Необоримость духа и совести
Юрий Бондарев был и остается советским человеком. Когда другие переворачивались на 180 градусов, демонстративно подчеркивая, что у них теперь нет ничего общего с идеями, которыми наша страна жила более семидесяти лет, его стойкость восхищала. В преддверии катастрофы он художническим своим чутьем ощутил ее приближение и с трибуны XIX партконференции уподобил страну поднятому в воздух самолету, который ведущие не знают, куда посадить.
Впрочем, знали. Потом стало понятно: не просто небрежность допустили те ведущие — они пошли на сознательное предательство, что для него, солдата, есть наитягчайшее преступление. И конечно, не мог он принять из предательских рук награду, отпущенную ему к 70-летию. Отверг публично орден от Ельцина.
А несколькими днями раньше мы встретились тогда в Союзе писателей России на Комсомольском проспекте. Он руководил этой большой организацией и в августе 1991-го возглавил товарищей, когда пришлось чуть не с боем отстаивать писательский дом от захвата разъяренной «демократурой». Тема предательства, измены стала одной из главных в той нашей беседе, тоже предъюбилейной, двадцать лет назад.
И вот пролетели годы. За это время было у меня с ним много встреч. По разным поводам, радостным и печальным. Зная, что он, несмотря на возраст, каждодневно и упорно работает, избегал лишний раз его беспокоить. Тогда он звонил: «Что-то давно вас не слышно?»
Когда же возникла впереди столь серьезная дата — 90-летие, просто не мог я не напроситься к нему в гости, зная, что многие читатели (тоже по-особому!) ждут его слова.
Итак, ростепельный сероватый день в середине февраля. То ли дождь, то ли снег с утра. Мокнут ели в подмосковном поселке, который по привычке называется писательским, хотя писателей здесь уже почти не осталось. Неподалеку от бондаревской дачи, я знаю, находится участок, где жила и покончила с собой в 1991-м фронтовая медсестра Юлия Друнина, выдохнувшая на прощание:
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!
Сколько раз в наших разговорах с Юрием Васильевичем возвращались мы к этой трагедии, ставшей одной из знаковых для времени уничтожения Советской страны…
А ему дано вытерпеть, выдержать, выстоять. Не для того ли, чтобы уже после своих семидесяти в романе «Бермудский треугольник» и в повести «Без милосердия» создать потрясающий образ проклятых девяностых, когда страна и люди ломались через колено, когда губилось все лучшее, а зло торжествовало и хохотало?
Девяносто лет… Большая жизнь большого писателя. По дороге к нему на сей раз я прикидывал, что родился он меньше чем через два месяца после кончины Ленина, то есть все последующие годы становления, защиты и величия Советского Союза, созданного Лениным, стали частью его биографии. Долг перед родной страной вел его по жизни, и он с чистой совестью может сказать, что от долга не уклонялся. Пароль верности и мужества — Сталинград определит не только тему одного из самых сильных его произведений, но и в целом характер отношения к литературному труду как к главному делу жизни, неотделимому от интересов и забот Родины.
Если представить мысленно все, что написано им, складывается впечатляющая панорама бытия страны за семь десятилетий. Своего рода художественная история в романах и повестях, где «Горячий снег» и «Последние залпы» сменяются «Тишиной», а затем наступают «Берег» и «Выбор», влекущие за собой «Игру», «Искушение» и, наконец, трагический «Бермудский треугольник»…
Творчество его, как и жизнь, хронологически делится надвое — советский период и время уничтожения всего советского. При этом не отпускают писателя с невероятной остротой стоящие вопросы: что же с нами произошло, что происходит? Он даже напрямую выносил их в заголовки своих публицистических статей, и ни одна беседа наша так или иначе без обращения к роковым вопросам о судьбе страны и народа не обходилась.
… Вот о чем думал я, подъезжая к даче, где они с женой ныне живут круглый год. Встречают радушно оба. Он подтянутый и энергичный, как всегда: день по-прежнему начинает с зарядки. А Валентина Никитична, подруга его верная на всю жизнь, сразу же старается создать самые благоприятные условия для делового нашего разговора. Который, замечу, начинается почти с порога.
Предательству нет оправданий.
Да, я спрашиваю, смотрел ли он по телеканалу «Россия 1» фильм «Биохимия предательства», показанный вечером накануне. Оказывается, смотрел.
— И какое впечатление?
— Двойственное. С одной стороны, конечно, хорошо, что телевидение показывает фильм о Власове и власовщине отнюдь не в однозначно позитивных тонах, как было, по существу, всю последнюю четверть века, когда апология предательства стала чуть ли не нормой в нашем обществе. А с другой… Знаете, не хватало мне четкости и резкости в оценке этой фигуры. Если хотите, не хватало мужских интонаций, настоящего гнева!
