Бывший советский военный хорошо подкован и в кинематографе, он советует мне другие хорошие фильмы и даже предлагает вернуться, чтобы поискать другие редкие DVD-фильмы в киоске возле киностудии. Я отшучиваюсь, что мой чемодан перегружен, и что я и так теперь не смогу объездить с ним пол-Европы, особенно если мне придется делать все эти сложные спуски и подъемы, что всегда сопряжено, если едешь поездом.
– Почему поездом? – тут же переспрашивает меня мой попутчик. – Из Киева во Львов едете автомобилем – так получается быстрее и экономнее.
Полковник предлагает услуги такси одного своего знакомого, честного и надежного. Я уже доверяюводителю-афганцу, даю ему номер телефона, он разговаривает с человеком, которого он знает, говорит мне цену этого дела, спрашивает, удобно ли на следующий день в восемь часов перед отелем. Я говорю «да», и чувствую себя полностью счастливым по причине удачи отправиться во Львов автомобилем, а не на поезде, чего бы я не сделал без нашей счастливой встречи.
На дворе приятное солнечное утро, даже при том, что температура на два градуса ниже нуля. Мое ожидание на пустынной улице – а я неосторожно вышел из холла раньше назначенного времени – становится менее приятным после тридцатиминутного ожидания. Наконец я звоню полковнику, говорю о таком невероятном опоздании его товарища, тот отвечает, что нужно просто подождать немного, потому что водитель такси наверняка поехал на заправку, чтоб залить полный бак, там сейчас очереди и проч. Любезные оправдания моего друга о задержках товарища в силу постреволюционных причин, как недавние баррикады и пожары на киевском майдане, безусловно, не способствуют развитию туризма в стране, заставляют меня зажигать одну сигарету за другой и ждать на обочине дороги.
Еще минут через пятнадцать ожидания на полном газу подъезжает «Лада», останавливаясь далеко, в трехстах метрах от меня на пустынной дороге. Я выхожу на середину проезжей части, жестикулирую руками, чтобы привлечь внимание, но таксист, очевидно, не смотрит в зеркало заднего вида.
Я кричу ему как портовой грузчик, но водитель не слышит. Вставляю два пальца в рот и издаю свист, как пастухи, загоняющие овец.
Наконец таксист понимает, включает заднюю скорость и ракетой подлетает. Уже через секунду он останавливаясь с угрожающим визгом шин в десяти сантиметрах от моих онемевших ног. Его машина – полная развалюха, на которой в Италии даже марокканский иммигрант постыдился бы ездить. У иммигранта, безусловно, документы были бы в порядке, но дорожная полиция, как минимум, изъяла бы этот металлолом на четырех колесах, а как максимум, арестовала бы за многочисленные нарушения правил дорожного движения и законов.
Счетчик пробега «Лады» показывает «249.000», окно не открывается, потому что прибор сломан, внизу из-под коврика ощущается резкий сквозняк, как лазер, который проходит сквозь днище, дырявое от ржавчины. На зеркало заднего вида подвешена пластиковая иконка с изображением святителя Николая, святого на вершине хит-парада славянского почитания, святого, который превосходит всех остальных, которые также хорошо показывают как чудеса, так и явления. Но что хуже всего – Боже мой! – автомобилем управляет женщина, ее зовут Наташа. Она трогается, как ракета, а за пределами города сразу же набирает сто километров в час. Выбирает маршрут по второстепенной дороге, чтобы избежать пробок перед автомагистралью, и остается абсолютно глухой ко всем моим замечаниям.
Хочешь увидеть, как я растеряю все свои ручки и блокноты здесь, в непонятной степи? Прошу Наташу замедлить ход, но где там. Развалюха летит по дорожке сто двадцать.
При ста двадцати, на узкой деревенской дорогепоневоле начинаешь нервничать. «Наташа, пожалуйста, едь медленнее», – говорю я умоляющим голосом. Но она не слышит. Дорога вся в колдобинах, быстрые подъемы и спуски, как на «американских горках». Сердце подскакивает к горлу, возвращается на свое место, и снова кувыркается…
Как забавная железная кобыла, автомобиль подпрыгивает и приземляется на асфальт, но старая «Лада» с ее 250 тысячами пробега – это дама, которую следует отправить в хоспис, в ее возрасте уже нельзя вести себя так дерзко. «Заклинаю тебя Николаем, останови этот гребаный автомобиль», – говоря я женщине, указывая на икону.
Наташа замедляется и спрашивает:
– И кто же этот Николай?
– Вот он, твой святой. Видишь?
– А, святой Николай, вы хотели сказать…
– Николай, Николай. Он из Бари, мы с ним почти земляки, можем говорить с ним на «ты».
Наконец-то Наташа замедляется, и я могу узнать ее историю.
По профессии она врач, и в больнице зарабатывает меньше, чем сиделка за стариками в Италии, поэтому ей приходится подрабатывать извозом в выходные дни. Сегодня она взяла отгул в больнице, чтобы съездить во Львов и вернуться. Ей 36 лет, она разведена, у нее двое детей 13 и 15 лет. Младший – играет в хоккей, старший – в теннис. К слову: спортивная ракетка стоит столько целую зарплату матери, а одно занятие – сколько день ее работы. Все это я узнаю из нашей беседы.
