«А кто это?» — с опаской спросил я.
Куба наклонился над альбомом и прошептал: «Это моя жена».
Стройная полная блондинка с добрыми темно-голубыми глазами смотрела на нас с фотографии.
Я взял снимок в руки и внимательно посмотрел на нее. Ее грустное обаяние затронуло мою душу. Куба снова наклонился, взял у меня снимок, вернул его на место и посмотрел вокруг, точно ребенок, заблудившийся в лесу.
Я вынул сигарету и закурил. Куба удивленно спросил: «С каких это пор ты куришь? Что-то я не припомню, чтобы ты курил. Курение вредно для организма и ослабляет тело. В любом случае не стоит курить перед едой».
Он вышел и вернулся с двумя чашками молока и пирогом. Поставил одну чашку передо мной, другую перед собой и сказал: «Поедим и выпьем». Я выпил молоко и оставил пирог, чтобы начать еду голодным, потому что думал: сейчас он накроет стол и принесет поесть. Но он сидел, как прежде, — один глаз немного прищурен, а другой поглядывает на меня. Потом он открыл прищуренный глаз, долго смотрел на меня и наконец произнес: «А ведь у меня на тебя обида, и я хочу тебе о ней сказать. Когда я поступал в университет, я написал тебе, что хочу после университета совершить алию, и спрашивал, какую, по-твоему, профессию мне следует выбрать, чтобы быть полезным в Стране. И ты посоветовал мне заняться медициной».
Я удивился: «И из-за того, что я посоветовал тебе заняться медициной, ты сердишься на меня?»
«Нет, — ответил Куба, — не из-за этого. А из-за того, что дальше ты добавил: „Все это я написал, чтобы не оставить тебя без ответа. Но если ты хочешь послушать меня, то сиди на месте и не думай об алие“».
Я сказал: «И правильно добавил».
«Что же тут правильного?» — спросил Куба.
«Всякий, кто хочет взойти в Страну Израиля, — сказал я, — восходит в нее, даже если ему говорят не делать этого. И если бы ты действительно хотел приехать в Страну, ты бы приехал».
Куба задумчиво прищурил один глаз, посмотрел на меня другим, и какое-то время мы сидели молча. Я взял его руки в свои: «Йерухам Хофши сердится на меня за то, что из-за меня уехал в Страну Израиля, а ты сердишься за то, что из-за меня не приехал в Страну. Но что было, то прошло. А сейчас расскажи об остальных твоих делах. Ты сказал мне вчера, что едешь встретить жену».
«Она не приехала».
«Почему?»
«Потому что встретилась со своим мужем в другом месте, — сказал он и тут же добавил: — Я вижу, ты не понимаешь, что я говорю, сейчас я тебе объясню».
«Ты прав. Я действительно не понимаю. Если она твоя жена, то ее муж — это ты, а если ты не ее муж, то и она не твоя жена. А из твоих слов можно заключить, что ты и ее муж — это два разных человека».
Он вздохнул: «Так оно и есть. Моя жена — не моя жена, и я — не ее муж».
«Тогда почему же ты поехал встретить ее?»
«Она не так богата, чтобы жить в гостинице. А ей нужно было встретиться здесь с тем, кому предстоит стать ее мужем. Вот я и пригласил ее пожить у меня, чтобы сэкономить расходы на жилье».
«Из этого следует, что вы расстались друзьями», — заметил я.
«Ты говоришь „друзья“, — вздохнул Куба, а я тебе скажу, что это слово — ничто в сравнении с той любовью, которую мы сохранили друг к другу».
«Тогда почему вы развелись?»
«Ты задал больной вопрос, а я не знаю, как на него ответить. Давай-ка лучше я принесу обед, ты, наверно, голоден».
Он вышел и вернулся с двумя чашками молока.
«Пей», — сказал он и протянул мне чашку.
«И это вся твоя еда?» — спросил я.
«Ты полагаешь, что человек должен обязательно набить себе живот? — ответил он. — Чашка молока утром, чашка молока в полдень и ломоть хлеба, два-три ореха, или яблоко, или груша — вполне достаточно, чтобы насытиться. Люди умирают не от голода, а от излишней еды. Но если ты привык баловать себя, я сварю тебе яйцо. Одна крестьянка принесла мне сегодня дюжину яиц. Видишь, прошло всего четыре дня, как я вернулся, а мои пациенты уже тут как тут. Ты хочешь яйцо всмятку или яичницу?»
Я сказал: «Вернемся к прежней теме».
«Почему я дал развод своей жене?»
«Расскажи мне то, что ты рассказал бы любому», — сказал я.
«Я не стал бы ничего рассказывать любому, — сказал он. — Но тебе я готов рассказать».
И тут сердце его, видно, переполнилось, потому что он уже не мог сдержаться — начал рассказывать и рассказал все[267].
Когда он закончил, я спросил его: «Ты коэн?»
«Какое это имеет значение?» — удивился он.
«Коэнам, — объяснил я, — запрещено возвращаться к своим разведенным женам, но это не касается ни левитов[268], ни всех остальных евреев».
«Вот такие вы, — сказал Куба, — вам протягивают палец, так вы хотите всю руку. Ладно, скажу тебе правду: сразу же после того, как я дал ей развод, я захотел, чтобы она вернулась. Но ты, наверно, не понимаешь, как это может быть».