Когда возникает и маячит на экране лицо предателя, изменника, причем явного, которому нет и не может быть оправданий, разговор о нем следует вести предельно жестко. Это было в комментариях Юрия Жукова, которые мне понравились. Но тут же авторы начинают как бы микшировать, смягчать эту определенность, размывая ее некоей полифонией на манер горбачевского «плюрализма».
И появляются серьезные сомнения: осуждение ли возьмет верх в сознании зрителей, особенно молодых, или, может быть, оправдание? Как же, боролся-то, видите ли, против тоталитаризма, большевизма, за «новую Россию»!
Между тем это есть лишь прикрытие обыкновенного шкурничества. Достаточно вспомнить, с какими словами он сдавался в плен: «Не стреляйте, я генерал Власов».
— Хотя, наверное, стоило бы застрелиться…
— Что вы! Для шкурника, думающего только о себе, это немыслимо. С психологией предательства такое несовместимо: у изменника гниющее нутро. И надо беспощадно вскрывать эту психологию, которая ничего, кроме презрения, у меня не вызывает.
Фигура, про которую мы говорим, всегда была до крайности мне отвратительна. Даже физиономия его, которую впервые увидел в листовках, призывавших нас в рай немецкого плена. А позднее я специально занимался этой историей, когда писал «Горячий снег». Дело в том, что сын генерала, героя моего, оказался в армии, которой командовал Власов, и я даже написал на эту тему целую главу. Но по совету Твардовского потом изъял ее.
— Твардовский читал рукопись?
— Он почти все мое читал.
— А почему дал такой совет?
— Глава, по его мнению, уводила от основной темы, и я с ним согласился.
— Но давайте, Юрий Васильевич, вернемся к телефильму. Согласитесь, он ведь не только о Власове. Связанные с Власовым события становятся поводом, чтобы обратиться ко времени, гораздо более близкому нам. И тогда появляется физиономия генерала КГБ Калугина, мелькает на экране (правда, только мелькает!) даже сам Горбачев, а в речах сегодняшних российских «философов» начинают звучать рассуждения, что лучше бы поскорее разделить Россию на части, и пусть Владимирское, Московское и прочие княжества, каждое само по себе, решают, скажем, проблему миграции…
— Сумасшествию нет предела! Потому что стихия предательства, которая обрела своеобразную легитимность и для которой во время «перестройки» и «реформ» были широко открыты все шлюзы, разлилась чрезвычайно широко. Посмотрите, что творится сегодня на Украине. Так что реабилитация власовцев, бандеровцев, дивизии СС «Галичина» и т. п. — это узакониваемая дорога к дальнейшей перекройке мира по американским, западным лекалам и к дальнейшему упрочению несправедливости в нашей стране.
Я слушаю его и думаю, насколько тяжело ему говорить сейчас обо всем этом. Ведь Украину он освобождал от фашистов, а теперь они заправляют там снова. Во время войны, на фронте, он стал коммунистом, а ныне коммунистическую идеологию и символику где-то уже запретили, а где-то готовы запретить и один за другим сносят памятники советской эпохи.
Да, теперь «где-то» — на Украине, в Прибалтике и так далее. Но начиналось-то все у нас во время горбачевской «перестройки» предательской пятой колонной, о которой не может офицер Красной армии Юрий Бондарев говорить спокойно, ибо видит в ней — не без оснований! — ударную силу врагов нашей Родины. Это она утверждала в массовом сознании, что Сталин хуже Гитлера, а советский социализм хуже гитлеризма. Значит, и не было никакой Великой Победы. А уж всяческие «подробности», вроде многократно увеличенных наших воинских потерь, чтобы доказать «преступное» неумение советского руководства и командования вести войну, стали прямо-таки обиходными.
— Сейчас, — говорю я Юрию Васильевичу, — поднят шум вокруг некоего телеканала «Дождь», где в связи с 70-летием освобождения Ленинграда от блокады поставили перед зрителями вопрос: а может быть, лучше было сдать Ленинград? Шум явно запоздалый и «показушный». Ибо первым даже не вопрос поставил, а прямо заявил, что Ленинград надо было сдать, не кто-нибудь, а участник войны, ваш коллега и, кажется, ровесник Виктор Астафьев. Так ведь?
— Верно, Астафьев. Примкнувший к пятой колонне. А Гранин, тоже участник войны, пишет: «Русские были плохие солдаты». Да как же можно так обобщать? На каком основании?!
Дальше Юрий Васильевич вспоминает солдат, с которыми ему довелось в боях быть бок о бок: «Ребята воевали прекрасно!» Размышляет о том, какую роль сыграла советская школа в подготовке этих «ребят» — их образованности и убежденности. Напоминает, что про советских генералов и маршалов за последние годы тоже написана масса неправды, а вот немецкие генералы в своих мемуарах во многом признали их превосходство…
И тут мы подходим, пожалуй, к самому главному, корневому: а для чего все-таки велась и так усиленно ведется фальсификация истории той войны и в целом советского периода нашей жизни? Не для окончательного ли утверждения нынешней несправедливости в стране? Напоминаю своему собеседнику: