Булат и эту хлопотливую миссию взял на себя, обходил цеха, присматривался к будущим рыцарям городошного боя, выявлял охотников, готовых добровольно сразиться в городки ради спортивной чести промкомбината. А кое-кого пришлось уговаривать, убеждать, сулить лавры чемпионов: по внешним данным — в плечах косая сажень, в длинных руках сильная хватка — они как будто родились для городошной команды, но в жизни никогда не держали биты.
Читатель, наверное, заметил пристрастие автора к Шагей-бабаю: на любом сюжетном повороте нашего повествования непременным участником является Шагей. Так было и сейчас. Узнав о предстоящем поединке городошников, Шагей явился к Булату и выразил желание войти в состав команды.
— У тебя на голове столько волос не осталось, сколько я вот этими руками выбил рюх из городков! — хвастал старик.
Булат отвел кандидатуру Шагея.
— Когда это было? При царе Горохе!
— Когда надо было в цеху рекорд ставить, я был нужен, а теперь…
— Да поймите, уважаемый бабай, одно дело рекорд на токарном станке, другое — сбивать сложнейшие фигуры на городошном поле… У вас рука не та, что в молодости, и глаз не тот… Годы, сами знаете, берут свое…
Старик серьезно обиделся:
— Причину всегда можно найти… Аллах с тобой! Насильно мил не будешь…
Отказ задел его вдвойне, когда он узнал, что Булат включил в команду… кого бы, вы думали?.. Минникунслу!
— Ты, как тот Стенька Разин, меня на бабу променял!
— Да она любому мужику сто очков даст форы! — отстаивал свой выбор Булат. — А тебе против нее не устоять…
Шагей молча проглотил пилюлю, вспомнив давнюю угрозу Минникунслу украсть его, Шагея, и унести под мышкой к себе в дом… Тут уж крыть было нечем.
Но Булат подсластил горькую пилюлю — выдал старику постоянный пропуск на стадион в ложу для почетных гостей:
— Всегда будете желанным!
Когда составы команд — основной и запасной — окончательно определились, Булат принялся за тренировки.
Он, к его чести, не довольствовался тем, что буквально до изнурения доводил на тренировочных занятиях участников своей команды. Он бывал частым гостем и на тренировках городошников промкомбината, которых натаскивал сам председатель месткома.
— Какое вам дело до соперников? — удивлялись многие.
— Настоящим спортсменам неинтересно сражаться со слабыми игроками, — отвечал Булат. — Мы хотим иметь дело с серьезным противником.
И вот наконец настал долгожданный день, когда на поле городошной брани решалась судьба спортивной чести Яшкалы. Для Булата вместе с тем тут решалась судьба громоздких запасов бывших скалок, превращенных теперь в рюхи: если поединок пройдет успешно, со всех сторон, безусловно, посыплются заявки на рюхи и биты. Булат тогда полностью реабилитирует себя в глазах Ибрахана, а также в глазах многочисленных завистников и откровенных недругов.
Заиграл оркестр. Все было празднично, торжественно. На поле вышел вооруженный фотоаппаратом, микрофоном и свистком Будракай Фекеров, который одновременно выступал в трех ролях — фотокорреспондента, спортивного радиокомментатора и судьи. Несколько лет назад он присутствовал в Уфе на матче в городки и заверил Булата, что досконально знаком с правилами судейства и будет судить честно, объективно.
Будракай дал свисток. На поле вышли обе команды. Бросили жребий. Первой предстояло сразиться команде промкомбината.
Под гул аплодисментов судья пригласил Шагей-бабая, как почетного гостя, сделать первый удар и открыть соревнования.
Шагей неторопливо и важно покинул ложу, взял в руку биту и… О, как хотелось ему продемонстрировать перед всеми, на что он, несмотря на годы, способен. Но больше всего ему хотелось утереть нос Булату.
Старик прищурил глаз, прицелился, размахнулся битой и разнес в разные стороны самую сложную фигуру «Письмо», плотно уложенную на земле.
Со всех сторон раздались восторженные крики, аплодисменты.
— Молодец! Вот так распечатал «Письмо»! — похвалил старика Ибрахан.
На смену Шагею выступила Минникунслу. Дородная, она самой природой как будто была создана для игры в городки. От ее мощного удара, попади она в цель, все рюхи, как бы они ни были сложены, разлетелись бы в разные стороны. Но вся беда была в том, что Минникунслу, охваченная горячим желанием показать себе перед Шагеем с наилучшей стороны, разволновалась и бросила биту, не целясь. Первый блин вышел комом: ее мощнейший удар поднял клубы пыли, не задев ни одной рюхи. Неудача ее обескуражила, нервы вовсе сдали, она еще больше разволновалась, того и жди, сейчас расплачется, словно школьница, забывшая первую строку стихотворения, которое она выучила наизусть. И остальные биты полетели в пространство, не причинив никакого вреда выложенным фигурам.
На трибунах зашикали. На какую-то долю секунды невольно позлорадствовал Шагей, что Булат публично был посрамлен. Но ему искренне стало жаль своей соседки, а к тому же он все-таки болел за команду промкомбината.
Выступивший после Минникунслу представитель быткомбината уложил точно в цель одну за другой все биты. Быткомбинатовские болельщики вскочили с мест, запрыгали и стали безудержно поносить «слабаков» противной стороны.
