- Да ведь у нас и положить-то вас не на что! – не сдавался доктор. – И накрыть вас нужно на время операции чем-то!
- Положить командира есть на что, - вмешался в разговор Фаддей. – У меня два чехла для орудий совершенно новые – в зарядном ящике лежат. И простыни выстиранные, чистые - из госпиталя взяли перед походом для чистки орудий. Они прохудившиеся уже маленько, но, думаю, накрыть командира сгодятся? А от солнца сейчас тент натянем, а можно и палатку разбить.
- Ставьте палатку, - махнул рукой, сдаваясь, доктор. – Будем оперировать.
Палатку поставили в мгновенье ока. На составленные в виде стола снарядные ящики уложили брезент чехлов для орудий, накрыв его простынями, и на них бережно положили командира. Доктор и фельдшер яростно протирали руки спиртом.
Надев халат и белый колпак, доктор преобразился. Теперь вся его грузная фигура излучала спокойствие и уверенность.
- Попрошу всех выйти из операционной, - безапелляционным тоном произнес он и, обернувшись к фельдшеру, - Вводите раненому морфий. Начнем, пожалуй.
Как только красноармейцы покинули палатку, доктор вдруг воздел глаза к небу и зачастил:
- Отче наш! Иже еси на небеси, да святится имя твое, да прииде царствие твое….
Дочитав молитву и осенив себя крестным знамением, доктор твердым голосом произнес: «Скальпель!», и протянул руку за инструментом.
Операция затягивалась. Уже два часа бойцы слонялись под палящими лучами немилосердного азиатского солнца, а доктор все не выходил. Так, в томительном ожидании прошел еще час, и, наконец, полог платки распахнулся, и доктор вышел на солнцепек, на ходу сдирая с себя насквозь пропотевший халат.
- Ну что, доктор? – кинулись к нему со всех сторон бойцы.
- А не свернете ли вы мне, братцы, цигарку? – вместо ответа промолвил доктор усталым голосом. – Вот не курил я всю свою жизнь, а сейчас, страсть как закурить хочется….
Тут же десяток рук потянулся к доктору, дымя ароматным трофейным турецким табаком, домашним самосадом и афганским чарсом. Доктор наугад взял из чьих-то рук цигарку и, глубоко втянув дым, закашлялся….
Глава 30
Доктор не сел – упал на кем-то услужливо подставленный снарядный ящик, отбросив в сторону окровавленный халат и перчатки.
- О-о, как пробрало, - выкашливая дым и отирая выступившие слезы, сказал доктор. – Хорош табачок!
- Ну, давай, не томи, Иван Викентьич, - грозно щуря глаза, произнес комиссар полка Глазьев.
- Извлек, извлек пульку-то, - все еще прокашливаясь, сказал доктор. – Крепко засела, подлая, в кости лопаточной. Пришлось изнутри тащить, рискуя внутренние органы повредить. Но Бог миловал. Кровотечения тоже удалось избежать. Но! – доктор предостерегающе поднял руку с зажатой в ней цигаркой. – Транспортировать командира нельзя еще два-три дня!
Глазьев тут же собрал командиров рот и команд и стали решать, что делать дальше. Держать полк в этих развалинах не было никакой возможности – ни корма для коней, ни провианта для бойцов на эти трое суток не запасали.
Решили оставить в крепости «Летучую» роту, повозку и тачанку, чтоб везти раненого Сербина с доктором в Термез по истечении трех суток, необходимых для того, чтобы миновал опасный для его жизни период.
Остальным подразделениям полка решено было двигаться в Термез рано поутру.
Солнце уже клонилось к горизонту, и Глазьев, расставив посты и выслав разведку в барханы, зашел в палатку.
Сербин лежал на «операционном» столе лицом вниз и спал, тяжело дыша. Его лоб был покрыт мелким бисером пота, а грудь и спина крест-накрест перетянуты белизной бинтов. Глазьев взял со стоящего рядом ящика с перевязочными материалами марлевую салфетку и промокнул пот со лба раненого.
Фельдшер Трофим, обессиленный операцией и нервным напряжением, спал тут же, сидя на неудобном походном стуле, уронив голову на грудь. У него не хватило сил даже выйти из палатки и снять мокрый от пота халат.
Глазьев пожал безжизненную кисть командира и, перекрестив спину Сербина, тихонько вышел из палатки…
Ночь была безветренная и светлая, подсвеченная миллиардами звезд южного неба и полным щербатым диском Луны. Глазьев прикурил папиросу и пошел вдоль коновязи, пряча огонек в кулак. Усталые кони изредка всхрапывали, завидев его, и комиссар подумал, что завтрашний переход будет не менее тяжелым…
Где-то далеко в ночи завыл шакал. Ему вторил еще один. И скоро вся пустыня вокруг крепостных развалин огласилась жутким шакальим воем.
