Но когда я подошел к дому общины, я не сразу нашел вход. А когда нашел вход, не нашел ступенек, чтобы к нему подняться. Через несколько дней мне рассказали, что сионисты-ревизионисты[204] утащили ступеньки сионистов Гордонии и бросили их в реку.
Я обошел дом со всех четырех сторон, посмотрел в окна, из которых пробивался тусклый свет, и повторил про себя несколько еврейских имен в надежде, что какое-нибудь из них вспомнится мне как имя члена Гордонии и тогда я смогу позвать этого человека, он выйдет и проведет меня внутрь. Но между нами говоря, даже если бы я выкрикнул все еврейские имена, упомянутые в книгах Торы, пророков и в Писаниях, это бы мне не помогло, потому что эти ребята в основном называли друг друга всякими вымышленными именами вроде Куба, Лунчи, Генрик или Янек.
Я глянул на свою тень, которая медленно поползла вверх, потом вернулась и разостлалась передо мной на земле. Если бы ей был дан рот, чтобы говорить, она, наверно, сказала бы сейчас: «И ты устал, и я устала».
Я снял шляпу и отер пот со лба. Тень послушно повторила мое движение. Если бы у нее был рот, чтобы говорить, она, наверно, сказала бы: «С тобою вместе я в беде».
Я достал оба моих ключа — от гостиницы и от Дома учения — и постучал ими друг о друга, чтобы немного заглушить уныние. Что сказать и что добавить? Мне казалось, будто я пытаюсь подбодрить себя песней, когда на сердце у меня тяжело.
Я сказал себе: «А не пойти ли тебе отсюда прочь?»
«Куда?»
«А в любое место, куда захочешь».
И поскольку я никакого такого места не мог придумать, то решил вернуться в гостиницу.
Внезапно на мою тень легла другая, и я увидел, что за мной вдет какая-то девушка. Я пожалел, что ушел с того места, где стоял. Если бы я оставался там, эта девушка, возможно, показала бы мне, как войти в дом Гордонии, и я теперь был бы среди людей, а не среди теней и, быть может, вел бы более интересный разговор.
Девушка поравнялась со мной и поздоровалась, я тоже поздоровался и спросил, что делает госпожа в такой поздний час на улице. Но Ариэла — ибо это была она — ответила в своем духе: «Во-первых, час совсем не поздний. А во-вторых, каждый, кто возвращается домой, обязательно должен идти по улице». Я сказал: «Ну, коли так, то нам по дороге». Она заметила: «Если двое встречаются на дороге, это еще не значит, что им по дороге». Я спросил: «Разве вы не идете домой?» Она кивнула: «Да, я иду к себе домой». Я сказал: «Ну вот, я же сказал, что у нас одна дорога. Ведь я тоже иду к себе домой, а моя гостиница и ваш дом находятся рядом». Она ответила: «Если господин имеет в виду географическую сторону вопроса, то он близок к истине. Но кроме географической, у данного вопроса есть и другие стороны, между которыми близости нет».
Я надел шляпу и вздохнул: «Отец Небесный, как человеку знать, что далеко, а что близко!»
Ариэла сказала: «Что значит — как человеку знать? Очень просто: то, что близко, — близко, а то, что далеко, — далеко».
Я шутливо произнес: «И все это госпожа узнала из географии?» Она ответила: «Во-первых, каждый образованный человек сам это знает. А во-вторых, каждый, кто учил географию, не сомневается ни в одном из этих утверждений». Я сказал: «И каждый, и каждая, география — она андрогин». Она с испугом посмотрела на меня, потом сняла очки, тщательно протерла их, вернула на место и спросила: «На основании чего вы так говорите? С точки зрения науки грамматики этому нет никаких подтверждений». Я поклонился и сказал: «Я не из гордецов и потому не утверждаю, будто всему, что я говорю, есть подтверждение в грамматике. А кстати, как поживает ваш маленький братец?» Она возразила: «Почему вы называете его маленьким? Если по возрасту, то он совсем не маленький, а если по уму, то он и тут старше многих, которые изображают из себя больших».
Я склонил голову: «Мы пришли, госпожа моя, вот ваш дом. И если бы я не опасался, что вы сочтете меня за чудотворца, то осмелился бы сказать, что предвижу вашу следующую фразу». Она отрезала: «Во-первых, я не верю в чудеса. А во-вторых, ни один человек не знает, что на сердце у другого».
Я повторил: «Смотрите, госпожа, этот человек, который сейчас стоит перед вами, знает, что в вашем сердце, и знает, что госпожа хочет ему сказать». Она ответила: «Боюсь, как бы этот человек не ошибся».
«Если так, то я скажу вам: вы хотите войти к себе в дом и сказать ему „прощайте“».
Ариэла усмехнулась: «Вот вы и ошиблись. У меня на языке было всего-навсего „до свидания“».
Увы, я действительно ошибся. Я забыл, что есть еще и такое слово.
Ариэла повернулась и вошла в свой дом, а я подошел к двери своей гостиницы. Вставил ключ в замок, но замок не открылся.
На звук вышла Крулька со свечой в руке: «Господин разучился открывать?» Я сказал: «Меня самого это удивляет». Но тут она увидела ключ в моих руках и улыбнулась: «Этот ключ не от нашей гостиницы». Я глянул — это действительно был ключ от Дома учения. Я спутал его с ключом от гостиницы.