Наконец я спрашиваю:
– Почему вы развелись?
– Потому что он был засранцем. Давайте поговорим о чем-то другом.
Я не говорю ей это, но смотрю почти с восхищением, с какой легкостью и каким мастерством она ведет машину по автомагистрали. Мои мысли заняты рассуждением, что мужчина должен бы избегать женитьбы на такой женщине, как Наташа. Сделать ее беременной в первый раз, это понятно, но обрюхать во второй раз – это, по моему, можно объяснить только состоянием колоссального похмелья, на которые способны только украинцы и русские.
За окном мелькает трогательная красота природы. Я засыпаю. В разгар дремы мне приходят в голову почти поэтические мысли: Россия – это моя жена, Украина – это моя любовница; Россия – мать моих детей, Украина – это мой смех и плач, вечно прохладное весеннее солнце, и горилка до последней капли. Между украинской землей и еще восточнее, российской землей, нет естественной границы. Пейзаж все тот же: степи, зеленое море, куда впадают прекрасные реки.
В дреме, которая переходит в крепкий сон, я вижу странные картинки, начинается все с того, что я вижу своих старых одноклассников, которые мрачно смотрят на меня. Так и есть… И что, господа? Меня не убудет от недостатка вашего уважения. Вдруг я вижу себя в поезде, без национальной принадлежности (российские и украинские поезда похожи). Но при этом я словно пересекаю границу, считаю часы и минуты, отделяющие меня от объятий любимой женщины. А когда наконец увидел ее, то хватаю на руки, стиснув так, что слышу треск ее нежных конечностей, и когда на место безумия заступает ясность ума, я кладу возлюбленную на землю, чтобы понять, не сделал ли ей слишком больно. «Ничего, я счастлива снова видеть тебя «, – говорит она с улыбкой, глядя из-под венка из цветов.
В мой сон врывается Фэрнандо, мы – школьные друзья, нам по пятнадцать лет (сейчас он адвокат). «Позор тебе!» – говорит мне Фэрнандо.
Я просыпаюсь и понимаю, что должен проверить, действительно ли я бодрствую, это тот момент, когда ночные образы исчезают и заменяются изображениями реальной жизни. Автострада – длинная черная полоса, которая разрезает то, что кажется огромной плоскостью невероятно зеленого цвета, который вскоре станет желтым, ярко желтым, столь наивным, как подсолнухи на детских рисунках.
Город Льва демонстрирует все его величие, начиная с дальних подъездов к нему, где расположились крестьянские домики, сначала редкие, затем более плотно расставленные, и, наконец, сливающиеся в деревни, с сильной поступью гусей во дворах под яблонями, которые уже расцвели.
Мы приезжаем в отель, я предлагаю своему водителю Наталье остановиться в отеле на ночь, в одном из свободных номеров, чтоб избежать ночной поездки обратно. Наташа отвечает, что любит путешествовать в темное время суток, даа и на следующий день в любом случае она должна быть на работе в больнице.
После отличного карпатского ужина я совершаю позднюю экскурсию по улицам, начиная свое путешествие от памятника поэту Тарасу Шевченко. Я восхищаюсь колокольнями, дворцами, старыми гербами, относящимися к австро-венгерскому прошлому, еще до русской революции, которая остановилась прямо здесь…
Львов, красивый украинский город, находящийся на расстоянии одного дня поездом из Венеции, мог бы быть столицей Европы, для этого у него есть больше законных оснований, чем у Брюсселя или Парижа. А о Лондоне, находящемся совсем уж на периферии, я даже не говорю. Вместо этого Львов является провинцией, откуда люди эмигрируют в поисках работы, оставляя свой город-музей под открытым небом, полный благородных древних церквей и дворцов, которые разваливаются.
Для итальянцев это город с привычным названием Леополи, для россиян – Львов, для украинцев – Львив, для поляков – Львув. Уже сама неопределенность названия говорит о неурядицах, которые опустошили одно из самых красивых мест на Старом континенте.
В центре Львова находятся древние дворцы и церкви: католические, православные, иудейские, протестантские и даже церковки темных религиозных сект с Востока и Запада, которые могут здесь мирно существовать.
Ни одна страна в Европе, даже самая бедная, не была настолько обескровлена эмиграцией, как Галиция, столицей которой является этот город. Только Италия приютила триста тысяч украинцев, большинство из которых – с Карпат и прилегающих регионов. После распада СССР (1991 г.), Украина потеряла несколько миллионов жителей. В основном это высококвалифицированная молодежь, вынужденная в поисках работы эмигрировать в Германию, Италию и Польшу.
После прибытия в отель в центре Львова, я пошел на прогулку. И почти сразу встретил пять украинских женщин, которые хорошо говорили на итальянском. Один юноша, с которым я завязал короткую беседу, говорил с сильным римским акцентом. Он родился на улице Тибуртина в Риме, куда и должен был вернуться после каникул.