Существовал демократический централизм. Вельтрони здесь ни при чем. В своих заявлениях от отрицает свою принадлежность к его сторонникам.
1982 год. Мы внутри Кремля. На стене большой портрет Ленина. Под фотографией в рамке стоит небольшой столик в стиле ампир, на нем керамическая ваза, ее стенку украшает изображение Леонида Брежнева, в то время Генерального секретаря КПСС. Подобный откровенный китч вы не найдете даже на прилавках на площади перед Ватиканом, где можно встретить сувениры в виде благославляющего толпу Папы внутри прозрачного пластмассового шара с искусственным снегом.
За столом сидел Борис Пономарев[53], начальник отдела Внешних дел КПСС. Он был уволен Михаилом Горбачевым через несколько месяцев после завершения Международного Фестиваля молодежи, проходившего в 1985 году в Москве. Этот съезд молодых людей памятен нам тем, что во время его проведения Ники Вендола, молодой итальянский коммунист, наглядно продемонстрировал, что любой социализм не возможен без свободы личности. Парень из Пулии еще раз подтвердил то, что несколькими годами раньше провозгласил Энрико Берлингуэр, чье заявление вызвало горькую критику «Правды»: демократия – это краеугольный камень социализма.
Мне стоило бы купить теплые перчатки. Но нигде поблизости их не купишь. Позади библиотеки, у моста через Москва-реку, есть один супермаркет под названием «Вилла», но там продают только резиновые перчатки для мытья посуды, а напротив, на углу кинотеатра «Иллюзион», стоит только арабский ресторанчик. Пройдя немного дальше, висит вывеска с надписью «Тайский массаж», – я уже взял это себе на заметку, так что стоит разузнать поподробней.
Я должен подняться по улице до Таганки, наверное, там я смогу купить нужные мне перчатки. Хотя термометр на наружной раме окна показывает тринадцать градусов ниже нуля, учитывая, что помещение хорошо отапливается, можно предполагать, что на улице – не меньше пятнадцати. Когда я представляю, что меня ждет – отдавать охраннику пропуск, чтобы выйти из здания, гардеробщице номерок, чтобы забрать пальто и шапку, затем мерзнуть на остановке в ожидании трамвая, потом искать перчатки и возвращаться назад – я окончательно решаю, что дело того не стоит. Переворачиваю страницу и посередине следующей вижу заметку Джанни Родари: это номер «Паэзе Сера» («Вечерняя страна»), январский выпуск 1980 года, за три месяца до его смерти. Вспоминаю, как Бруно познакомил меня с Джанни, и на глаза наворачиваются слезы. Утираю их тыльной стороной ладони, пальцами лучше не притрагиваться, мне только не хватало конъюнктивита: было бы курьезно заразиться через 30 лет от Бруно микробами из Калабрии, сохранившимися в книге.
Я на четвертом этаже Библиотеки иностранной литературы в Москве. Зал, где я нахожусь, представляется мне салоном торгового судна, отправляющегося в море. На Москве-реке, которая видна в окнах, вода покрылась льдом. Передо мной белый покров, растянувшийся до противоположного берега, выделяющегося на фоне снега черными контурами. Отсюда теплоход мог бы дойти до Черного и Балтийского морей, даже до Средиземного и океанов. Система русских каналов (шлюзы, речные порты) является предметом изучения во всем мире.
Бруно скончался в 2009 году в возрасте девяносто девяти лет. Так указано на сайте Интернета, посвященном «Паэзе Сера», меня там вовсе не упоминают. Ни как главного редактора по зарубежью, ни как обычного. Пусть будет так… Впрочем, КПИ намеревалась закрыть газету, так как в ее планы входила ликвидация самой себя как партии.
В истории того периода остается много черных дыр, одной из энигматичных фигур остается и моя личность. К моей гордости, до сих пор неразгаданная общественностью.
В 1980-м Боттегоне пришел к выводу, что необходимо укореняться на Юге. Издатель предоставил средства для открытия редакции в Калабрии и на укрепление позиций в Неаполе. Калабрезская редакция была своего рода военным кораблем, который каждое утро атаковал правительственные газеты. Незадолго до этого появились первые выпуски неапольского издательства. Был зачислен в команду Маттео Косенца, новый директор «Воче делла Кампаниа» («Сельский голос»). Косенца приходил на собрания с мрачным видом пророка и предсказывал появление на горизонте неприятностей для южных филиалов. Никто не мог ничего предпринять. Тем более КПИ, которая вскоре закрыла газету.
Однажды на кладбище Верано в Риме на похоронах Эдо Парпальоне мы встретились с бывшим директором «Паэзе Сера». Тогда Бертини сказал: «Нас, которые встречаются на похоронах, становится все меньше и меньше». Действительно, теперь у нас у всех почтенный возраст.