Глава сорок втораяУ больного ребенка
Последняя святая суббота прошла не так, как все прочие. Когда Святой, благословен будь Он, хочет помучить Своих созданий, Он делает тяжелой их субботу.
После разделительной молитвы я зашел к Даниэлю Баху расплатиться за дрова. А перед тем как зайти, собрал все оставшиеся у меня конфеты. Я дал их Рафаэлю, больному ребенку Баха, и тот уложил их перед собой в форме сердца, а потом — в виде щита Давида. Затем взял одну конфету, дал матери, потом отцу, потом сестре. А под конец взял две и протянул мне.
Мать спросила его: «Почему ты не дал господину сразу же вместе с нами?»
Он ответил: «Не знаю».
Мать удивилась: «Как это ты не знаешь, сыночек? Я уверена, что ты знаешь».
Мальчик сказал: «Сначала я не знал, а теперь знаю».
«Тогда объясни и нам, сынок», — попросила мать.
Он объяснил: «Вначале я думал, что раз все конфеты его, то зачем ему давать».
«А что ты подумал потом, когда дал ему?»
«Потом я подумал, что он, может быть, не оставил себе ничего, и поэтому дал ему».
«А почему ты дал каждому из нас по одной, а ему две?»
Мальчик сказал: «Чтобы, если он захочет еще дать, у него было что дать».
Мать воскликнула: «Ну разве он не умный, не справедливый?! Дай я тебя поцелую, сынок!»
Даниэль произнес: «Лучше попроси господина рассказать тебе хороший рассказ».
Мальчик повернулся ко мне: «Если ты умеешь рассказывать рассказ, так расскажи мне, что сейчас делает мой дедушка».
Ариэла перебила его: «Это не относится к рассказам».
Мальчик спросил: «А к чему это относится?»
Ариэла сказала: «Вот когда ты узнаешь теорию литературы, ты поймешь, что называется рассказом, а что нет».
Мальчик спросил: «А тот, кто не знает эту теорию литературы, тот не знает, что такое рассказ?»
Ариэла сказала: «Конечно, не знает».
Мальчик удивился: «А почему ты не умеешь рассказывать рассказы, ведь ты учила теорию литературы».
Ариэла ответила: «Но зато я знаю, что рассказ, а что не рассказ».
Мальчик спросил: «А то, что делает дедушка, это не рассказ?»
«Нет!» — сказала Ариэла.
«А что это?»
«Если это важно, то это называется информация, а если неважно, то это ничего».
«Тогда пусть господин расскажет мне ничего», — попросил мальчик.
Ариэла уставилась на него своими очками и спросила с удивлением: «Что значит „ничего“? Если ничего, то нечего и рассказывать».
Мальчик возразил: «Но ведь дедушка что-то делает, значит, в этом что-то есть. Расскажи, господин, что делает сейчас мой дедушка».
Я провел рукой по лбу: «В эту минуту твой дедушка сидит во дворе, перед маленьким домиком, нет, не так — перед большим домом, — сидит, глубоко задумавшись, и говорит себе: „Какое чудо, Песах еще не пришел, а на улице уже жарко, как весной“».
«А Амнон, где он?»
«Амнон? Кто это Амнон?»
«Разве ты не знаешь? Амнон — это сын моего дяди Йерухама».
Я сказал: «Амнон сидит в детской комнате, и ест кашу с молоком, и ничего не оставляет в миске, потому что он хороший мальчик и ест все, что ему дают, и за это он получает от няньки яблоко. Хотя апельсины вкуснее, чем яблоки, но нянька считает, что детям яблоки полезнее. Как ты думаешь, дорогой, хорошо она делает?»
Он сказал: «Нет, это не так».
«Что — не так?»
«Амнон не сидит в детской комнате».
«А где же он сидит?»
«Пусть господин сам скажет».
Я сказал: «Подожди, дорогой, я должен немного подумать».
«Господин должен подумать?»
Я сказал: «Да, дорогой, а ты разве не думаешь?»
Он ответил: «Нет, я не думаю».
«А что же ты делаешь?»
«Я просто открываю глаза и вижу. А иногда я закрываю глаза и тогда вижу лучше». Он закрыл глаза и улыбнулся.
Я спросил: «А что ты видишь, сынок?»
Он сказал: «Нет, раньше ты скажи, что тебе пришло в голову».
Я признался: «У меня не было времени подумать. Сейчас я сделаю, как ты, — закрою глаза и посмотрю, что делает Амнон».
Я закрыл глаза и улыбнулся так же, как только что улыбался Рафаэль.
Рафаэль сказал: «Ну, пусть теперь господин скажет, что делает Амнон».
Я сказал: «Амнон сидит на коленях у своего деда, крутит его бороду и говорит: „Дедушка, когда я вырасту, я сделаю себе такую же большую бороду, как у тебя“. А дедушка ему отвечает: „Дай тебе Бог. — Целует его в губы и говорит: — Внучек мой, ты умнее всех парней в этом кибуце“».
Рафаэль не унимался: «А что делает мой дядя Йерухам в это время?»
Я сказал: «Откуда мне знать, сынок, ведь он сидит выше седьмого неба, по правую руку от Святого и Благословенного. Ты ведь знаешь, сынок, что те, кто убит в Стране Израиля, важнее всех перед Святым и Благословенным, и Он восхищается ими каждый день, и каждый час, и каждый миг».
Рафаэль спросил: «А в то время, когда они сидят по правую руку от Святого и Благословенного, что они делают?»