-напоминания о немецко-фашистских зверствах на нашей земле. И это пронзает насквозь. Как и последующие кадры «черного октября».
«Мама, салют?» —
спросил пятилетний мальчик.
А это черным по «Белому дому» лупят…
«В красных стреляйте!» —
кричат в телевизор артистки.
Всюду свобода, равенство, братство и…
танки.
Вот она, современная история. Музыка и стихи, конечно, усиливают впечатление. Но все-таки самое сильное — от документов. Кадры документальные запечатлели навсегда это варварство конца XX века. Хотя, оказывается, для кого-то оно вовсе не варварство, а повод для морального удовлетворения.
Губенко нашел и процитировал документ по-своему символический. Это статья Новодворской в журнале «Огонек» за январь 1994-го. При всей экстравагантности этой фигуры мы-то знаем: не только от себя говорит она здесь в приступе откровенности. Почти то же самое вырвалось и у Окуджавы, и у некоторых других, как говорится, представителей творческой интеллигенции. Так что же документально звучит в спектакле от их имени?
«Мы будем отмечать, пока живы, этот день… День, когда мы выиграли второй раунд нашей „единственной гражданской“. И „Белый дом“ для нас навеки — боевой трофей.
9 мая — история дедов и отцов, чужая история чужой страны. Я жалела и жалею только о том, что кто-то из „Белого дома“ ушел живым. Нас бы не остановила и гораздо большая кровь… Очень важно научиться стрелять первыми, убивать. Я вполне готова к тому, что придется избавляться от каждого пятого. Сколько бы их ни было, они погибли от нашей руки, от руки интеллигентов… Мы предпочли убить и даже нашли в этом моральное удовлетворение. Оказалось, что я могу убить и при этом спокойно спать и есть. А про наши белые одежды мы всегда сможем сказать, что сдали их в стирку. Свежая кровь хорошо отстирывается».
Ну каково это вам? «Чужая история чужой страны…» Это — для них. Для Губенко — родная история родной страны! Со всем, что в ней было.
Впрочем, мы знаем: любят Родину тоже по-разному. То есть разное в ней любят. И это зависит от позиции человека, от его взгляда на историю. Кому-то, скажем, Октябрь 1917-го видится катастрофой и время после него — «черной дырой», а для кого-то советский период — вершина российской истории. Как у Губенко?
Я — безоговорочно и бесповоротно —
Капля в океане моего народа…
Говорю — отчетливо, без скороговорки:
Мне Земля для жизни более пригодна
После Октября семнадцатого года!
Я в Державу верую —
вечную, эту!
Красную по смыслу.
По флагу. По цвету.
Никогда не спрячусь за кондовой завесой…
По национальности я —
советский!
На сцене эти строки Роберта Рождественского читает маленький мальчик в матросской форме. Но фактически его устами о себе говорит, по-моему, сам постановщик спектакля. В споре о советском времени, который не стихает, об отношениях народа и власти, искусства и жизни его позиция непреклонна.
И корни у нее глубокие! Они исходят от Пушкина и Блока, Гоголя и Чехова, Маяковского и Ахматовой, Некрасова и Горького, которыми буквально дышит спектакль. Актер, исполняющий роль «буревестника революции», напоминает программное некрасовское:
Пускай нам говорит изменчивая мода,
Что тема старая
«страдания народа»
И что поэзия забыть ее должна,
Не верьте, юноши!
не стареет она.
Толпе напоминать, что бедствует народ,
В то время как она ликует и поет,
К народу возбуждать вниманье сильных мира —
Чему достойнее служить могла бы лира?..
Губенко этим руководствуется в своем взгляде на историю. Например, где сегодня, в каком театре вы можете увидеть трагедию Кровавого воскресенья? Да эта страница — 9 января 1905 года — вообще напрочь вычеркнута из общественного сознания. Будто и не было ее! Спросите любого, и почти никто не ответит, что произошло в тот день.
