Ему было всего двадцать. Остальным, старшим по возрасту, но ниже по положению, было наплевать на недавно полученную им должность помощника начальника станции, дававшую ему определенную власть. Некоторые, проработав на железной дороге по двадцать лет, так и остались рабочими, подручными или квалифицированными; другие стали сцепщиками вагонов. Он же, к концу конкурса на эту должность, из трех тысяч конкурентов, пришел седьмым. Его зачислили на первой ступени отбора, одного из двадцати. Юношу удивлял идиотизм организаторов. Им был нужен помощник начальника станции, ученик – как первая ступень карьеры – и в качестве пробы полагалось написать сочинение на неприлично банальную тему, к примеру, «Красоты Италии» или что-то в этом роде.
Постепенно желудок привык к утреннему бренди. После отбытия первого поезда, компания (во главе с Манкузо и остальными, включая начальника станции) направлялась в бар пропустить по маленькой.
Саша об этих фактах ничего не знал, когда тем вечером пригласил его на ужин с желанием бросить вызов – кто больше выпьет водки.
В 1992 году в Москве стали, как грибы, вырастать разнообразные киоски, торгующие сигаретами, пивом, копченой колбасой, мороженым, а также видеокасетами с порнофильмами.
Саша, демократ первой волны, был владельцем двух киосков и собирался приобрести третий, в двух шагах от Красной площади. Он гордился своей фотографией, появившейся в газетах, на которой он рядом с Борисом Ельциным держит в руках автомат Калашникова; такое же оружие имели в то время многие молодые люди, регулярно посещавшие спортзалы и занятия по каратэ, и которые, когда потребовалось, отправились к Белому Дому, защищать демократию, поставленную под угрозу 21 августа 1991 года.
Саша имел черный пояс по каратэ и вошел в политику реформ, инициированных Ельциным, с приливом энергии, которой он был обязан этому виду спорта. Он сразу понял главное: назад пути нет. Поэтому он и приобрел в 1992 году два киоска и собирался и дальше развивать свой бизнес.
Иностранец познакомился с Сашей на квартире его первой супруги, с которой тот был в разводе. Он находился в компании третьей жены, очаровательной блондинки, вдвое моложе супруга. О его второй жене мало что было известно, никто ее вроде бы и не видел. Поговаривали, что она лишилась рассудка через несколько месяцев после замужества.
Высокий блондин, с бицепсами и грудными мышцами тяжелоатлета, с первого взгляда на него становилось очевидным, что в любой точке земного шара он будет чувствовать альфа-самцом. Шла ли речь о доме, магазине или баре, – всегда на первом месте был только он и никто другой.
Чтобы победить итальянца, ему хватило бы одного молниеносного приема каратэ, но это было бы слишком просто. Он вызвал иностранца на дуэль другим, более изящным способом: предложил в качестве оружия водку.
И Саша даже не догадывался, какую тренировку на выносливость имел за плечами противник, когда юношей, в Калабрии, начал зарабатывать свои первые деньги в должности помощника начальника железнодорожной станции.
Чтобы опустошить первые две бутылки «Столичной», соперникам потребовалось меньше получаса. Дальше мужчины с удивительной проворностью убирали очередную пустую бутылку под стол и на ее место ставили другую, непочатую. Наблюдавшие за поединком жены Саши, первая и последняя, умоляли его прекратить издевательство над иностранцем. Такие же попытки предпринимала подруга итальянца, девушка из Неаполя, ненавидевшая водку и другие «варварские» обычаи русских, как, например, в разгар зимы бросаться раздетыми в Москва-реку, когда температура воды минус десять градусов.
Количество пустых бутылок под столом дошло до семи. Соперники принялись за восьмую. Вдруг, неожиданно для всех, соревнующиеся заключили друг друга в объятья, расцеловались в губы и, не разжимая рук, почти как два любовника, рухнули на землю.
Страна стояла на пороге эпохи олигархов.
История 11. Теракт на Дубровке
…Я мог спасти ее, но не сделал этого. Из трусости, из-за страха перед кучей автоматов, гранат, взрывчатки… Она бросила на меня взгляд. Ее глаза напоминали два горящих уголька на белом полотне лица под черным капюшоном. Несмотря на то, что на ней была маска, все равно было видно, что передо мной девушка.
Черный капюшон, как и все остальное: одежда, перчатки, обувь. Поэтому, когда я встречаю в Лондоне или в Риме мусульманку, всю в черном, это как вновь открывшаяся рана. Из тысячи картин, запечатленных памятью, невозможно стереть одну, незабываемую, отчетливо всплывающую перед глазами: пояс на талии девушки, нашпигованный взрывчаткой, обернутый в блестящую, коричневую бумагу.
«Спаси меня», – говорил мне ее взгляд. Она была не выше метра шестидесяти, миниатюрная. Могла бы быть моей дочкой. «Спаси меня», – кричали ее глаза.
Один из террористов крикнул мне: «Иди отсюда!». И я ушел. И оставил девочку на произвол судьбы.
