и научной деятельности русского учёного и дал ей, может быть, несколько вольное, но в принципе верное толкование. Благодаря ван Реннефту почти со всеми трудами Миклухо-Маклая, опубликованными в Батавии в 1873–76 годах, в Нидерландской Индии смогли познакомиться не только люди образованные, но и просто грамотные, прежде всего грамотная часть коренного населения страны.
«В «Вартабхакти», подпольная типография которой кочевала по кампунгам вокруг Джокьякарты, я начал сотрудничать почти со дня её основания в 1893 году, – вспоминал в своих мемуарах классик индонезийской реалистической живописи АОдуллах Сурио Суб- рото. – Ван Реннефта на Яве тогда уже не было, его выслали из Нидерландской Индии десять лег назад, сразу после известного скандала с газетой «Бинтанг Тимур». Но его статьи и брошюры, переведённые на малайский, яванский и сунданезский языки и доступно разъяснявшие научные открытия Маклая в области человеческой природы, продолжали оставаться для нас важным источником идей и фактов, позволявших вести нашу борьбу за расовое равноправие не риторически, а подкрепляя национальный патриотизм высоким авторитетом науки. У народа, за триста лет рабства приученного видеть в каждом европейце, особенно голландце, чуть ли не сверхчеловека, но в силу своих вековечных традиций ещё более почитающего учёность, только такая доказательная пропаганда равенства и могла иметь успех. И здесь помощь, оказанная нашему движению ван Реннефтом, заслуживает, несомненно, безоговорочного признания.
К сожалению, и самый благородный труд популяризатора не всегда получает должную оценку. Наши читатели, совершенно обоготворив Маклая, всеми возможными путями находили способы присылать ему в редакцию сотни писем, словно это был некий умудрённый ходжа, стоявший во главе газеты. Но ни разу, ни в одном письме не упоминался ван Реннефт.
Чем объяснить такое положение, не берусь судить. Быть может, в отличие от Маклая, которого читатели принимали, очевидно, за яванца, ван Реннефту не хотели простить его голландского имени...».
Хотя вечерний выпуск «Бинтанг Тимур» за 12 февраля 1883 года был сверстан в основном из материалов, взятых из правительственного официоза «Ява боде» и либерального, но пока не вызывавшего у колониальных властей никаких претензий журнала «Де стюв», подбор перепечаток и то, как в газете яванцев они подавались читателю, говорили сами за себя. Это была уже откровенная крамола, причём крамола, авторами которой выступали не туземные бунтари, а сами же господа голландцы, в том числе сын высокопоставленного полицейского полковника, осуществлявшего также цензурный надзор за всей яванской прессой.
На следующий день батавская газета «Ньювс ван ден Даг», принадлежавшая голландским торговцам и биржевикам, потребовала всю редакцию «Бинтанг Тимур» повесить, Иоганна ван Рен- нефта выдворить из Нидерландской Индии вон, Миклухо-Маклая на Яву больше не пускать, а редакторов «Ява боде» и «этого сопляка» Э. К. Лиаана отправить в тюрьму кормить вшей. Полковника же К. Р. Лиаана, по мнению «Ньювс ван ден Даг», следовало выгнать из полиции с позором.
Воинственный орган торговцев и биржевиков поддержали не менее непримиримые газеты «АИД де Преангербоде», «Сурабайсх хандельсблад» и даже обычные умеренные «Индисхе Гиде» и «Де локомотиф».
Шум был настолько велик, что о нём заговорили в Европе. При этом Миклухо-Маклай, в то самое время в третий раз шедший на русском корвете к северо-восточным берегам Новой Гвинеи, наверное, и не подозревал, с какими страстями обсуждалось в европейской печати и научных кругах его мимолётное батавское интервью...
Ну да, я давно твержу, что Уоллес вместе с Лансберге порют чепуху, – сказал профессору Фридриху Мюллеру Адольф Бастиан – председатель Берлинского географического общества и друг Маклая. – Древняя империя – и вдруг какие-то народцы, разрозненные племена! Наш коллега Маклай, безусловно, прав, именно народ, имеющий все основания представлять собой единую нацию.
Тучный Мюллер хохотнул:
- Островоиндийцы!
– Действительно, – подумав, согласился Бастиан. – Бред ка- кой-то – Островная Индия!
(«Островная Индия» переводится как «Островная Вода», что и правда звучит нелепо.)
- Ты предлагаешь что-то другое?
- Предлагаю? Почему предлагаю? Впрочем... Гм... У малайцев есть отличное слово «нусантара» «островная родина». Хорошо, а?
- Неплохо, но голландцы на это не пойдут. Если они переименуют свою часть островной Индии в Нусантару, тогда, избрав для неё туземное название, будут вынуждены признать и туземную нацию. Можешь не сомневаться, не попасть в эту твою ловушку ума у них хватит.
Бастиан собрался было что-то возразить, но, как часто с ним случалось, с неожиданным восторгом воскликнул:
– Эврика! Индонезия!..
И, немного поостыв, засмеялся:
- Она учёный вариант того же словесного бреда, зато не придерутся. И всё равно лучше – Индонезия, индонезийцы! Красиво, а? Нет?
