«На Северном Кавказе, в Шахтинском районе Донбасса, органами ОГПУ при прямом содействии рабочих раскрыта контрреволюционная организация, поставившая себе целью дезорганизацию и разрушение каменноугольной промышленности.
Следствием установлено, что работа этой контрреволюционной организации, действовавшей в течение ряда лет, выразилась в злостном саботаже и скрытой дезорганизаторской деятельности, в подрыве каменноугольной промышленности методами нерационального строительства, ненужных затрат капитала, понижении качества продукции, повышении себестоимости, а также в прямом разрушении шахт, рудников, заводов».
Арест немецких инженеров повлек за собой международный скандал. 15 марта 1928 года советскому полпреду в Берлине вручили ноту: арест германских инженеров и техников вызвал в деловых кругах «резкое возражение и чувство большой неуверенности в отношении всей совокупности экономических отношений с СССР».
Четверо из пяти немцев работали в крупной фирме «Альгемайне Электрише Гезельшафт». Ее руководитель Феликс Дейч был сторонником экономического сотрудничества с Россией. Он сразу же заявил немецкому послу графу Ульриху фон Брокдорф-Ранцау в Москве, что вообще разорвет контракты, если его инженеров не освободят. Ранцау обратился к Чичерину.
Граф Брокдорф-Ранцау, бывший министр иностранных дел Германии, вручил свои верительные грамоты в Москве еще 6 ноября 1922 года. Немецкий посол, как и Чичерин, был холостяком, не интересовался женщинами, любил работать по ночам. Они часто встречались с Чичериным за полночь и вели на французском языке беседы о литературе и философии. Посол был сторонником тесного сотрудничества России и Германии, которые должны вместе противостоять победителям в Первой мировой. Умирая, он попросил брата передать Чичерину, что сближение двух народов было главной целью его жизни. Но для советских вождей Брокдорф-Ранцау был врагом, который участвовал в каких-то подрывных акциях.
Сталин писал одному из членов политбюро:
«Чичерин слаб до тошноты, он влюблен в Ранцау и нередко забывает об интересах своего государства. Он, чудак, думает, что Ранцау (или любой посол) может вести свою политику («дружественную» нам!), отличную от политики Германского правительства. Дитя…»
Но доводы наркома Чичерина и его заместителя Максима Максимовича Литвинова, которые доказывали политбюро, что суд над немцами, приглашенными работать в Советскую Россию, невероятно повредит стране, возымели действие.
Двоих немцев почти сразу освободили. Но трое предстали перед судом.
Председателем Специального судебного присутствия Сталин утвердил Андрея Януарьевича Вышинского, своего любимого юриста, который любому преступлению власти придавал законный вид. После «шахтинского дела» Вышинский написал книгу, в которой, в частности, писал: «Советский суд — этот ответственнейший орган пролетарской диктатуры — должен исходить и всегда исходит исключительно из соображений государственной и хозяйственной целесообразности».
Вышинский вынес заранее утвержденный политбюро приговор: одиннадцать обвиняемых приговорили к смертной казни, остальных — к различным срокам тюремного заключения. Иностранцам повезло больше. Хлопоты Чичерина и Литвинова не пропали даром. Двоих немцев оправдали, третьему дали год, но вскоре освободили.
В реальность обвинений в стране поверили почти все. За малым исключением. В октябре 1928 года умер известный ученый-металлург, член-корреспондент Академии наук Владимир Ефимович Грум-Гржимайло, брат знаменитого географа. Его предсмертное письмо попало в эмигрантскую печать:
«Все знают, что никакого саботажа не было. Весь шум имел целью свалить на чужую голову собственные ошибки и неудачи на промышленном фронте… Им нужен был козел отпущения, и они нашли его в куклах шахтинского процесса».
Процессы такого рода играли мобилизующую роль, потому что мнимых вредителей объявляли агентами и пособниками иностранных разведок: вредители вели дело к войне. На пленуме ЦК об опасности вредительства предупреждал Андрей Александрович Жданов, секретарь Нижегородского губкома:
— Мы в нашей губернии, за последние месяцы в особенности, имеем целый ряд случаев поджогов и аварий, из которых мы считаем не все случайными. Мы установили такие вопиющие факты, что на заводах, где мы обследовали противопожарную охрану, перед пожарным сараем, в котором находились машины, имелась неразметенная куча снега, которая в случае пожара не давала возможности вывести машины из сарая. В другом месте вода в бочках оказалась замерзшей, в третьем месте дежурные спали.
Слушавший его с изумлением Станислав Викентьевич Косиор, секретарь ЦК, откликнулся с откровенной издевкой:
— Это тоже вредительство, когда дежурные спят?
Но, похоже, один Косиор сообразил, что Жданов, сам того не желая, наглядно показал: мифическое вредительство есть на самом деле элементарное разгильдяйство и неспособность справиться со своими обязанностями.