«Я в безопасности», – сказал я себе, когда вышел наружу, когда полицейские, подталкивая меня и Джулио Джелибтер, сопровождали нас на допрос в ФСБ (бывший КГБ).
Когда два дня спустя я услышал по радио, что все террористы были уничтожены, я вздохнул свободно. Я знал, что в ту ночь работал наш коллега Алессандро Логрошино. Его место в этой истории не менее важное, чем у Джелибтера и Скарфоне. Он шаг за шагом следовал за нами, отправлявшимися поговорить с террористами.
В ту смену начальство в Риме предписало Логрошино вытащить обратно двух журналистов, попавших в захваченный театр. Рим прекрасно отдавал себе отчет в опасности ситуации. Логрошино счел правильным не звонить нам на сотовый, так как неожиданный сигнал телефона внутри здания мог спровоцировать вооруженную реакцию террористов. Его предусмотрительность была оправданной. Даже спустя много лет я снова вижу взгляд девушки, опоясанной тритолом, обреченной на смерть ее сотоварищами. Ее взгляд стал живым упреком, запечатленным в моем сознании.
Я мог хотя бы попробовать спасти ее, но этого не сделал. Если бы я пошел на такой поступок, это был бы настоящий подвиг. Но остался бы я сам в живых?
Мне пришла в голову тетя Зоя, которая за шесть лет до теракта в театре приехала в Москву из столицы Чечни, города Грозного, находящегося в то время в развалинах, и не желая появиться в Москве с пустыми руками, привезла с собой копченую осетрину. Шла война, не хватало денег на жизнь, но она не хотела приезжать к родственникам без подарка. Так устроены эти люди. Она объяснила, что люди на Кавказе в общем-то ни в чем не нуждаются, война скоро закончится и вернется прежняя жизнь.
Это было в августе 1996-го; тетя уехала с семьей своих кузенов на дачу, что в семидесяти километрах от Москвы, по Минскому шоссе.
Я не любил пригород и не любил дачу. Моим долгом было время от времени отправляться туда, проверять все ли в порядке. Я не задерживался там больше пяти минут, а затем снова садился в машину и кружил по окрестностям. На даче я никогда не оставался. Иногда я располагался в тени, под яблоней, только чтобы послушать ее. Она рассказывала мне о Чечне многое из того, чего не было в газетах и телевизионных репортажах, мы много говорили о Кавказе. Она приходилась кузиной, двоюродной сестрой и еще кем-то своим московским родственникам.
Поначалу я думал, что она приехала к родной сестре, потому что обозначение русскими места родственника в иерархии фамильных связей может сбить с толку иностранца. Мы, итальянцы, обходимся четырьмя названиями, русские же высасывают из пальца их неисчислимое множество. К примеру, мать мужа для его жены и мать жены для ее супруга называются по-разному, соответственно: свекровь и теща.
В конце концов, я понял, что Зоя была двоюродной сестрой матери моей жены, предки которой были чеченскими казаками, описанными Толстым в его произведениях о Кавказе. Зоя рассказывала, что в ее доме в центре Грозного, впоследствии разрушенного бомбами, в соседней квартире проживали два молодых чеченца, которых она помнила детьми, игравшими во дворе. Были ли они мусульманами? Без сомнения. Но разве раньше обращали внимание – был ты мусульманин, православный или иудей? После 1991 года, когда генерал Джохар Дудаев провозгласил независимость, молодые люди стали практикующими мусульманами, наподобие тех, кто читал намаз, ходил в мечеть и вел образ жизни такой же, как их собратья в Египте. Ходили упорные слухи, что арабские страны присылали доллары на строительство новых мечетей и открытие мусульманских школ.
Зоя думала: «Только вчера эти юноши, соседи по дому, еще были детьми, а сегодня они стали борцами за свободу, с автоматами через плечо. Как быстро летит время…»
Однажды самый молодой из двух братьев однажды обратился к ней: «Тетя Зоенька, уезжайте в Москву к своим родственникам, оставаться здесь для вас слишком опасно. Завтра будет атака на город, скорее уезжайте отсюда».
И в самом деле, на следующий день Шамиль Басаев, генерал в свои тридцать лет, атаковал Грозный, который оборонялся военным контингентом русских, с использованием сил артиллерии и авиации. Город напоминал ад.
Российское телевидение передавало репортажи о военных событиях в Чечне. Была показана залитая солнцем дорога, пролегающая на периферии Грозного, по которой передвигалась растянувшаяся на километры колонна женщин с детьми. Другие тащили за собой тележки с бедной утварью, вещами, которые удалось спасти от пламени, бушевавшего в городе.
Потом в кадре появился русский танк, окруженный молодыми солдатами, возможно, ребятами из училищ, с заводов, которым пришлось сменить привычную одежду на военную форму.
Одна из женщин держала за руку мальчика шести-семи лет; тот поднимал над головой палку с привязанным к ней белым лоскутком. Для него оказалось недостаточным иметь детский возраст и крохотный рост, чтобы быть непричастным к войне и пользоваться своим правом беззаботно бежать по улице, развлекаясь в играх. Ему приходилось защищать свои права на существование этим самым белым флагом. Все это транслировало российское телевидение.