Директор быткомбината Баляфетдинов не удержался и поддел Ибрахана и Булата:
— Криворукие! На кого пошли?!
Булат отлично понимал, что бессмысленно ругать Минникунслу за неудачное выступление, можно было, конечно, отстранить ее от участия в соревновании, но где гарантия, что запасной игрок не оскандалится? Он дал возможность Минникунсле успокоиться, прийти в себя и вновь обрести ту спортивную форму, какую она демонстрировала на тренировках. Со второй попытки Минникунслу оправдала надежды тренера и исправила положение своей команды в турнирной таблице. Из пяти бит четыре угодили по мишеням. Она легко и грациозно разгромила «Дом», «Ракету» «Серп» и, что особенно ценно, «Змею», прочно прилипшую к земле.
Приунывший было Ибрахан воспрянул духом. Он готов был при всех броситься к Минникунслу, обнять и расцеловать ее, но уловил бдительный взгляд ревнивой супруги Ямбики и ограничился тем, что воздал должное спортивному мастерству и ловкости Минникунслу криками: «Браво!», «Молодцы!»
Но все же, чего греха таить, явное преимущество было на стороне команды быткомбината. Промкомбинатовцы играли неровно, с обидными срывами. Видимо, сказалось то немаловажное обстоятельство, что Булат, беззаветно отдавшийся подготовке к городошному бою и тренировке команды, все же совмещал это со своими прямыми обязанностями по производству, а председатель месткома быткомбината, будучи освобожденным работником, уделял тренировочным занятиям чуть ли не двадцать четыре часа в сутки…
Булат и виду не подавал, что тревожится за исход битвы. Но внутри у него все клокотало. Во рту пересохло. А буфета на стадионе не было. Опять же по вине Булата: он опасался, что вместе с лимонадом и газированной водой на стадион через буфет просочатся горячительные напитки. Даже мороженого, какое продавалось в Яшкале буквально на каждом шагу, и того на стадионе не было. Конечно, можно было на минутку забежать в контору комбината и утолить жажду водой из-под крана, но Булат не хотел даже на минутку отлучаться, он был уверен в том, что своим присутствием вдохновляет бойцов команды и предохраняет их, пусть даже частично, от поражения.
Стадион ревел и бушевал сильнее, чем океан в девятибалльный шторм. Быткомбинатовцы наращивали победные очки. Ибрахан сидел, погрузившись в мрачные мысли, готовый растерзать на части сидевшего рядом с ним Булата. Но стоило кому-то из своих, из промкомбинатовцев, удачно сразить мишени, как лицо его светлело, он вдохновлялся и мгновенно превращался в одного из азартных и заядлых болельщиков, имя которым легион. Он, как и все на стадионе, невзирая на возраст, служебное положение, орал во всю глотку, когда игрок противника не попадал в цель:
— Мазила! Сапожник!..
Не лучше вел себя и директор быткомбината Баляфетдинов. Он так же орал, не щадя голосовых связок, поощряя своих игроков и понося на чем свет стоит игроков из промкомбината за неудачные удары.
— A-а! Играть в городки это тебе не штаны штопать, — с издевкой произнес Ибрахан, толкнув в бок Баляфетдинова.
— Не торопись, дружище! Еще, как говорится, не вечер! Мы припасли вам сюрприз почище твоего ИДБС! — кольнул Ибрахана Баляфетдинов.
И действительно, быткомбинатовцы выставили в качестве главной неотразимой силы Калбетдинова, который чуть ли не вдвое выше и шире Минникунслу.
Не успел судья вынуть изо рта свисток, как Калбетдинов одним махом, даже не целясь, первой же битой расправился с «Домом»: останки «Дома» разлетелись в разные стороны, задев по пути головы неосмотрительных болельщиков. Страсти разгорелись еще пуще. И тут гул, стоявший над стадионом, прорезал истошный крик секретарши Аклимы. Раскрыв окна в кабинете директора, она изо всех сил старалась перекричать сотни болельщиков:
— Ибрахан Сираевич! Ибрахан Сираевич! К телефону! Междугородная!..
Ибрахан вскочил как ужаленный: он давно ждал этого звонка. Это, наверное, звонит не кто иной, как Акоп. Ибрахан не побежал, а полетел. Летел стрелой, орлом, ракетой…
Предчувствие не обмануло его, из Стерлитамака звонил Акоп. Слышимость была скверная, одну и ту же фразу приходилось повторять дважды.
— Алло! Алло! — гремел в трубку Ибрахан. — Как дела? Как идут топорища?
— Алло! Алло! — отвечал Акоп. — Не идут, а лежат, как лежали.
— В чем же дело? — допытывался Ибрахан.
Акоп был настроен игриво, несмотря на драматичность положения.
— Дело в шляпе…
— Не понимаю… Какая шляпа? Я говорю про топорища…
— Это мы с вами шляпы…
— Плохо слышно… Ничего не понял… Хочешь обменять топорища на шляпы? Опять берешься за свое? Нам шляпы не нужны, нам нужны деньги, наличные… Понимаешь?..
— Я и говорю, мы с вами наличные шляпы… В Стерлитамаке давно перешли на газ…
— Не понимаю… Говори по буквам…
— Не умею по буквам… Что непонятного? Даже дети поют: «А у нас в квартире газ…»