От Станислава Косиора, которого смущали притянутые за уши обвинения, Сталин со временем избавился — расстрелял в 1939-м. А на точно следовавшего партийной линии и сметливого Андрея Жданова обратил внимание и вознес его на вершину власти.
С «шахтинского дела» начались совершенно одинаковые процессы. Они должны были показать стране, что повсюду действуют вредители, они-то и не дают восстановить промышленность и вообще наладить жизнь. А вредители — агенты империалистических разведок, готовящих военную интервенцию.
«Никого не впускать. Никого не выпускать» как принцип советской власти
С чего началась советская власть?
Сразу после революции петроградский Военнореволюционный комитет отправил комиссару пограничной станции Торнео на финляндско-шведской границе — в условиях продолжавшейся еще мировой войны это был единственный безопасный путь из России в Европу — короткую телеграмму: «Граница временно закрыта. Без особого распоряжения Временного революционного комитета никто пропущен быть не может».
За сто с лишним лет до этого, 3 апреля 1801 года, император Александр I разрешил своим подданным свободный выезд за границу. Большевики же первым делом запретили уезжать из страны и возвращаться домой без разрешения органов госбезопасности.
3 июня 1919 года Совет народных комиссаров (правительство) постановил:
«Вменить Народному комиссариату по иностранным делам в обязанность при выдаче заграничных паспортов лицам, отправляющимся за границу по поручению советских учреждений, требовать представления постановлений соответственных коллегий и ручательства этих коллегий за добропорядочность командируемых лиц и лояльность их по отношению к Советской власти».
Лояльность устанавливали чекисты. Выпускать или не выпускать — решалось на совещании в здании на Лубянке, которое устраивалось раз в неделю. 6 июня 1920 года Наркомат иностранных дел утвердил инструкцию о порядке выдачи заграничных паспортов: «В обстоятельствах исключительного времени» для выезда требуется разрешение Особого отдела ВЧК.
Название органов госбезопасности менялось, а обстоятельства исключительного времени действовали до 1991 года.
Попытка бежать от советской власти рассматривалась как тягчайшее преступление против государства и каралась жестоко, хотя с правовой точки невозможно сформулировать, в чем же состав преступления. Но формулировать и нужды не было.
Забавно, что советские руководители прекрасно понимали разницу между иностранной жизнью и той, которую они устроили своим согражданам.
Владимир Ильич Ленин озаботился состоянием здоровья Алексея Ивановича Рыкова, которого сделал своим заместителем в правительстве. 26 мая 1921 года обратился к его жене Нине Семеновне:
«Не можете ли Вы его уговорить или хитростью, что ли, заставить, или самой с ним поехать? Ну где в Ессентуках у нас хорошее лечение? Явный вздор! Будут хаос, бестолочь, неустройство, усталость, а не лечение, дерганье нервов, обращения местных работников. Он упрямится, не хочет в Германию. А там 2–3 месяца стоит 4–5 у нас. Будут изоляция, отдых, корм, лечение по науке строгое. Очень прошу постараться его «вывезти» в Германию и вылечить серьезно».
Ленин отчетливо понимал пороки советской системы, но избавить от них был готов только избранных.
Когда-то молодая революционерка Коллонтай, направлявшаяся на пароходе в Америку, чтобы агитировать американцев за социализм, гневно писала:
«Ненавижу этих сытых, праздных, самовлюбленных пассажиров первого класса! Таких чужих по духу! Ненавижу эту бестолковую, праздную жизнь, убивание времени на еду, пустую болтовню, какие-то маскарады, концерты».
Прошли годы, и Александра Михайловна — после скудной советской жизни — наслаждалась комфортом на шведском пароходе «Биргер Ярл»:
«Завтрак был чудесный. Длинный, во всю столовую каюту стол, уставленный закусками. Целые пирамиды аппетитного финского масла с соленой слезой, рядом пирамиды разных сортов шведского хлеба, селедки со всякими приправами, блюда горячего отварного картофеля, покрытого салфеткой, чтобы не остыл, копченая оленина, соленая ярко-красная лососина, окорок копченый и окорок отварной с горошком, тонкие ломтики холодного ростбифа, а рядом сковорода с горячими круглыми биточками, креветки, таких крупных нет и в Нормандии, блюда с холодными рябчиками, паштеты из дичи, целая шеренга сыров на всякие вкусы, к ним галеты и на стеклянной подставке шарики замороженного сливочного масла.
И за все эти яства единая цена за завтрак, ешь, сколько хочешь. Если блюда на столе опустеют, их пополняют. Таков обычай в Швеции. Я набрала себе тарелку по вкусу и, сев за отдельный столик, заказала полбутылки легкого финского пива».
Это были те самые годы, когда в результате социалистического переустройства сельского хозяйства — коллективизации и раскулачивания — Россия голодала.
Федор Федорович Раскольников, бывший командующий Балтийским флотом, переведенный на дипломатическую работу, вспоминал, как доставил главе советского правительства Молотову подарки от его ст