Я улыбнулся: «С тобой произошло то, что случилось с Гартманом».
«Кто это Гартман?» — спросил он.
«Есть такой человек по имени Гартман, — сказал я. — Он дал развод своей жене, а когда они вышли из раввинского дома после церемонии развода, его вновь охватила любовь к ней, и он вернул ее»[269].
«Да, со мной произошла такая же история, — сказал Куба, — только у меня не хватило сил ее вернуть. Но она иногда приходит ко мне и остается у меня ночевать».
Я спросил: «А что говорит по этому поводу ее новый муж?»
«Что ему говорить, — сказал Куба. — Он ничего не говорит».
«А он все знает о ней? — спросил я. — И верит, что между вами ничего нет?»
Он вскочил: «Ты дурно о ней думаешь! Более правдивой женщины нет во всем мире! Если бы ты знал ее, ты бы так не спрашивал».
«И такую женщину ты прогнал?»
Он вздохнул: «Что было, то прошло. Тем более что она собирается под хупу с другим. Сиди, я хочу показать тебе поздравительное письмо, которое я написал ей и ее новому мужу к их свадьбе».
Прошло несколько дней. Я все никак не мог зайти снова к Кубе, потому что был занят отправкой в Иерусалим книги «Руки Моисея». Мне хотелось ублажить душу служителя Эльякима по прозвищу Гец, потому что он явился мне во сне и я увидел, что он сердится на меня. Те слова об обиде, которые сказал мне мой друг Куба наяву, этот служитель повторил мне во сне.
Вернувшись наконец с почты, я отправился навестить Кубу. Он очень обрадовался моему приходу. Похоже было, что ему чего-то не хватало и он сам не знал чего. Когда я пришел, он понял, что ему не хватало именно меня.
Я извинился: «Я был занят и никак не мог выбрать время зайти к тебе».
«Если бы пришел, — сказал он, — ты бы меня не застал».
«Ты уезжал?» — спросил я.
«Если ты сам не понимаешь, я тебе объясню», — ответил он.
«Ты ездил: навестить больного?»
«Больной пошел навестить здорового».
«То есть?»
«То есть я ездил на свадьбу моей жены. Так-то, друг мой, так-то. Как это ты сказал: „О прошлом не плачут“? Вот и я не буду плакать. Но скажу тебе, что я дважды совершил ошибку: первый раз, когда развелся с женой, и второй раз, когда не вернул ее».
«А твоей третьей ошибкой, она же первая, — сказал я, — было то, что ты вообще женился на ней».
«Может быть, да, — помолчав, ответил он. — А может быть, и нет».
Глава шестьдесят восьмаяЦипора
Я уже упоминал, что, простившись со мной, рабби Хаим все же не поехал в деревню к своей замужней дочери, потому что его другая дочь, Хана, написала, что собирается приехать в город, а потом снова заболела и приехать не смогла. Встретив его однажды у колодца, я спросил: «Рабби Хаим, вы все еще в городе?»
Он покачал головой: «Да, это так».
С того дня, если нам доводилось встречаться, я проходил мимо, как будто не видел его. Я чувствовал, что ему неприятно, когда его видят в городе. Возможно, он ощущал неловкость от того, что поторопился сказать о своем отъезде и не сдержал слова.
Но какое-то время спустя, подходя к Дому учения, я снова встретил Ципору. Она выходила из нашего дровяного сарая с сумкой в руке.
Я спросил: «Откуда ты и куда, Ципора?»
Она сказала: «Я иду от отца. Он болен».
«Что с ним, с твоим отцом?» — спросил я.
«У него болят ноги».
«Вот как? Твой отец заболел, а я даже не знал. Когда это случилось? И разве хорошо, что он лежит больной в дровяном сарае?»
«Мама тоже думает, что это нехорошо, — сказала Ципора. — Но что нам делать? Мы хотели перенести его в наш дом, но он отказался».
«Но когда же он слег?» — спросил я.
«С субботнего вечера», — ответила Ципора.
«А как это началось?»
«Говорят по-разному. Одни — что он пошел к раввину попрощаться, а там, на пороге дома, валялось куриное горлышко, он поскользнулся и упал. А другие — что он стоял возле дома и его толкнул пьяный поляк».
«Я хочу навестить его».
«Хана тоже пришла его навестить», — сказала Ципора.
«Хана? Когда она приехала?»
«Когда приехала? — переспросила Ципора. — Часа полтора назад».
«Знаешь, — сказал я, — тогда я лучше зайду к твоему отцу потом, не сейчас».
«Почему?»
«Почему? Потому что сейчас там Хана».
«Но Хана будет рада видеть господина», — сказала Ципора.
«Почему ты так думаешь?»
«Потому что сразу же по приезде она спросила о вас».
«Спросила обо мне? Почему?»
«Я не спрашивала ее».
«Не спрашивала?»
«Нет».
«А что твой отец ответил Хане на это?»
«Он ничего не ответил».
«Ничего? Но хоть что-нибудь он ей все-таки сказал?»
«Он сказал: „Ты была больна, доченька…“»
«И что она ответила на это?»
«Хана заплакала и сказала: „А сейчас болен ты, отец“».
«И что сказал ей отец?»
«Отец сказал: „Бог поможет“».
«Ну, значит, ему нечего опасаться болезни, Он знает, что он ценен для Господа. Иначе бы он так не ответил. А что еще он сказал?»