Это происходило на кладбище перед Храмом воинствующих атеистов, в то время как внутри речь держал директор газеты «Республика» Эцио Мауро. Один раз в разговоре с Парпа я коснулся вопроса воинствующего атеизма: «Скажи, Эдо, ты задумываешься о том, что когда-нибудь придет час, и ты должен будешь держать ответ перед Ним? Я тебе не завидую». Но Эдо не свернул со своего пути. Может быть когда-нибудь он сам мне расскажет. Если, конечно, был прав я. Если же правда была на его стороне, мы уже больше никогда не встретимся. В любом случае: что будет, то и будет; vanitas vanitatum…
Я вспоминаю Эдо, который появлялся в редакции в половине восьмого вечера. Его первым вопросом было: «Материал готов?» – «Дай мне еще пять минут, и я тебе его отдаю». Надо знать, что все калабрезцы «упертые»: нужны годы и годы, чтобы они поняли различие между журналистикой и литературой, и потом они будут отшлифовывать по десяти раз каждый абзац текста. Через какое-то время Парпа снова появлялся на пороге: «Ну что, все готово?» В принципе, он был прав. Такие сторожевые собаки, как он, необходимы в нашем деле.
Бруно Витербо был родом из Самбиазе, калабрезской деревушки, в нескольких километрах от Тирренского моря. Юношей он был партизаном в Риме. Потом им заинтересовался и принял на работу издатель Америго Теренци, коммунист, основатель газеты «Паэзе Сера». В 1970-х годах эта ежедневная газета имела три выпуска: утренний, дневной и вечерний. Она всегда шла в ногу с Коммунистической партией Италии. Теренци умер в Пхеньяне, Северной Корее.
Вижу перед собой Бруно за своим столом, на третьем этаже, пробующим на язык лист бумаги. В то утро он свернул отрезок бумаги в комочек и отправил его себе в рот. Долго пережевывал его, затем проглотил и вынес заключение: «Корея». Дело было в том, что только что в гараже редакции на Виа дель Тритоне из машины выгрузили гигантские рулоны с бумагой для ротационной печати, закупленной в Пхеньяне. Бруно мне сказал: «Завтра вечером надень галстук, сфотографируйся и закажи такси». И это говорил всегда экономный Бруно! Он заметил мою недовольную гримасу и объяснил: «Ты к ним в посольство поедешь, так что возьми такси. Расходы я тебе возмещу». Моя командировка была для Бруно монетой, которой он расплачивался за полученную из Пхеньяна партию бумаги: я должен был ужинать с северными корейцами, в очередной раз смотреть фильм о борьбе Ким Ир Сена за национальную независимость и беседовать с лидером о еврокоммунизме.
Однажды Бруно, упоминая в разговоре Эуженио Скальфари, одного из отцов итальянской журналистики, назвал его «хитрожопым». Витербо считал меня своем земляком, хотя, чтобы добраться пешком от моего родного города до его Самбиазе, понадобится не меньше суток пути.
Во времена Гомера греки оставляли берег Ионики (Сибари, Кротон, Локри, Реджо) и направлялись к Тирренскому морю, где строили новые города, их путь проходил мимо сегодняшнего Самбиазе.
Из уважения, я не решался у него спросить: что точно означает слово «хитрожопый» на его родном диалекте, хотя приблизительно догадывался о его смысловом контексте. Бруно говорил на наречии своего родного Самбиазе; на этом привычном для него языке он поведал мне историю своей жизни.
На старой фотографии, сделанной в 1945 году, – два элегантнейших мужчины. На них светлые двубортные пиджаки, белые накрахмаленные сорочки с темными узкими галстуками, ботинки начищены до блеска. Их окружает толпа бедно одетых молодых людей, в куцых штанах, сандалях. с обернутыми вокруг шеи шарфами. Один из щеголеватых мужчин – Пальмиро Тольятти, лидер итальянских коммунистов, только что вернувшийся из Москвы, где нашел политическое убежище; другой – Америго Теренци из Рима, художественный критик, высокий, с рыжими волосами. Своей элегантностью и непринужденной позой перед объективом фотокамеры они явно выделяются в окружающей их толпе.
Теренци в 1943-м вступает в партию коммунистов, а затем становится одним из руководителей вооруженной борьбы с нациофашистской диктатурой. Подпольно знакомится с Бруно Витербе, своим сверстником, который входит в его абсолютное доверие и будет следовать за ним на протяжении всей жизни, а также участвовать в его различных предприятиях, которые обозначили важные исторические моменты в развитии итальянской демократии.
Италия только что освободилась от фашистской диктатуры, – периода, в течение которого газеты печатали только информацию под диктовку власти, когда в школах преподавали «Историю фашистской революции», когда в книжных лавках было не найти ни одной книги, не одобренной цензурой.
Груды развалин, черный рынок, безработица. Такова Италия 1945-го, когда Тольятти сделает Теренци всеполномочным руководителем по вопросам печати в стране. В свою очередь, интеллектуал из Рима вместе с другими политическими руководителями создает журналистское агентство «ANSA», добивается его доступа к радиовещанию и текущим коммюнике КПИ, находит материальные средства для появления в киосках печати «Унита» – газеты, основанной Антонио Грамши, и сам становится ее административным директором.
Вершиной его достижений является создание газеты, близкой по духу к коммунистам, но не коммунистической, – газетой народной (важные политические новости, новые фильмы, цены на билеты в кинотеатрах и др.), но в некотором роде, привилегированной, что касалось комментариев как редакционных критиков, так и независимых. В 1948 году появляется в газетных киосках «Паэзе», впоследствии переименованная в «Паэзе Сера», с тремя выпусками в день. Газета публикует заметки известных писателей, таких, как Итало Кальвино, Пьер Паоло Пазолини, Чезаре Дзаваттини; появляются новые филиалы редакции в Милане, Неаполе, Флоренции, Перуджи, Катанзаро; объем продаж небывало высок.