(Для словосочетания «Индонезия» Бастиан взял те же слова, что и в «Островной Индии»: санскритское «инд» – «вода» и греческое «несос» – «остров», что в буквальном переводе даёт лишь перестановку слов – «Водяные Острова».)
- Что ж, пожалуй, – с бюргерской рассудительностью одобрил Мюллер[4] и взял на себя все расходы по изданию новой географической карты Юго-Восточной Азии, на которой отныне (карта вышла в 1884 году) Нидерландская Индия будет именоваться Индонезией. И только внизу под этим словом ещё шесть десятилетий придётся писать: «Нидрл.», то есть колония Королевства Нидерландов.
Так родилось имя Индонезии, ставшее не только новым географическим термином, но и сыгравшее огромную роль в жизни и дальнейшей судьбе страны.
Теперь все 282 султаната и 16 «государств» голландских колоний не только географически, но и юридически превращались в одну страну, ибо за ней и голландцами, и всем просвещённым миром было признано одно общее название – Индонезия, что само собой подразумевало единую страну, а значит, и единый народ – индонезийскую нацию, каждый представитель которой с полным правом сейчас мог сказать: «Я – индонезиец».
Для сплочения всех сил народно-освободительного движения под одним общим знаменем это имело едва ли не самое важное значение. И спустя полвека голландцы в этом убедились. Когда в 1945 году, уже не способные сохранять свои колониальные владения в Юго-Восточной Азии, они попытались, применив прежний принцип раздела Нидерландской Индии, создать на территории
Индонезии семь «автономных» штатов и девять марионеточных «государств», а также закрепить автономию султанатов, ничего у них не получилось.
17 августа 1945 года на многолюдном митинге в Джакарте индонезийский народ устами своего первого президента Ахмета Сукарно торжественно заявил:
«Мы, индонезийская нация, настоящим провозглашаем независимость Индонезии...» и, разумеется, неделимость и единство страны.
Одно, но великое слово объединило в единую нацию сотни разноязычных племён и десятки народов. Бхиннека тунггал ика – единство в многообразии!
Видимо, потому, что мой рассказ касался истории их страны, и Анди, и капитан Сувондо с лейтенантом Рахмади слушали меня с искренним интересом. Было видно, что почти всё в нём для них было если не откровение, то волнующая новость. Но та его часть, где речь шла о Бастиане, им явно не понравилась.
Слово придумал! – не удержался обычно деликатный капитан Сувондо. – Дайте мне идею, докажите, что она верна, и я вам сотню слов придумаю.
Конечно, – подхватил Анди, – Маклай всё разжевал, оставалось только мозгами немного пошевельнуть...
Он хотел добавить ещё что-то, но его оборвал лейтенант Рахмади. Вдруг зло:
Всегда так, индонезиец сделает, а кому-то лавры.
Я даже растерялся.
Вы не верите, что Маклай был русским?
Маклай – русский! Почему же тогда он Мак-лай?
Значит, не поверил.
После неловкой паузы пришлось мне начинать новый рассказ.
Почему действительно Миклухо-Маклай был Маклаем, а не Миклухой-Сидоровым или Миклухой-Петровым, у нас тоже пока мало кому известно. Сам Маклай о происхождении своей фамилии, такой странной для русского человека, и дальней своей родословной, за исключением краткого перечисления ближайших родственников по отцовской и материнской линиям, ничего не писал, а его биографы, особенно зарубежные часто сочиняют ему родословные каждый на свой лад, представляя русского учёного то шотландцем, то евреем.
Австралийский журналист Франк Сидней Гриноп, шотландец по национальности, издал в 1944 году в Сиднее книгу «Who travels alone» («О том, кто странствовал в одиночку»), в которой, в частности, писал:
«Пётр Великий не только посылал молодых людей учиться за границу, но также приглашал в Россию искусных мастеров из Голландии и Германии, Франции и Англии, из Шотландии...
Русские историки до сих пор уделяют большое внимание шотландцам, которые в те далёкие времена осели в России. Их было тогда много, покинувших свою поистине несчастную родину, которая, несмотря на всё своё мужество и длительную борьбу за независимость, теряла все шансы на успех... Среди этих людей находился и архитектор, которому Пётр Великий поручил составить проект Царского Села. Для шотландца Камерона это была большая честь. Потом архитектор Камерон и другие шотландцы смешались с запорожскими казаками на Днепре, переженились и обрусели. Вот почему среди русских появились такие фамилии, как Стюарт, Лесли, Маклай... В имени Миклухо-Маклай нет ничего славянского, и легко представить, что «Миклухо» – «Маклуре», а «Маклай» – «Мак- лей»...».
Итак, по Гринопу, Маклай – шотландец. Но откуда у автора такая уверенность? На этот вопрос Гриноп прямо не отвечает, однако в своей книге не раз ссылается на дневники Маргариты Роберт- сон – жены учёного, которая его родословную наверняка знала очень хорошо. Да, но во всех дневниках М. Робертсон шотландцы упоминаются лишь в одной записи от 14 августа 1888 года: «Я нахожу. Что среди русских встречается много шотландских... фамилий... Есть Лесли, Стюарты, Маклинги и т.д. Очень любопытно...»