А спустя неделю весь медперсонал санатория вдруг заметался по коридорам и палатам, выискивая и стирая крепко пахнущими хлоркой тряпками каждую пылинку, вешая свежие занавеси на окна, яростно надраивая восковой мастикой паркет старинного дворянского особняка, в котором размещался санаторий. Словно шорох пролетел по палатам – «едет Ворошилов»!
В полдень в ворота санатория торжественно вкатил кортеж из трех сверкающим черным лаком авто. Из первого неспешно выбрался Климент Ефремович Ворошилов – народный комиссар по военным и морским делам. Оглядев сверкающий чистотой двор, он направился к открытым настежь входным дверям, где его хлебом- солью встречало все руководство военного санатория.
Часа полтора ушло у наркома на то, чтобы обойти палаты, лечебный комплекс, посетить столовую, спортивные залы и бассейн, после чего всех больных, находящихся на реабилитационном лечении в санатории пригласили в актовый зал.
- Ну, здравствуйте, герои Красной Армии, - начал свое выступление Ворошилов. – Вот, решили мы с товарищами командующими войсками посетить ваше лечебное учреждение и заодно выполнить приятную для каждого командира и красноармейца миссию – вручить орден боевого Красного Знамени нашему товарищу, отличившемуся на фронте борьбы с басмачеством в Средней Азии. Это всем вам известный комполка товарищ Сербин. Ну, пожалуйте-ка сюда, товарищ Сербин! – нарком обернулся к помощнику, принимая из его рук награду.
Растерявшийся, было, от неожиданности Леонид, быстро взял себя в руки и бодрым шагом направился к трибуне, около которой его встречал нарком. Вручив ему награду и, задержав его руку в своей, Ворошилов обратился к залу:
- Вот, товарищи командиры, вам образец исполнения священного воинского долга для каждого бойца нашей Рабоче - Крестьянской Красной Армии! Товарищ Сербин, еще не долечившись, требует, вы слышите – требует! отправить немедленно его в родной сердцу полк! Но! – нарком поднял вверх указательный палец. – Во – первых, приказываю: пройти лечение до конца, не вызывая никаких нареканий со стороны медперсонала санатория! Во – вторых, моим приказом, товарищ Сербин, вы зачислены слушателем Высших курсов комсостава «Выстрел», после окончания которых, получите назначение на более высокую должность в войсках. Приказ вам понятен? Желаю вам скорейшего восстановления здоровья и успешной учебы!
Сербину ничего не оставалось, как ответить «Служу трудовому народу» и отправиться на свое место.
Ворошилов коротко обрисовал международное положение Республики в окружении враждебных государств и, пожелав выздоровления раненым и успехов в лечебной работе медперсоналу, уехал в сопровождении своего многочисленного эскорта.
Леонид, смирившись со своей участью, с удвоенной энергией ударился в лечебные и оздоровительные процедуры, которые в последнее время стал частенько пропускать, уходя в лес. Его настроение, на радость Фросеньке и детям, выровнялось и стало по-прежнему добродушным и веселым. Как военный, до мозга костей человек, он изменился, видя перед собой ясно обозначенную наркомом цель, и получив приказ неукоснительно следовать ей.
Глава 32
Фрося в свободное время помогала медсестрам и врачам, чтобы не потерять квалификацию, и многому училась заново. Ей нравилась ее профессия, нравилось помогать людям, искалеченным войной. Она видела, как страдают эти большие, сильные мужчины, настоящие воины, и сердце ее переполнялось болью и состраданием.
Она стала записывать свои впечатления и истории раненых, ей было интересно то, что у каждого из них осталось за пределами войны. Истории эти были разные, и за каждой из них стояла не только судьба раненого, но и судьба его семьи, зачастую, горькая и изломанная.
Фрося всегда была глубоко верующим человеком и понимала, что многие свои мысли она не может не только высказать вслух, но и записать в свою клеенчатую тетрадку, которая могла ненароком попасть в чужие руки, а религиозность преследовалась строго… Но иногда она не сдерживала свои порывы и шепотом молилась у постели раненого, прося у Господа даровать ему облегчение, и видела, как благодарностью зажигаются его глаза …
Видя каждый день боль и страдания, она особенно остро стала чувствовать роль женщины-супруги, женщины-матери в жизни солдата, защитника Родины. Ведь он, уходя на войну, кладет на алтарь Отчества все самое-самое дорогое: и свою, часто большую, семью, и свой дом, и свою жизнь… И совсем неожиданно в её голове стали складываться стихотворные строчки. Сначала она боялась их, прогоняя, считая наивными и нескладными, но постепенно увлеклась этим не на шутку и стала записывать стихи в тетрадь. Фрося никому не показывала свои стихи, и даже от Леонида скрывала свое увлечение, а тетрадь со стихами прятала за подкладку старого пальто, которое Леонид уже не носил, а Толику оно было еще велико...