Кони забеспокоились, прядая ушами, перебирая копытами…
- Напировались сегодня, зверье поганое, - пробурчал кто-то из бойцов, спавших тут же у коновязи. – Празднуют теперя. Песни поют.
- Спи, братишка, спи, – тихо сказал Глазьев. – Завтра не мене тяжкий день будет. Небо-то, ишь, как вызвездило! Жарко будет!
Он присел на орудийный лафет, ожидая разведчиков и похоронную команду.
Скоро вернулась похоронная команда. Старший передал Глазьеву толстую пачку документов погибших кавалеристов, перетянутую бечевкой.
- Всех нашли? – спросил комиссар.
- Всех, всех, не сумлевайтеся, товарищ комиссар! – ответил старший команды. – Ночь лунная, в песках далеко видать. Орлика нашего – командирского, тож захоронили честь по чести…
- Сколь наших-то? – угрюмо спросил Глазьев, хоть и знал почти точную цифру по донесениям командиров.
- А, пятьдесят два солдатика, товарищ комиссар, - вздохнул старший. – Пятьдесят две русских души ушли в пески эти проклятые…
- В небеса они ушли, не в пески! – перебил его Глазьев, вставая. – Землю нашли или в песок уложили?
- Нашли такыры, товарищ комиссар! – доложил старший. – Копнули глыбоко и в такырах захоронили. Первый дождь пройдет – камень будет! Сохранит тела наших ратников на поле брани усопших…
- Э-эй, Мефодий! – обернулся вдруг Глазьев. – Ты не из этих ли, не из поповских ли? Что-то гладко поешь по-церковному…
- А из энтих, да, чего врать-то? – ответил старший. – Дьяконом пребывать изволил в Святогорском монастыре. Да. Было. Что ж?
- Ничего! – сказал Глазьев, уходя к дувалам, откуда должны были придти разведчики. – Не болтай об этом боле никому! Понял?!
- Понял! Конечно, понял! – ответил Мефодий и, сняв папаху трижды истово перекрестился…
Глава 31
Месяц лечили Сербина в госпитале города Термеза. Месяц боролись врачи за его жизнь, висевшую на волоске. С огромным трудом вывели они раненого из критического состояния, но большего сделать не могли, ибо не было для этого ни опыта, ни возможностей. И потому, как только состояние комполка более-менее стабилизировалось, его отправили для дальнейшего лечения в Москву.
Фрося с детьми была отправлена вместе с ним аэропланом, поскольку Сербин, предчувствуя длительное лечение, категорически настоял на том, чтобы семья была это время вместе с ним.
Столица встретила семью Сербиных неприветливым, набухшим грозовыми тучами небом и холодным ветром. Носилки с раненым запихнули в санитарный «Форд», и машина, стуча раздолбанным мотором и кашляя удушливыми выхлопами газолина, потащилась по московским улицам.
Фросю с детьми встречавшие аэроплан военные отправили в общежитие Наркомата обороны в Орликовом переулке, где им предстояло прожить долгих шесть месяцев.
Доктор полка Иван Викентьевич сотворил чудо, проведя сложнейшую операцию в полевых условиях, без надлежащих инструментов и медикаментов. Это признали московские светила военно - полевой хирургии. И он, фактически, спас Сербину жизнь. Но большего сделать, увы, не мог ни он, ни доктора в пограничном госпитале Термеза. Пуля, пробив лопаточную кость и оторвав шейку лопатки, раздробила кость, и мелкие осколки ее не давали ране заживать, постоянно воспаляя ткани. В кости развился свищ. За полгода Сербин пережил шесть операций, и дважды впадал в кому, из которой его с превеликим трудом выводили врачи. Но железный организм Путника выстоял и в этот раз, победив болезнь.
После лечения его с семьей отправил на три месяца в подмосковный городок Руза в военный санаторий. Но уже через месяц в санатории Сербин затосковал….
Длительное бездействие плохо влияло на него. Он стал раздражаться по пустякам, покрикивать на детей и жену. Врачам он в резкой форме начал высказывать, что здоров и требовать выписки. Его деятельная натура, едва вырвавшись из лап смерти, уже жаждала подвига, боя. И напрасны были сетования врачей санатория на то, что его организм еще не окреп после ранения, что ему нужно восстанавливаться, что ему еще долго будут противопоказаны физические нагрузки…. Сербин подолгу гулял по лесу с семьей, наслаждаясь целебным, настоянным на хвое окрестных лесов, воздухом. Но все его мысли были в полку, в пекле пустынных песков, в яростных схватках с басмачами….
Через два месяца лечения Сербин зашел в кабинет главврача санатория и потребовал связи с наркомом обороны. Зная крутой норов пациента, главврач не стал спорить и соединил его с помощником наркома. Без всяких предисловий Сербин представился и потребовал вернуть его в полк. Внимательно выслушав его, помощник пообещал доложить о его требовании наркому и сообщить результат через главврача санатория.