А в спектакле «Содружества актеров Таганки» возникает колоссальной силы сцена. Этот надрывно молящийся хор с иконами в руках перед портретом Николая Второго: «Спаси, Господи, люди Твоя!» Эта тревожно-драматическая музыка Стравинского и Чайковского, страдающие и гневные строки пушкинской «Деревни» о барстве диком, которые так к месту и так гениально читает народный артист России Николай Губенко. А самое главное — эти рвущие душу слова из петиции петербургских рабочих, обращенной к царю:
«Государь! Мы, рабочие, наши жены, дети и беспомощные старцы-родители пришли к тебе искать правды и защиты. Нет больше сил, Государь!.. Нас здесь больше ста сорока тысяч — и все это люди только по виду, в действительности же за нами не признают ни одного человеческого права. Разве это согласно с божескими законами? Не лучше ли умереть всем нам, трудящимся людям всей России? Пусть живут и наслаждаются капиталисты и чиновники-казнокрады, грабители русского народа…»
Это 1905-й. Но разве сегодня, после антисоветской контрреволюции 1991-го, к согласию с «божескими законами» приблизились, а не ушли совсем далеко от них?
Рабочие умоляют царя: «Не откажи в помощи твоему народу, взгляни без гнева, внимательно на наши просьбы…»
А в ответ? Ружейный залп. Толпа на сцене падает. Свидетельство великого художника Валентина Серова, наблюдавшего за происходившим из окон Академии художеств:
«То, что пришлось видеть мне, не забуду никогда — сдержанная, величественная, безоружная толпа, идущая навстречу кавалерийским атакам и ружейному прицелу, — зрелище ужасное».
Но не менее ужасна реакция царя, провозглашенного ныне святым. Звучат опять документы — выдержки из царского дневника и публичных его выступлений:
«Знаю, что жизнь рабочего нелегка. Многое надо улучшить и упорядочить. Но имейте терпение. Народ любит меня. Не мешайте ему. Вы сами по совести понимаете, что следует быть справедливыми и к вашим хозяевам… Но мятежною толпою… заявлять мне о своих нуждах… преступно. Я верю в честные чувства рабочих людей… и их непоколебимую преданность мне. А потому… прощаю им вину их».
Итак, государь прощает. А мы слышим статистику жертв: «Только 9 января в больницы было привезено 1216 убитых и более 5000 раненых». Среди них — дети.
Рабочий хор на сцене — сперва еле слышно, а потом все громче — начинает «Интернационал»…
Почему я останавливаюсь на этом сюжете столь подробно? Не только потому, что речь об одной из сильнейших сцен спектакля. Четверть века назад про начало первой русской революции, да и в целом про нее знал правду каждый школяр. Тем более — про революцию Октябрьскую. А что и как знают об этих величайших событиях нашей истории сегодня?
Пожалуй, тут спектакль Губенко выполняет роль политпросвета. Не назидательно, разумеется, а эмоционально. Художественное потрясение побуждает думать, а это, по признанию Николая Николаевича, и есть основная его цель. Неужто после сцены, о которой я рассказал, не задумается зритель о том, как реально рождается истинная (не «оранжевая» какая-нибудь) революция?
Так же и с Октябрем. Сейчас официально стараются возвеличить Первую мировую войну, придать ей статус Второй Отечественной. А в этом спектакле коренной вопрос ставит и чеканно отвечает на него Маяковский:
Гремит и гремит войны барабан.
Зовет железо в живых втыкать.
Из каждой страны за рабом раба бросают на сталь штыка.
ЗА ЧТО? Во имя чего сапог землю растаптывает скрипящ и груб?
Кто над небом боев — свобода?
бог?
РУБЛЬ!!!
Из этого тоже произрастет Октябрь. Как, впрочем, изо всей предыдущей русской истории с необоримой тягой ее народа к справедливости. Недаром же скажет Александр Блок, и это прозвучит в спектакле, о котором я пишу, что большевизм — состояние русской души, а не фракция в Государственной думе.
Главная цель всей нынешней официальной и либеральной идеологической обработки состоит как раз в том, чтобы переиначить душу народа. Привить ей терпимость к несправедливости. А во имя этого постараться сфальсифицировать, исказить, подделать все, что связано в истории с народной борьбой за справедливость. Еще лучше — вообще всем забыть бы это слово, как и слово «революция». Забыть Ленина. Забыть Сталина. Да возможно ли?
И тогда в ход идет осквернение народных святынь.
Великое спасибо Николаю Губенко за крейсер «Аврора»! За то, что вспомнил и включил в свой идеологически полемический спектакль происшедшее несколько лет назад на борту крейсера революции. Мало какие газеты рассказали об этом, а ведь событие тоже по-своему историческое — с огромным знаком минус, конечно.