Но однажды зимним вечером, уложив детей спать и, видя Леонида в добром расположении духа, она вдруг решилась прочесть ему свой стих о женщинах. Фрося не знала, как начать разговор о стихах, но Леонид вдруг сам завел разговор на эту тему.
- Фросенька, а что ты все пишешь и пишешь в свою тетрадочку заветную? Уж не стихи ли? – и широко улыбнулся.
- Ты как догадался? – зарделась Фросенька.
- Ух, ты! – воскликнул Леонид. – Так я угадал, что ль?
- Тише ты! – полушепотом сказала Фрося. – Детей разбудишь…
- Да они сегодня так убегались, что их и пушкой не разбудишь! Не переживай! Так что там у нас насчет стихов?
- Пишу, Лёнь! – снова засмущалась Фрося. – Не знаю только, что получается. Стыдно даже тебе прочесть. Вдруг засмеешь!
- С чего это я должен засмеять? – удивился Путник. – Я всякое умение уважаю. А уж писательское… Коль дал тебе Бог стихи писать, так не гневи его! Пиши!
- Ну, хорошо! Я тебе прочту про женщин. Ну, про тех, кто мужей и сыновей на войну проводил. Интересно тебе будет?
- Да ты что спрашиваешь?! – Сербин придвинул свой стул поближе к столу и приготовился слушать.
- Нет, погоди! – Фрося вскочила и сбегала во вторую комнату, которая служила им спальней. Вернувшись с тетрадью, она полистала ее и, найдя стихи, сказала:
- Ну, вот, слушай!
- О, женщины! О, матери России! – начала Фросенька и вдруг поперхнулась. – Погоди! Ох, не привычно мне свои стихи читать. Первый раз ведь… Начну сначала…
Она читала тихо и медленно, стараясь не проглатывать слоги, а Леонид внимательно слушал, подперев рукой голову.
- О, женщины! О, матери России!
В войну, великих испытаний час
Вы за мужей своих всегда молились
На тускло-золотой иконостас…
Но равнодушно взирают лики
На матерей заплаканных и вдов.
Неумолимый и великий,
В кошмарах вечных полуснов
Застыл и Спас Нерукотворный,
До долу опустив глаза....
Упали вдовы на пол черный,
На колени под образа…
- О, Матерь Божья пресвятая!
Заступница, опора, мать!
Оборванную нить сплетая,
Не в силах мы мужчин сдержать!
Они уходят на рассвете,
Чтоб не вернуться никогда!
И погибают в лунном свете
И гаснет яркая звезда,
В душе зажженная любовью...
Как это горе пережить?!
За мир они платили кровью.
Ушли, чтоб головы сложить
В кровавой битве за Россию!
За дом родной и за семью!
Где небо дышит светлой синью,
Они нашли судьбу свою!
- Спаси, Заступница, спаси родная! -
Рыдают женщины в церквях,
Мужей и сыновей теряя,
И в городах, и в деревнях,
От ран незримых постепенно тая…
- Спаси, Заступница - терпеть невмочь!
Но ангел смерти, мимо пролетая,
Мужей и сыновей уносит прочь…
- Ну, ничего себе! – только и смог промолвить Леонид. – Кто бы мог подумать, что в тебе такой талант сокрыт!
Он долго сидел, задумавшись, переваривая услышанное. Видно было, что стихи просто потрясли его.
- А еще что-нибудь… - вдруг тихо сказал он и просительно посмотрел на жену.
- Лёня, стесняюсь я, - Фрося потупилась. – Впервые ведь…
- Ничего, читай. Мне очень понравилось.
- Ну, хорошо! – она перевернула несколько листов тетрадки. – Это про нас с тобой, хоть имена другие. Наши я вписать постеснялась. Ничего?
- Наверно, правильно! – поддержал ее Леонид. – Чего наши имена в стихи вплетать? Чай, не герои какие! Читай, Фросенька!
Ох, и плакала Краса, сердце рвала!
Всю подушку искусала от горя...
На войну казака собирала -
В путь далекий за Черно море.
- Не ходил бы ты, Гнатушко, любый мой!
Ведь седой уж, да телом израненный!
Ой, не вЕрнешься ты с войны домой!
Ни живой не придешь, ни пораненный!
Мое серденько рвется от горюшка,
На кого ж ты меня покидаешь-то?
- Моя долюшка - в чистом полюшке!
За курганами да в сечи крутой!
Весь ремнями Гнат опоясался.
Саблю вострую да кинжал надел!
Да с Красою своей попрощался он,
Целовал детей, да на кОня сел...
Долго пыль на шляху кучерявилась...
Долго Настюшка вслед глядела...
Дни и ночи дивчина печалилась,
Да на степь все глаза проглядела...
Уж два лета, как не было весточки.